Читать книгу Бовь и мерть в Хротне - Денис Игоревич Трусов - Страница 5

Пани Гловска вызволила меня из клумбы-ловушки с помощью какой-то почти цирковой, бутафорской веревочной лестницы. Пока я карабкался по ней, мне то и дело казалось, что она оборвётся и я снова рухну вниз, однако всё прошло благополучно и мы вернулись в гостиницу через чёрный ход. Я здорово испачкался там, в яме, и пани Гловска загнала меня под душ, реквизировав грязную одежду для стирки и выдав взамен пушистый банный халат. Прикрывая дверь в ванную, она сказала:

– Как помоетесь, спускайтесь вниз, попьём чайку. I przy okazji trochę pogadamy2. Я думаю, у вас накопилось много вопросов.

Вопросов действительно было много, однако после случившегося я впал в безразличие, мне было всё равно, я знал, что потом, наверное, мне снова захочется что-то узнать, понять, сформулировать, но теперь, стоя под обжигающим душем в своем одиннадцатом номере, я на самом деле так и оставался на дне цветочной ловушки и мне было наплевать, что, кто, где и почему.

И тут меня снова спасла пани Гловска. Она решительно постучала в дверь ванной.

– Вы там не смылились ненароком? Чай стынет, пожалуйте вниз, в банкетную! Жду вас в холле!

От этого бодрого стука я мгновенно очнулся.

– Да-да, простите меня, сейчас спущусь – ответил я, вытерся досуха, облачился в банный халат и вышел из номера.

Полумрак гостиничного коридора и надсадный скрип паркета нагнали на меня тоску и когда я сошёл в холл, то почувствовал себя совершенно разбитым, ненужным и потерянным.

Видимо, моё бедственное состояние было написано у меня на лице, потому что пани Гловска, ожидавшая меня возле конторки, рассмеялась:

– Ну и ну, командировочный! Что за мина! Вы будто гадюку проглотили! Давайте сейчас же – хвост пистолетом и марш за мной!

Она подняла со стойки керосинку, подмигнула мне, и пошла в сторону выхода из холла. Между портретов на правой стене оказалась небольшая ажурная калитка, которую в темноте гостиницы да без света керосинки я раньше не замечал.

Пани Гловска бесшумно отворила калитку, за ней угадывался узкий не освещённый коридор.

Рассекая темноту жёлтым больным свечением керосинки мы двинулись вперед по сводчатому пути.

До красных там была пристройка к гостинице, кухмистерская, с выходом на улицу Бонифратскую. Теперь там глухая стена, на которой пишут непотребности. А ресторация внутри осталась, и я там иногда накрываю для себя и для Графинчика.

Коридор разрешился просторным залом с высоким потолком, свет керосинки вырвался из узкого пространства и набросился, сразу обессилев, на огромную площадь комнаты, разряжаясь, слабея, утыкаясь в далекие углы под потолком, иссякая на рельефе причудливой резной чорной столовой мебели, захлёбываясь черничной чернотой, разлившейся по паутинистым щелям.

В центре зала громоздилась похожая на корму древнего судна барная стойка, над которой висела грифельная доска с еле-еле различимой давнишней надписью мелом: Wrześniowy szał! Przebojowe ceny! Dziś Mandaryn Kantorowicza oraz Gin krajowy Suchowola prawie za darmo!3 За баром стоял мужской манекен с огромными бакенбардами, на долю секунды мне показалось, что это живой человек и я вздрогнул. Манекен был одет во фрак и невидящим взглядом смотрел прямо на меня. Пани Гловска улыбнулась, погладила меня по плечу и сказала:

– Не пугайтесь, это Вольдемар. Он когда-то был хорошим кельнером, но теперь он не очень разговорчив. Я люблю обедать в его компании, всё-таки не так одиноко.

Вокруг барной стойки были расставлены длинные деревянные столы с лавками, один из столов был накрыт к завтраку. Завтрак при свечах, как странно, подумал я, усаживаясь.

– Вам, наверное, не приходилось прежде завтракать при свечах? – спросила пани Гловска, словно читая мои мысли, – Не робейте же, угощайтесь!

Она подвинула ко мне тарелку с эклерами и стакан в серебряном подстаканнике в восточном стиле. Чай был горяч и крепок, я сделал глубокий глоток, затем ещё и ещё и почувствовал приятную бодрость. Я схватил эклер с лазурной тортовницы и с удовольствием впился в него зубами. Некоторое время мы сидели молча, пани Гловска неспешно попивала чай и с каким-то странным выражением на лице рассматривала меня. В зале было гулко, будто в огромном музее и Вольдемар с его пушистыми бакенбардами тоже выглядел как музейный экспонат. Под высоким потолком раскорячилась ржавая кованая люстра, будто огромный, готовый атаковать в любую секунду паук, с выцветших плакатов на стенках таращились теперь потускневшие, но некогда весёлые люди. Мне подумалось, что если мы и дальше будем так сидеть, то, недолог час сами превратимся в замертвевших манекенов, или станем стилизованными двумерными героями на одном из рекламных забытых плакатов. Я понял, что поступил откровенно не вежливо, уничтожив единолично все пирожные. Наверное, я покраснел при этом, потому что пани Гловска отставила чашку и сказала:

– Не волнуйтесь, в моем возрасте не стоит злоупотреблять сладостями. Надеюсь, что вы хорошо перекусили?

– Да, большое спасибо!

Пани Гловска кивнула и подвинулась немного ближе:

– Если хотите, задавайте вопросы, хоть это будет и нелегко, но разумнее именно так поступить.

Я задумался, но внутри моей головы будто кукушонок в чужом гнезде, стал расти чорный воздушный шар и этот воздушный шар вытеснил, примял, придушил все мои более-менее сложные вопросы, догадки, мысли, рефлексии. Мой разум стал разумом ящерицы, хватательно-толкательным сознанием варана. Спросить, спросить, о чём, о чём, о чём спросить? Я напрягся что есть мочи и произнёс, совсем не ожидая от себя:

– Как меня зовут?

Пани Гловска чуть улыбнулась:

– Вы все об этом спрашиваете… Я не знаю.

– “Мы” все? Кто это – “мы”?

– Командировочные, постояльцы гостиницы под неоновой вывеской “Неоновая вывеска”.

– Нас много?

– Хм… Не то, чтобы… Вас не много, вас – часто.

– Но я помню, что видел, как вы что-то написали в книге записи постояльцев, когда я прибыл.

– Ха-ха-ха, да, я всегда записываю командировочных как К. И вас записала так же – номер 11 – господин К. Хотите, я буду вас называть господин К.? Или товарищ К., если вам это больше по нраву.

– Зовите, как хотите, но объясните – что же случилось-то этой ночью?

– Вы ослушались меня, распечатали охранное окно, услышали Зов Комбината и последовали за ним. Но Зов Комбината не для ваших ушей. Мужчинам негоже идти за Зовом Комбината.

– Почему?

– Это женское предприятие. Я знаю, мужчины часто непослушны и поступают вопреки просьбам женщин, поэтому под окнами гостиницы я попросила вырыть специальные уловители. И, как понимаете теперь – не зря. Каждый раз какой-нибудь командировочный нет-нет, да и брякнется туда. Вам бы очень не поздоровилось, если бы вы попали на Комбинат, пойдя на Зов.

– А что там делают, на этом Комбинате?

– Там шьют, латают, штопают, что же ещё.

Тугой чорный воздушный шарик внутри моего черепа теперь чуть сдулся, уступая место мыслям, которые тут же хаотично зароились, проносясь с такой скоростью, что мне было тяжело сосредоточиться хоть на одной из них и сформулировать следующий вопрос. Пани Гловска улыбнулась и сказала:

– Просто спрашивайте, говорите первое, что придёт в голову, не пытайте себя. Так будет проще.

– Да? Хорошо.

И тут же, не думая, я спросил:

– Откуда я? Почему мне кажется, что я отсюда, из Хротны, но одновременно я знаю, что это не так?

– То, что вам кажется и есть правда. То, что кажется прямо сейчас. А то, что будет казаться потом станет правдой потом. Откуда вы? Вы сошли с поезда. Где вы? Вы там, где сошли с поезда.

– Но почему я знаю Хротну как будто это мой город и в то же время всё какое-то иное, незнакомое?

– Может, вы бывали здесь раньше, когда-то давно, ещё до городокрушения… Знаете, некоторые постояльцы, которые приезжают сюда по делам – из Непеременска или Сон-Петербурга тоже говорят, что город не узнать.

– Городокрушение? Что такое городокрушение?

Пани Гловска тяжело вздохнула и оперлась локтями о стол. Она посмотрела на меня так, как смотрит взрослый на ребенка, когда тот спрашивает почему хомячок больше не шевелится и не хочет играть или почему баба Шура со второго этажа лежит недвижимо в деревянном ящике возле подъезда и люди вокруг неё плачут. Она на мгновение закусила верхнюю губу, стараясь подобрать нужные слова и сказала:

– Долго же вы ехали в этом своем поезде… Да, с Хротной приключилось городокрушение, кто-то так это назвал, в самом начале, вот и повелось. Никто толком не понимает точно, что именно произошло, но все это чувствуют и знают. И с тех пор, как это случилось – меркнут дома и люди, путаются мысли, даже время здесь сломано. Власти давным-давно обещали разобраться в этом, но с тех пор и власти померкли. Вы читали местные свежие газеты?

– Нет, не довелось.

– Так вот, они несвежие.

– А как вы думаете, что произошло?

– Я не знаю, оно всё ещё происходит. Самое странное, что мне теперь кажется, будто так было всегда. Я перестаю помнить, как оно было раньше, да и было ли вообще… Но не отчаивайтесь, я совершенно уверена, что так или иначе жить здесь можно, мне удаётся, как видите, даже иметь собственное заведение, пускай и меркнущее, работает Комбинат, дети ходят в школы. И даже вот командировочных сюда отряжают… Говорят, городокрушение случается, если на город земной падает сверху его небесное воплощение или наоборот – если город земной возносится и воссоединяется с городом небесным. Да только это всё болтовня, а как оно наверняка – сие, увы, тайна неразгаданная…

– Пани Гловска, а мы не встречались с вами раньше, когда-то давно? Мне всё время кажется, будто мы встречались – где-то, когда-то....

– Ох, если даже Вы не можете вспомнить, молодой человек, чего уж там требовать от меня, пожилой женщины? Впрочем, мне тоже кажется, что мы с Вами когда-то виделись, но в этом нет никакой подоплёки, я верю, что все люди, когда-либо жившие на этой земле, когда-то виделись. И ещё не раз увидятся.

Пани Гловска замолчала и стала рассеяно теребить скатерть. Молчал манекен Вольдемар, молчали аляповатые рекламные плакаты, молчал и я. Мне стало немного легче, потому что тем странным вещам, что происходили со мной, нашлось объяснение. Оказалось, что дело было не во мне, вернее, не только во мне, но и в самом Хротне, однако облегчение это было лишь мимолетное, потому что по сути ничего не стало понятнее, кроме того, что то, что происходит – происходит здесь со всеми нами, со всем городом.

– Ну что, покушали? Может, ещё фруктов?