Читать книгу Шутка Одина - Денис Смердов - Страница 2

У моря иногда хороший характер, иногда плохой, и невозможно понять, почему. Ведь мы видим только поверхность воды. Но если любишь море, это не имеет значения. Тогда принимаешь и плохое, и хорошее… 

Туве Янссон

Этот поход – последний в этом году. Скоро встанет лед и все набеги закончатся. Он должен быть быстрым и прибыльным. Иначе я останусь без средств к существованию и без своего Змея – корабля на два десятка весельных пар. Это очень хороший корабль. Он носил еще моего отца по всем морям, что известны нашему народу. Не мне терять его, особенно за долги.

Птичка принесла на хвосте интересную историю. Вроде бы, где-то за морем, в землях англосаксов есть монастырь, который все почему-то обходят стороной. Сотни викингов ручьями растекаются вдоль берегов блаженной Земли Бриттов, и ни один не позарился на этот монастырь. Видно, Боги берегут его для меня. Да и птичка та сгинула сразу после разговора. Нашли на берегу с выпущенными кишками. Я только пожалел, что не мне пришло в голову сделать это. Видно, кому-то еще он напел об этом монастыре, надеясь на награду. Вот и получил то, что заслужил. А мне теперь нужно еще внимательнее следить за горизонтом не только впереди, но и позади корабля. Этот поход – особенный. Я чувствую это.

Мы – дети Одина не боимся опасностей и ждем смерти, как любимую на свидании. Но тут все было иначе. Прежде чем напасть, мы, высадились за мысом вне обзора монастыря. Переждали какое-то время, не удаляясь от берега пока наши разведчики исследовали подходы к стенам и их оборону. Ушли Гудред и Гудбранд – братья Эйнарссоны. В этот поход вышло двое, но был еще третий брат – Гуди – трус и размазня. Он никогда не ходил в походы. Парни даже пошучивают, что у него растут сиськи и борода осыпается. Но все шутки прекращаются, когда появляются Гудбранд и Гудред. Не простые это бонды. Прирожденные воины. Ходят слухи, что они – ульфхеднары, ибо в бою неудержимы, быстры и невероятно опасны. Вот и проверим.

Солнце только перевалило пик, а братья уже вернулись и не с пустыми руками. Притащили с собой мальчишку. Грязный, ободранный и забитый. Раб. Такой взгляд теперь не вытравишь даже каленым железом.

– Кто ты? – Я знаю несколько слов и выражений на языке англов, которым меня научил еще покойный отец. Что-то я уже освоил и сам за несколько походов.

– Аеск, господин. – Пробормотал пленник. – Я все сделаю! Не убивайте меня! – Малец попытался броситься ко мне сразу распознав вождя, но его крепко прижимала к земле рука Гудреда, пока Гудбранд чесал небритую щеку секирой.

– Это знак, Торстейн. – Так перебить меня мог только один человек. Кнуд Вороний Клюв – старый соратник и лучший рулевой из существующих.

– Какой знак? О чем ты? – я вдруг почувствовал что-то знакомое в звучании имени мальца, но никак не мог вспомнить что именно.

– С языка англов его имя переводится, как Ясень. Не могли боги послать нам мальца с именем Священного древа, чтобы мы его просто убили. Оставь ему жизнь.

– Хорошо, но под твою ответственность. У тебя всего один глаз, старый друг, не проворонь. – я старался не смеяться, но Кнуд обладает острым умом и все понимает.

– Не провороню. Давай-ка уже узнаем, что он нам принес, пока парень сам не помер… От страха. – Со всех сторон посыпались смешки. Воины уже не могли сдерживаться и старались теперь просто не заржать во весь голос.

– Сколько воинов? – я ткнул пальцем в ту сторону, откуда его притащили.

– Много, господин!

– Сколько?!

– Вот столько и столько. – Мальчишка начал сжимать и разжимать пальцы на обеих руках. Когда он остановился, я успел досчитать до пяти.

– Пять десятков. Много… Гудбранд, что ты видел?

– Всадники – трое, пеших два десятка и какие-то бродяги с плотницкими топорами, вилами и дрекольем. – Гудбранд перечислял врагов, не меняясь в лице. Его, похоже, волновал вопрос “где враги”, а не “сколько их”.

– Тогда все несколько интересней. – настроение начало подниматься. Я не боюсь смерти. И мои вои тоже. Но не просто так я слыву самым удачливым вождем. Я не люблю терять бойцов. Эйнарссоны единственные новички в отряде и сегодня их первый бой под моей рукой.

– Расскажите, мне все, что увидели, а потом мальчишка расскажет нам обо всех тайных тропах. Такие мелкие проныры всегда знают все узкие лазы.

И они рассказали.

Монастырь стоит на возвышении. Более того, он на острове, но нам повезло и сейчас вода сошла и остров соединен с материком узкой тропой. С другой стороны, к нему не подобраться незамеченным. Монастырь с трех сторон окружен стенами. Низкими и ненадежными, но стенами. Если на них окажется пять десятков воинов, мы умоемся кровью. Придется в Валхалле рассказывать, что пали от рук защитников монастыря. Позор. Но есть четвертая сторона и она защищена еще пуще прочих. Стена монастыря выходит на обрывистый утес, к которому не подобраться ни на корабле, ни на лодке, не разбившись о камни. Мы не трусы, но и не самоубийцы. Меня частенько упрекают, что я слишком осторожный для вождя и думаю больше, чем нужно. Вот и сейчас, смотрят исподлобья и не понимают, какого йотуна я жду, когда можно пойти и взять все, что нам принадлежит по праву силы. Но я не жажду потерять своих бойцов в этом походе, как не жаждал терять до этого.

Я огляделся. Все смотрят на меня и только Кнуд о чем-то переговаривается с нашим пленником. И с каждым словом этого щебечущего воробья наш старый ворон расцветает и расправляет плечи, как крылья. Я поймал вопросительный взгляд старика и кивнул в ответ.

– Говори.

– Ясень готов выкупить свою жизнь, Торстейн.

– ?

– Он говорит, что солдаты не просто так пришли в монастырь. Они привезли десятину. Это – деньги. Десятая часть доходов каждого честного христианина в округе. – При упоминании золота мои войны начали дуреть и потеть от возбуждения. Дай им сотню баб – даже не посмотрят.

– Но это не делает монастырь беззащитным.

– Мальчик сдаст нам монастырь, если мы возьмем его с собой и позволим ему зарезать аббата. – Воины загудели. Кто-то вопросительно и недоуменно, а кто-то – одобрительно.

– !? – Я окончательно был сбит с толку.

– Он говорит, что со стороны моря есть тайная тропа в скалах, которая спрятана в камнях и с моря ее не видно, но она вьется от небольшого залива, скрытого в изгибах скал, размытых морем, до маленькой дверцы в стене монастыря. Эта дверца в винный погреб, оттуда есть проход в скрипторий, где монахи пишут книги, а дальше монастырь – наш.

– А не похоже ли это на ловушку? Уж больно просто это все выглядит.

– Нет. Монастырь выдержал несколько осад за последние десять лет. И никогда никто не находил эту тропу. И мы бы не нашли, не попадись нам в руки это малец. А помогает он нам потому, что аббат – старая свинья, насиловал мальчишку чуть ли не каждую ночь. И когда все братья заканчивали молитву словами “Господи избави нас от гнева норманнов. Аминь”, он молил от том, чтобы мы пришли и вырезали тут всех поголовно. Потому как все знают об этом, но молчат. Аббат страдает головными болями и в припадке может забить до смерти.

Аеск переводил взгляд с одного на другого и ничего не понимал. Только слово “Аминь” его задело, и он перекрестился. Чем снял напряжение, возникшее в лагере. Викинги жестоки, эта жестокость необходима, ради наших побед. Сегодня мы разделаемся с сотней монахов, а завтра нас будет бояться и ненавидеть тысяча. Мы побеждаем задолго до боя, заставляя врага трястись от страха и делать ошибки. Но никогда мы не станем насиловать ребенка, мальчишку, которому от силы одиннадцать зим. У большей части сидящих тут дома ждут сыновья. И от скрежета зубов, сведенных в бешенстве после рассказа, птицы поднялись с веток по всей округе.

– Если ты ему откажешь, я сам притащу этому молодому воину его врага на расправу. – Это сказал Турсе. Голос его был низок и густ, как мед. Все любили и уважали этого огромного балагура и шутника. Но сейчас рядом был зверь, способный раздавить череп человека сжав его ладонями. Видели. Было такое.

– Торстейн, это еще не все. Аеск говорит, что завтра воскресенье.

– И что?

– В воскресенье все честные и праведные христиане идут на воскресную службу. Они закрываются в храме и поют песни своему Мертвому Богу. Опасаться им нечего. Нас никто не видел иначе тут бы уже стоял отряд воинов, а монастырь ушел в глухую защиту. Поэтому, мы просто обязаны их удивить.

– Отлично. Сейчас готовимся, проверяем оружие и снаряжение. Выходим затемно. К собачьему времени мы должны быть на тропе. Как только начнется служба, мы, молча и без шума пробираемся в центр монастыря и разделяемся. Эйнарссоны берете пятерых и запираете молельный зал. Следите, чтоб никто не вышел и не зашел. Ягге, берешь на себя лучников и присматриваешь за двором. Вдруг какой-то монах окажется не столь праведным и безгрешным и пропустит молитву. Кнуд, ты мудр и знаешь языки. На тебе – склады и скрипторий. Ищи дорогие книги и золото. Заодно, присмотри провиант на обратную дорогу. Я же с остальными пройдусь по кельям и столовой. Собираемся на площади перед молельней, и все вместе врываемся внутрь. Аеск идет с нами. Раз он помог нам, то и мы поможем ему. Видно, малыш, твой бог тебя не слышал, но услышали наши.

Когда я говорил бойцам, чтобы они проверили оружие, я лукавил. Викинг скорее жопу забудет подтереть, чем даст появиться пятнышку ржавчины на секире или щербинке на мече.

Эйнарссоны спали, прислонив свои чудовищные секиры к стволу поваленного дерева. Все остальные тоже так или иначе готовились отойти ко сну в ближайшее время. Я же собирал волосы и бороду в косы. Не хватало еще подохнуть из-за намотанных на чей-то меч волос. Все решено и оговорено дважды. Проверил часовых. Все в порядке. Все на местах. Завтра мы станем или богаты и знамениты или мертвы.

Утро началось с тихих скрипов кожаных поясов и пыхтения. Бойцы начали просыпаться и готовиться к выходу. Костров не разводили. Поели немного сушеного мяса с сыром, запили водой и двинулись в сторону драгоценного сундучка, к которому, кажется, нашелся нужный ключик.

Двигались в сумерках. Небо только-только начало розоветь. Изо рта шел пар и в низинах стелился туман, скрывая нас. В который раз убеждаюсь, что Один нас бережет. Когда победим, принесу ему такую жертву, какую никто еще не приносил.

Благодаря туману и богам его наславшим, мы прошли незамеченными до самого подножия утеса, на котором, как гнездо гигантской птицы раскорячился монастырь. Мальчишка не обманул. Мы друг за другом двинулись вверх по извилистой тропе, уходящей к белеющему пятну стен. Прибой внизу скрывал шум наших шагов, но он не сможет скрыть стаю чаек, осевших на скалистых выступах, если те испугаются и крикливой стаей взмоют в небо.

Уже подходя к заветной дверце, кто-то из бойцов вспугнул-таки чайку и та, открыв клюв, начала бить крыльями и орать. Но это продлилось всего миг, потому как Ягге – лучший лучник и мерзкий задира, пригвоздил ее к гнезду, пробив зоб и перерезав почти пополам. Я скорчил злую гримасу недотепе и двинулся дальше. Вперед, только вперед. Перед дверцей была небольшая площадка, на ней естественно все не поместились, но небольшой совет мы провели. Напомнил вчерашний порядок и предупредил о воинах, чем заслужил недоверчивые взгляды и бормотание Двух Братьев. Эти йотуны начинают меня злить. Пришли ко мне проситься в команду как к самому удачливому вождю, потому как я почти без потерь возвращаюсь из походов и всегда при деньгах. Неплохо слухи расходятся благодаря песням могучего Турсе. А теперь эти двое раздражают меня своим похрюкиванием на каждое мое распоряжение. Надо будет их проучить. Если живы останутся.

Только мы закончили, как над монастырем разнесся гул колокола, призывающего братьев во Христе к воскресной молитве. Колокол смолк и стал отчетливо слышен гомон толпы. Казалось, колокол разворошил осиное гнездо и осы, еще сонные, но уже злые метались по округе, выискивая жертву. Но вот гомон стих, “осы” собрались в своем улье и во все стороны, от мыса и до самого горизонта, потянулся многоголосый вой, от которого их Мертвый Бог давно бы уже ожил и вознесся на девятое небо проситься к Одину в чертоги, на Великую Пьянку…

– Вперед!

Мои воины тенями просочились сначала в погреб, оттуда в скрипторий, а дальше растеклись по всему монастырю. Лишь однажды раздался приглушенный вскрик, который быстро прервался. Один из солдат видно проспал службу. Хотя, я не знаю, что могло так уложить здорового мужика, что он не услышал ни колокола, ни этих унылых завываний. Волки в бескормицу, в лютые морозы, воют радостней, чем эти монахи.

На проверку всех помещений монастыря ушло так мало времени, что мы почти сразу и одновременно встретились у входа в молельню.

Кнуд, с улыбкой в седой бороде, показал мне единственным своим глазом на кучу железа, сваленную как попало у входа в церковь. Когда-то это называлось оружием, теперь – железо.

– Они там еще и безоружные чоль? – прошипел один из воинов, стоявший ближе остальных.

– Не покоиться! Собрались! Окажется один с ножом или кистенем в рукаве и чей-то сундук на корабле освободится. Смотрим в оба. Делим монахов от воинов. Знатных – отдельно. Самых смелых и отчаянных не жалеть – резать сразу, иным в назидание. Пошли!

Я первым распахнул двери и сходу метнул топорик в спину самого здорового из воинов, который стоял ближе всех ко мне. Лезвие вошло точно под затылок. Голова не отлетела, но на одного врага меньше. Смерть будет долгой и мучительной. Но это война. Достойной бойни не получилось. И слава Богам. Мою радость разделял только Кнуд. Остальные с презрением смотрели на этих горе-вояк, что при виде друзей с пробитыми черепами начали падать на колени и плакать, пуская слюни с соплями вперемежку. Парочка даже обгадилась. А про монахов и говорить нечего. Их белые пышные теля тряслись и трепетали от одних только наших взглядов. Отец рассказывал о походах в огненные земли к черным людям. Там в доме для жен правителей жили мужчины, но не совсем мужчины. Оскопленные. Так вот по описанию они походили на монахов, что передо мной.

Не об этом думать надо. У алтаря стоял аббат. Его крест, отлитый из золота, мог бы с легкостью проломить череп одному из нас, возьмись за него нормальный человек, а не этот жрец. Я не спускал с него глаз. Аббат смотрел на меня и повторял на латыни одни и те же слова:

– Pater noster, qui es in caelis,

sanctificētur nomen tuum.

Adveniat regnum tuum.

Fiat voluntas tua,

sicut in caelo, et in terrā.

Panem nostrum quotidiānum da nobis hodie,

et dimitte nobis debĭta nostra,

sicut et nos dimittĭmus debitorĭbus nostris.

Et ne nos indūcas in tentatiōnem,

sed libĕra nos a malo.

Amen.

– Отче наш?

– Что?! – старик поперхнулся своими же словами.

– Отче наш?

– Да. Знаешь ли ты сыне о Боге истинном? Об Иисусе Христе?

– Ага. Знаю. Он давно умер. И тебе пора к нему? Ты же хочешь увидеть своего любимого бога?

– Не надо. – Тело заколыхалось. Взволновалось. От монаха начало разить потом и мочой.

– Почему? Мы вот мечтаем оказаться у Одина. Там пирушки, битвы и женщины, а что у твоего?

– Ничего. Покой и мир.

– И все?

– Да.

– И ради этого вы бросаете все и уходите сюда?

– Да, сыне. – монах почувствовал себя в своей луже и оживился, надеясь смутить неокрепший ум дикаря.

– Мой отец – свободный человек, воин и вождь, а ты – раб своего бога. Не называй меня сыном.

– …

– У меня для тебя есть кое-что. Зовите Ясеня.

Воины, что не контролировали пленных и стояли стеной за моей спиной, расступились. Образовался узкий проход, по которому медленно шел маленький худенький мальчик. За ним след в след шагал Турсе, неся в руках свой походный нож. Из-за разницы в размерах, мальчик казался еще меньше и еще слабее и беззащитней. Он шел очень медленно. Молельня погрузилась в звонкую тишину. Только доски пола поскрипывали под тяжелой поступью великана Турсе. Ясень побледнел, кожа стала прозрачной как морская медуза. Глаза вытаращились на аббата и превратились в две белые луны на вечно сером небе моей родины.

Лицо аббата же напротив, стало красным, а потом и вовсе бордовым, что штаны Ягге, которыми тот очень гордился. Старик трясся, как рыбный клей. Он уже все понял.

– Аеск, малыш, где ты был? Мы так все волновались. – Пот струился по лицу и стекал, смешиваясь со слезами, по подбородку и шее куда-то под рясу. На груди и спине росли черные пятна, вонь от него стала просто нестерпимой.

Ясень остановился. Вся его решимость таяла на глазах. Я уже принял для себя решение оставить мальчишку, если он сделает то, что собрался. Но тут он засомневался. Если отступит, признает себя рабом. Турсе, с присущей ему прямотой, просто подтолкнул парня вперед и подпер его сзади, не давая шансов на отступление

Монах бормотал что-то неразборчивое. На подбородке висела вязкая слюна, тряслась вместе с тремя другими подбородками старого мужеложца. Какой же он жирный!

Турсе, стоя за спиной Ясеня, вытянул перед ним руку, в которой он за лезвие держал клинок. Тем самым он предложил мальчику выполнить то, что он должен был сделать. Сам не веря себе, Ясень медленно, двумя руками взялся за рукоять, обмотанную акульей кожей. Руки резко опустились. Нож оказался тяжеловат для мальца. Но оружие в руках делится своей силой с тем, кто ее жаждет, а Ясень очень ее желает. Сделав еще два шага вперед, Мальчик оказался прямо перед своим истязателем. Тот вдруг перестал трястись и резко бросился вперед, желая отобрать оружие, но наткнулся лицом на огромный булыжник и отлетел назад к алтарю, у которого стоял все время. Булыжником был кулак Турсе. Он все так же стоял рядом с мальчиком. Эта выходка отрезвила Ясеня. Последние сомнения развеялись, и он бросился на аббата, держа нож перед собой обеими руками. Хватка неумелая, но вся боль, все унижение и ужас, что пережил малыш вылились в этот удар и клинок в локоть длиной вошел в низ живота монаха по самую рукоять. Взгляд старика замер, дыхание сбилось, он схватил за плечи Ясеня и смотря ему в глаза медленно осел на колени. Нож вышел из живота и остался в руках мальчика. Они несколько мгновений смотрели друг на друга, и вдруг, Ясень нанес удар, которого никто не ожидал. Он ударил снизу вверх, под челюсть, пробил все подбородки, язык и загнал лезвие сквозь небо в мозг своего врага. Глаза монаха вылезли из орбит. Один провернулся и уставился внутрь черепа, будто хотел увидеть, что это туда воткнулось, а второй съехал вниз. Изо рта потекла черная кровь, капая на руки мальчика. Ясень все смотрел на своего врага и не мог отпустить клинок. Вдруг его лицо исказила судорога и мальца вырвало. Он позеленел и повалился на пол. Турсе удовлетворенно крякнул, выдернул свой нож, вытер его о рясу покойника и заткнул за пояс. Подхватил за рясу мальчишку и понес его обратно на воздух, на свободу. Покойный аббат лишился последних жизненных сил и упал на бок. Из раны под челюстью толчками лилась черная кровь.

– Приступайте к грабежу. Сегодня мы возьмем все и отдадим больше. Кнуд, старый друг, отбери пятерых монахов из грамотных. Гудбранд, ты выбери семерых воинов покрепче, возьмем их с собой. Подарим богам в Упсале. Остальных – убить и развесить на стенах монастыря. Оставьте одного, чтобы было кому рассказать о нас их королю.

Боги были очень щедры к нам. Я не участвовал в выносе сокровищ из монастыря. Этим было кому заниматься. Опыт мне подсказывает, что не может все быть так гладко. Один – шутник, почище Локи. Где-то подвох.

Только я об этом подумал, как услышал вопль одного из наших. Турсе и Эйнарссоны рванули на крик. Я тоже решил проверить, что происходит.

Произошло то, что заставило меня напрячься еще больше. В бухте под монастырем стоял пузатый кнор. Я знаю этот корабль. Это Белая Касатка Орма Кривого. Он сгинул прошлым летом, но мы были спокойны, потому как он был опытным викингом и мог остаться на зиму где угодно.

Один из пленных монахов после недолгих расспросов рассказал, что эту лодку прибило к берегам острова прошлым летом. Она была пустой. Но не полностью, а без людей. Вещи, провизия и оружие остались на местах. Команды не было. Я решил, что корабль могло отнести приливом и где-то команда вместе с Ормом осталась навечно, пока их не подберет кто-то из наших или не убьет. Мы загрузили его тоже. Пойдем медленнее, но зато сможем увезти больше.

Прошло три дня с момента нашей высадки, а мы уже отходили от этого приветливого берега, унося с собой добычу, которой хватит всем на очень долго. Ягге даже начал всем рассказывать, что уйдет от меня и построит свой корабль, соберет себе команду и легко затмит мою славу. Пришлось успокоить наглеца ударом в челюсть. Рука у меня очень тяжелая. Но и башка рыжего тоже. Не прошло и пол дня, как он очнулся. Общим решением оставили Ясеня у себя, как помощника старому Кнуду. Турсе подарил мальчику свой нож. “Негоже мужу без клинка быть” – прогудел тогда великан. И тут я вспомнил, что две зимы назад у Турсе от горячки умер единственный сын. И возраст был тот же что и у Ясеня. Теперь мне стала понятна забота великана о малыше. Думаю, он оставит его себе и вряд ли Ясень откажется. Они прикипели друг к другу.

Все шло слишком хорошо. И внутри меня родилась боль. Это ожидание беды нарастало и становилось все сильней и сильней. Чувство опасности угнетало. Я стал раздражительным и злым, в то время как мои воины все веселели и веселели в ожидании скорой встречи с любимыми. Только Кнуд Вороний Клюв мрачнел вместе со мной. Он тоже что-то чувствовал. Единственный глаз его все чаще обращался назад, за корму. Однажды, он подошел ко мне и произнес одно слово, от которого я взмок не смотря на холодные брызги моря.

– Барашки.

– Сколько у нас времени?

– Завтра к ночи нагонит. Мы не успеем дойти. Командуй Торстейн.

– Так! Братья, за нами идет шторм. Он такой силы, что мы еще не встречали. Закрепляйте на палубе все, что можно и молитесь. Ран и Эмир решили поиграть с нами.

Веселье резко оборвалось. Каждый из моей команды знает свое дело и свое место. Мы много раз проходили через такое, но этот шторм обещал быть особенным.

Тучи нагнали нас даже раньше, чем предсказывал Клюв. Ветер, сначала попутный, так резко превратился в ураганный, что мы чуть не потеряли парус, а может быть и мачту. Скорость и ловкость команды спасли корабль. Парус убрали и взялись за весла. Корабль нужно править против волны иначе нас накроет и опрокинет. Привязанный кнор Орма может нас погубить. На нем были все пленники и часть добычи, их мы решили принести в жертву богам моря – Эгиру и его жене, великанше Ран. Перерезали веревку, и Касатка начала метаться и рыть носом в набегающие волны. Над морем разнесся удаляющийся вой десятка пленников связанных и беззащитных перед стихией. Раздался щелчок – это порвался один из канатов. Когда я обернулся, корабля Орма уже не было.

Торсе запел. Мы все любили его песни и его могучий голос. Воины сразу же подхватили песню, принимая ритм для гребли.

Открой свое сердце соленому морю,

Сулящему воину дальний поход,

Туда устремившись по вольным просторам,

Где водная гладь стережет небосвод.

Там верный драккар с головою дракона

Зароется носом в прибрежный песок,

Земель, где не славят могущество Тора,

Но золота много припрятали впрок.

Пусть будет уроком им ярость норманнов,

Со смертью пришедших в чужую страну-

Для викинга битва сладка и желанна,

Вальхалла приветит погибших в бою.

Нет участи худшей, чем смерть от хворобы,

За старостью дряхлой идущей вослед!

Уж лучше в сраженьи погибнуть с почетом,

Чем немощным встретить последний рассвет.

Неведома воину благость покоя!

Пусть острым останется вечно топор!

Вновь слышится клич сквозь раскаты прибоя:

«Вперед! На драккар! С нами Один и Тор!

Небо все темнело и наливалось свинцом. Вороний Клюв повторял, что ты слишком удачлив и это вызывает зависть богов. Что Эгир всегда рядом, и его жена уже давно распустила сети в ожидании нас.

Вдруг один из гребцов закричал: «Маргюг! Маргюг!!! Боги, нам конец!» Я резко развернулся и приказал грести веселей. За бортом мелькали головы уродцев, очень отдаленно напоминавших людей. Их были сотни. Они раскачивались вместе с волнами и заметно приближались к кораблю. Все мы знаем, что маргюг – это предвестник. Хорошее он несет или плохое, зависит от рыбы в его руках. Если он ее съедает на глазах у людей – быть беде, если играет с ней, а потом отпускает в море – значит, все будет хорошо.

В этот раз творилось что-то невообразимое – маргюгов было больше, чем чаек на берегу рыбацкой деревушки. Они выли, протяжно и высоко, сводя с ума моих людей. На корабле началось сущее безумие. Воины, которые не боялись ничего и никого, которые сражались с всадниками в пешем строю и одерживали верх, испугались уродцев с рыбьими хвостами. А все из-за воя. Он был повсюду. От него из ушей шла кровь, а внутри все подрагивало. Мужи бросали оружие, падали на колени и рыдали кровавыми слезами, пытаясь заткнуть себе уши.

Была ли у чудищ рыба? Была. Она плескалась на поверхности, пытаясь превратиться в птиц и взмыть вверх лишь бы не возвращаться обратно на глубину. Что их испугало? Мы так и не узнаем. Маргюги хватали рыбу, откусывали голову и выплевывали, хватали снова и снова … Никогда еще, никто не видел такого и не рассказывал об этом. Может, потому и не рассказывал, что некому было.

Наш корабль мотало по волнам. Он больше не принадлежал нам. Даже, старый Клюв упал на задницу, закрыл голову руками и выл, пытаясь спеть свою последнюю песню. Воины метались по палубе, побросав весла, в панике стискивая оружие или сидя на жопах, как мой рулевой. Им не привычно было ждать смерть от чудовищ, а не от честной стали. Я отобрал лук у Ягге и пускал стрелу за стрелой так никого и не ранив. Я никогда не умел бить из лука. “Слепец!” – выкрикнул Ягге и вырвал у меня из лап свое оружие, но было уже поздно.

Визг морских чудовищ стал совсем нестерпимым. От боли в голове начало темнеть в глазах. Вдруг резко все стихло. Ни визга, ни урагана – ничего. Тишина.

Оглох?

Нет. Вот плеск воды о борта, стук друг о друга брошенными веслами, тихое подвывание обезумевших воинов. Не слышно только старого Клюва. А его и нет. Рулевое весло сиротливо болтается, постукивая в такт качке о борт. Что с ним случилось? Не вынес боли и выбросился за борт? Очень может быть. Я и сам с удовольствием бы вывалился.

За бортами, со всех сторон, стало слышно какое-то бормотание. Тут за край ближайшего щита ухватилась огромная когтистая лапа и появилась скользкая блестящая макушка твари. Маргюги пришли за нами. Я схватил топор, прислоненный к сундуку, и с размаху опустил его на башку этой мерзкой твари. Но ее череп оказался так тверд, что лезвие лишь скользнуло по нему и обрушилось на руку, торчащую рядом. Я ждал чего угодно, но не такого рева. Он был почти человеческий. Полный боли и ненависти.

За первым чудовищем на корабль посыпались остальные. И началась кровавая бойня. Полуоглушенные воины встретили их достойно, но что они могли поделать против этих детей Эгира. Если волны – это его дочери, что украдкой целуют нас, то – маргюги – это сыновья, что мстят за эти поцелуи и за унижение своих сестер. Враг лез со всех сторон, выстроить людей для обороны я не успел, да они бы и не услышали меня. Эйнарссоны, стоя спиной к спине, отбивались от монстров своими секирами. Но вот один из Маргюгов Оторвал голову какого-то бойца, размахнулся, держа ее за волосы и метнул в одного из братьев. Голова была в шлеме и от удара воин рухнул как подкошенный, второй брат не успел даже понять, что произошло, как был свален на палубу и разорван на части. Это заняло несколько мгновений, но я буду помнить их всю жизнь. Маргюги, не имея оружия, несли потери, но они быстро сообразили, что если ошеломить противника, метнув в него чем-то тяжелым, то с ним можно быстро разделаться. И над палубой начали летать разные вещи и части тел. Вот рухнул Турсе, странно извернувшись и упав на мешки с провиантом грудью. Так он больше и не встал. Маргюг разорвал на его спине кольчугу, затем спину. Во все стороны брызнула кровь и осколки ребер. Чудовище погрузило лапу в тело моего друга и вырвало его сердце. Я обезумел. Мне вдруг захотелось так же голыми руками разорвать на части этого урода. Краем глаза я заметил движение справа, резко присел и ушел назад. Это чья-то голова пролетела и вылетела за борт. Понравилось им головы метать.

– Эгировы выблядки! Идите сюда!

Мои клинки, Хугин и Мунин превратились в мои крылья. Черные крылья, что разрывали маргюгов на мелкие кусочки. Они начали отступать, а я понял, что остался один.