Читать книгу Шутка Одина - Денис Смердов - Страница 3

 Человек – хозяин своей судьбы, а не боги. Боги созданы людьми, чтобы давать ответы, которые они сами слишком боятся принять.

Три года спустя…

Это море. Это безграничное, и бесконечное море. Я люблю его. Оно никогда не бывает тем же, что и мгновение назад. Загадочное и ветреное, как молодая красавица, и необъятное, как ее мать. Оно волнует мой дух. Чем выше волны, тем радостней сердце моему. Утром оно тихое, молчаливое, холодное и прозрачное. Свет зари, проникая сквозь соленую воду, достигает дна, распугивает ночные ужасы наших фьордов, спрятавшихся среди камней и бурых водорослей. Свет ловит маленьких ловких рыб, которые драгоценными камнями сверкают со дна. Но все может измениться.

Налетел порывистый злой ветер, и вырвал из морской глади клок пены, капризно бросил на берег. Вода стала мутно-зеленой или даже черной, как вороново крыло. Не видно больше ни рыб, ни камней, ни дна – есть, только обезумевшие волны, которые с силой бросаются на сушу и отступают, унося с собой прибрежный песок, сухие лохмотья водорослей и черные топляки. В такие моменты, я сижу на берегу и только наблюдаю за силой великого Эгира и его детей.

В детстве я думал, что море – великан, с которым я могу посоревноваться, и я бросал в него камни или показывал ему свое мужество, ругаясь и крича на него. Но победа всегда доставалась ему, морю. Оно глушило мой голос и отбрасывало мой камень обратно, на берег. Мои сородичи восторгаются мудростью Одина – отца богов, хитростью Локи – бога, шутника и задиру, красотой Фрейи, но все они боятся и пресмыкаются перед мощью Эгира – бога морей, и его жены – ужасной великаншей – Ран. Они – это море, а море – это жизнь.

А еще оно всегда честно с нами. Вот я смотрю в его гладь и вижу себя. Вижу все свои недостатки, весь свой скверный характер: жестокость, кровожадность, смелость на грани безумия – тяжелый взгляд, человека, привыкшего повелевать. Все это под маской красивого мужчины. Точнее, когда-то я был красивым. Когда-то у меня были длинные золотые волосы и густая борода, умасленная благовониями и расчесанная костяным гребнем, украшенным резными оленями. Льстецы-стихоплеты говорили мне, что мои волосы гуще и красивей, чем у самого конунга Харольда Длинноволосого. Но я знал Харольда. Это лохматый и нечесаный боров. Поэтому мне хотелось вырезать языки за такое сравнение или сломать им пальцы, чтобы они не могли больше бренчать на своих инструментах и сдохли от голода в безвестности. Я верил, что женщины врагов сами отдаются мне и рады понести от великого воина. Я никогда не убивал женщин и не брал их силой. Это низко для мужчины и недостойно воина.

У меня было все – моя честь, моя отвага, моя сила и моя дружина. Это была вся моя жизнь. Я знал, что это мое по праву силы и по праву родства. Все, чего мне не доставало, я брал мечем. И за это меня уважали и боялись. И завидовали. Моя жизнь. Какой же она оказалась хрупкой…

Все разбилось вдребезги. И сейчас в отражении на меня смотрит грязный, ничтожный трэл, а ведь мне только тридцать зим. Но морю нет дела до меня и моих переживаний. Море – сама Правда.

Море прекрасно всегда. Но, особенно, я люблю его на закате.

Закат.

Еще один.

Сколько их уже встретил я, стоя на этом проклятом берегу? Ожидание конца сводит с ума, и нет ничего хуже.

Идет третий год моего изгнания. Три года я изнемогаю тут в одиночестве. Три года я жду, что найдется воин, способный меня убить. Но нет таких. Боги меня берегут. Там, за косой, в глубине фьорда, старый курган. На этом кургане – кострище. Земля под ним так прогорела, что души сгоревших на нем проваливаются сразу к Хель – в мир мертвых, которым она заправляет. А сам он не успевает остывать и от того весь покрыт клубками змей, греющих свои хладные гибкие тела. Черные гадюки – королевы кургана! Они покрывают его весь. Порой кажется, что он жив и пытается встать, стряхнуть с себя этих гадин. А потом улечься поудобней и снова погрузиться в вековой сон, охраняя покой мертвого война под собой. Вокруг него уже нет деревьев. Все ушли на погребальные костры.

Один за другим ко мне идут воины со всех земель в округе. У них разные цели – забрать доспехи и оружие, перенять мою воинскую удачу (которая, к слову, давно покоится на дне самого глубокого огненного озера в мире мертвых), отомстить за родственника… Последних больше всего. И хоть по закону меня нельзя убивать, пока я не ушел на полет стрелы от своего убежища, всегда найдется тот, кто готов нарушить это правило.

Пока таких было лишь двадцать. Должно быть три десятка. Столько людей, своих людей, я убил в ту темную ночь. Был еще рулевой – Кнуд. Вороний клюв. Старый друг еще моего отца, которого он заменил. Кнуд знал все фьорды в округе, мог с закрытыми глазами пройти весь Каттегат. Он был лучшим кормчим во всем королевстве! Был. Но и он тогда пропал. На суде решили, что я выкинул его за борт, в сети богини Ран. За что я был трижды проклят его женой. Ведь теперь, ему не видать великих чертогов Вальхаллы. Не пить пиво с братьями по оружию и самим Одином. Не сражаться ему в Рагнарек на стороне Асов, плечом к плечу с Одином, молниеруким Тором, богом-охотником Улем и другими. Единственное, что я смог, это на остатки спрятанных мною денег нанять ему достойных плакальщиц, чтобы все боги и Асы и Ваны, и даже великаны в Йотунхейме – мире йотунов слышали, как горько оплакивают смерть достойного викинга, сына Моря.

Море поглотило не только моих воинов и удачу, но и мою жизнь. Прошло три года, а я до сих пор не помню ни-че-го. Помню, как очнулся от холодной воды, вылитой на меня. Надо мной стояли воины из нашего поселка. Я им был рад, ведь с некоторыми мы вместе росли и занимались борьбой, смешивая пот и кровь. Но на их лицах было только желание убивать. Радость сменилась непониманием, а потом сработали воинские рефлексы, но было уже поздно. Я рванулся к оружию. Точнее, попытался так сделать, но не смог пошевелиться. Руки были прижаты сапогами к палубе, а мои клинки Хугин и Мунин покоились на плече Убе – десятника. Это он пришпилил меня к палубе, словно насекомое.

Мои добрые клинки. Целое сокровище и самое дорогое, что было у меня. Оружие для любого мужчины – это его гордость. Будь ты простым бондом-землепашцем или ярлом – викингом, ты должен уметь управиться с топором или мечом. Иначе нельзя. Иначе смерть. Поместье бонда окружали пустоши. Поля, леса, луга и реки. А иногда, и горы. Соседи всегда помогали, случись нападение, но до их прихода еще нужно было продержаться. Всегда поместье или хутор полны трэлей и рабов. Они защищают дом наравне со всеми, ведь в случае чего они или меняют хозяев, или умирают. И второе – чаще случается. Грабеж и разбой на своих землях запрещен, и все об этом знают. Но и кровной вражды никто не отменял, поэтому стычки были и свидетелей со стороны поселения никогда не оставляли. Иначе мой берег бы обрел новых жильцов. И очень много.

Но… вернусь к моим мечам. Они были в крови, запекшейся и почерневшей, а вся палуба оказалась завалена трупами друзей. Мои братья. Мы вместе росли, вместе выживали в самых страшных битвах, а теперь их нет. Остались безжизненные тела, раскиданные изломанными куклами по палубе. На лицах некоторых застыл ужас. Что увидели они в самый последний миг? Что могло посеять страх в душе воина, выжившего не в одной бойне? Почему я ничего не помню? Глухая стена.  Рядом с ними должен быть я. Но я здесь, живой. Не знаю где их души. На суде сказали, что почти все они были изрублены. Пали, будто без битвы. Не имели возможности даже сражаться? Мечи были в ножнах или валялись рядом.

Наш жрец сквозь зубы прошипел мне на ухо:

– Ты лишил их права пировать с Богами, и они вечно будут ждать Рагнарек в мрачных покоях Хель. И, когда придет время, и Асы сойдутся в битве с Великанами и детьми Локи, тогда твои друзья придут за тобой на ужасном корабле Нагльфаре, так как проклят ты уже трижды.

Что ж, так тому и быть. В конце концов все решают боги. И если я все еще жив, значит, я им зачем-то нужен. Иногда мне кажется, что я прихожу сюда не только за правдой. Возможно, я прихожу проверить, не замерзает ли море. Ведь Нагльфар построен из ногтей погибших воинов. Он не придет по воде, он придет по льду замерзшего моря. Будь что будет. А пока я буду ждать, сидя на берегу и разглядывая волны прибоя. Волны, которые приносят покой. Может и временный, но другого не бывает. Даже во сне.

Берег изгоев! Место столь же ужасное, сколь и прекрасное. Странное переплетение легенд о духах и о живых. Кто-то даже рассказывал, что тут прятал свои сокровища Ивар Бескостный, младший сын и любимчик Рагнара Меховые Штаны. Но я этому не верю. Давным-давно тут было поселение. Местные жители перерыли все в округе и ничего не нашли. Не было новых золотых или серебряных изделий в округе. Никто не сорил монетами. Жили – не тужили. А потом исчезли. Непонятно только, что с ними случилось. Рассказывают, что поселение вымерло разом. Вчера только там жили люди из плоти и крови, смеялись, любили, ругались, сквернословили и размножались, а на следующий день не осталось никого.

Брошенные дома, битая посуда, детские игрушки и нетронутое оружие. На берегу – брошенное белье, которое стирали бабы. Поселение вело торговлю с соседями. В основном это были рыба, мед, травы и пушнина. Поэтому, когда поселенцы пропали, это стало известно почти сразу и всей округе. Ярл Брага, в то время вождь, кинулся на поиски пропавших. Все дружинники и доброхоты из местных поселений мелким гребнем прочесали леса в округе. Не найдя следов, Брага погрузил дружину на ладьи и прошелся по всем своим врагам и даже местные острова облазил, но тщетно. Ярл привез с собой из Упсалы жрецов. Они все обнюхали, говорят даже, что сожгли детскую игрушку, брошенную там же, пытаясь найти детей с помощью ворожбы, но ничего не вышло. С тех пор тут никто не селится. Все боятся повторить участь пропавших поселенцев. Зато сюда с радостью изгоняют преступников.

Обычай говорит, что изгнание не может длится более трех лет и решение об этом принимается только на альтинге, а это совет свободных людей всего фьорда! Преступнику предоставлялось три безопасных места. Одно – на Голой скале, которая была и правда голой. Ни дерева, ни травы. Единственный источник пищи – чайки и их яйца. Второе – на болотах, к югу от Юке, туда тоже никто не идет. Пищи очень много, но и поймать спиной случайную (или не очень случайную) стрелу очень легко. А третье – тут, на Берегу Изгоев. Вообще, шансы выжить у изгнанных очень высоки. В убежище убивать нельзя и на пути между ними, но при этом, преступник должен уступать дорогу и держаться подальше от встречного, желательно, чтобы расстояние было больше длины копья. Но у нас никогда изгои не доживали до конца своего срока. Они или исчезали бесследно, задранные зверем, или уходили, или их убивали местные жители. Изгнанник терял семью, общину, имя. Он становился никем, и никто не станет из-за него нести бремя кровной вражды. Так место поселения с удобной бухтой и выкорчеванным лесом под посадки превратилось в последнее пристанище изгоев. Не важно, что случилось с прошлыми обитателями этих мест. Теперь тут живу я, и никто и ничто не посмеет прийти ко мне с оружием. Берег Изгоев теперь мой дом.

 Вряд ли срок изгнания, указанный на альтинге, когда-то закончится. Меня не пустят обратно.  Я проклят навечно. И каждый день тут, на этом каменном берегу, ввергает меня в безумие все больше и больше. Порой я будто бы слышу тихий тонкий смешок за спиной – когда оборачиваюсь, там уже никого нет. Иногда это еле слышные всхлипы. Кажется, что где-то рядом, за деревом, плачет ребенок, уткнувшись в рукав лицом. Я бегу на плач, но… там пусто. Бегал. Раньше. Сейчас, даже если услышу вопль убиваемого, не пойду. Не поверю.

С трепетом я провожаю последний луч солнца и отправляюсь в хижину, что стоит неподалеку. Я лягу спать и снова увижу лица родных и друзей. Я увижу все, вплоть до той проклятой ночи, а потом – тьма и детский плач на грани слышимого. Будь он проклят! И так день за днем, год за годом. Однажды, в одну из таких ночей, я усну навсегда. Память обо мне будет стерта окончательно. Придет следующий изгой, выкинет мои кости и займет мое место. У меня не останется детей, родных, друзей. Никого, кто сказал бы: «А помните нашего Торстейна? Как мы тогда, вместе…» – не будет ни-че-го. Только я и одиночество. И море.

Моя хижина находится в глубине соснового леса, там, где звери не прокладывают своих троп, где деревья так велики и могучи, что не хватит и десятка мужчин, чтобы обхватить их у корней. Хижина раскорячилась покатыми стенами в переплетении корней двух сосен-великанов, скребущих верхушками небо. Напоминает берлогу. Я никогда не узнаю, кто и когда ее построил. В земле вырыта яма глубиной в половину моего роста. Стены выложены бревнами, которые снаружи давно поросли мхом. Он грязно-бурыми лохмотьями свешивается с крыши землянки и спускается до самой земли, выдавая мое жилище лишь несколькими проплешинами. Окон нет и не было. Вместо них – дыра дымохода, выведенная в глубь папоротниковых зарослей. Так дым почти незаметен, а значит, и меня сложнее найти. Но даже если и найдет кто, подобраться незамеченным не сможет. Вся земля усыпана сухими ветками и утыкана колышками, заточенными моими заботливыми руками. Нижние венцы сруба сгнили и почти превратились в землю, которую они попирают. Пару раз я задумывался о позорной смерти на сене. Завалится землянка, и будет мне курган. Но все никак руки не дойдут укрепить стены сруба. Хотя можно было бы укрепить венцы вертикальными кольями. Совсем обленился…

 Утро выдалось не самым приятным. Лапник, что я стелил вместо топчана, давно слежался и усох, а за новым я все никак не схожу, хотя и не занят ничем. Я промерз до костей. В лесу уже опали все листья, и со дня на день я жду первого снега. Из-за холода снаружи, на потолке собирается влага и стекает вниз, превращая утоптанный земляной пол в тонкую скользкую пленку грязи. Еще один способ лишиться жизни от своей неразумности. Но это только если ты от сохи. Мы, воины, привыкли к скользкой от крови палубе. Очаг, что огорожен речными валунами в центре землянки, топлю редко. Я от рассвета и до заката брожу по округе или сижу на берегу, поэтому и обещаю себе, просушить жилье как следует, когда проснусь. И с утра снова ухожу бродить, забывая обо всех своих обещаниях. Ведь я их даю самому себе. А с собой всегда можно договориться.