Читать книгу Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн - Страница 4

Хелен Маккриди смотрела себя по телевизору. На экране она была в голубом платье и жакете в тон с приколотым к лацкану бутоном белой розы. Волосы красивой волной спадали на плечи. Минимум косметики, разве что неброские тени подчеркивали выразительность глаз.

На настоящей Хелен Маккриди была розовая футболка с надписью «Рождена ходить по магазинам», и белые треники, обрезанные чуть выше колен. Собранные в конский хвост волосы столько раз перекрашивались, что уже забыли свой истинный цвет. Сейчас они напоминали нечто промежуточное между платиной и пшеничным полем, только пшеница была вся засаленная.

На диване рядом с Хелен сидела женщина примерно того же возраста, но более полная и бледная. Всякий раз, как она подносила к губам сигарету и наклонялась вперед поближе к телевизору, на белой коже внутренней поверхности плеча становились видны ямочки целлюлита.

– Смотри, Дотти, смотри, – сказала Хелен, – это Грегор и Хед Спарксы.

– Да ты что! – Дотти указала на экран, там двое мужчин прошли позади журналиста, бравшего интервью у Хелен. Оба они помахали в камеру.

– Видала, помахали, – улыбнулась Хелен. – Подонки.

– Клевые попки, – заметила Дотти.

Хелен поднесла к губам алюминиевую банку «Миллера» той же рукой, в которой держала сигарету, и, пока она пила, казалось, длинный изогнутый червячок пепла вот-вот коснется ее подбородка.

– Хелен, – сказал Лайонел.

– Погоди, – Хелен, не отрываясь от экрана, махнула ему банкой, – сейчас будет самое интересное.

Беатрис переглянулась с нами и закатила глаза.

Журналист в телевизоре спросил Хелен, кто, по ее мнению, мог похитить ее дочь.

– Как ответить на такой вопрос? – сказала Хелен в телевизоре. – То есть типа кто бы мог забрать мою девочку? Какой в этом смысл? Она никогда никому ничего плохого не сделала. Просто была маленькая девочка с очаровательной улыбкой. Только и делала все время, что улыбалась.

– У нее и правда была очаровательная улыбка, – сказала Дотти.

– И сейчас есть, – сказала Беатрис.

Женщина на диване как будто не слышала.

– О, отлично, – сказала Хелен, – отлично вышло. Просто идеально. Смотришь – прямо сердце разрывается. – Голос у Хелен вдруг сорвался, и она выпустила из рук банку с пивом ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы достать салфетку «клинекс» из коробки, стоявшей на кофейном столике.

Дотти похлопала Хелен по коленке.

– Ну, ну, – заквохтала Дотти. – Все. Все.

– Хелен, – повторил Лайонел.

После интервью с Хелен показывали, как О. Дж.[6] играет в гольф где-то во Флориде.

– До сих пор не могу поверить, что это сошло ему с рук, – сказала Хелен.

Дотти повернулась к Хелен.

– Знаю, – сказала Дотти таким тоном, будто облегчила себе душу, раскрыв величайшую тайну.

– Не будь он черный, – сказала Хелен, – сидел бы сейчас в тюрьме.

– Не будь он черный, – сказала Дотти, – сел бы на электрический стул.

– Не будь он черный, – сказала Энджи, – вам обеим было бы до лампочки.

Обе обернулись и уставились на нас, будто удивляясь, откуда мы здесь взялись аж вчетвером.

– Что? – сказала Дотти, стреляя карими глазами.

– Хелен, – сказал Лайонел.

Под ее опухшими глазами расплылась тушь для ресниц.

– Что?

– Это Патрик и Энджи, те два детектива, о которых мы говорили.

Хелен вяло махнула нам уже изрядно промокшей салфеткой.

– Здрасте.

– Привет, – сказала Энджи.

– Здрасте, – сказал я.

– А я вас помню, – сказала Дотти, обращаясь к Энджи. – А вы меня помните?

Энджи вежливо улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– Старшая школа, я была типа новенькая, а вы выпускались.

Энджи некоторое время подумала и снова отрицательно покачала головой.

– Я вас запомнила. Королева бала. Так вас тогда звали. – Дотти отхлебнула пива. – Вы все такая же?

– Какая? – не поняла Энджи.

– Ну, типа считаете себя лучше других. – Дотти стала рассматривать Энджи, но прищурилась при этом так сильно, что невозможно было понять, осмысленный у нее взгляд или нет. – Вот такая ты была во всем. Мисс совершенство. Мисс…

– Хелен. – Энджи отвернулась от Дотти и сосредоточилась на Хелен. – Нам надо поговорить.

Хелен, не донеся сигарету до губ на полсантиметра, замерла, уставившись на меня.

– Кого-то вы мне напоминаете. Дотти, правда?

– Что? – сказала Дотти.

– На кого-то он похож. – Хелен торопливо сделала две короткие затяжки.

– Кто? – спросила Дотти и тоже стала меня разглядывать.

– Ну, знаешь, – сказала Хелен, – на того парня. Того парня в передаче, ну, сама знаешь.

– Нет, – сказала Дотти и нерешительно мне улыбнулась. – В какой передаче?

– Ну, в той, – сказала Хелен. – Ты должна знать, о ком я говорю.

– Да не знаю я.

– Должна знать.

– В какой передаче? – Дотти обернулась к Хелен. – В какой?

Хелен поморгала, нахмурилась и снова посмотрела на меня.

– Вы вылитая его копия, – убежденно сообщила она.

– Пусть так, – согласился я.

Беатрис прислонилась к косяку двери и закрыла глаза.

– Хелен, – сказал Лайонел, – Патрику и Энджи надо поговорить с тобой об Аманде. Наедине.

– Что? – сказала Дотти. – Я типа мешаю, что ли?

– Нет, Дотти, – мягко сказал Лайонел. – Я этого не говорил.

– Я что, типа гребаная неудачница, Лайонел? Не так хороша, чтобы быть рядом с лучшей подругой, когда она во мне больше всего нуждается?

– Он этого и не говорит, – устало сказала Беатрис, не открывая глаз.

– Тогда опять-таки… – начал я.

Лицо Дотти пошло пятнами.

– Хелен, – торопливо проговорила Энджи, – давай мы быстренько зададим тебе несколько вопросов, и дело с концом.

Хелен посмотрела на Энджи. Потом перевела взгляд на Лайонела. Потом на телевизор. После чего уставилась на затылок Дотти. Та по-прежнему смотрела на меня в некоторой растерянности, не в силах решить, должна эта растерянность перерасти в гнев или нет.

– Дотти, – патетически заявила Хелен, – моя лучшая подруга. Моя лучшая подруга. Это что-то да значит. Хотите говорить со мной – говорите при ней.

Дотти перестала буравить меня взглядом и обернулась к своей лучшей подруге, а Хелен слегка подтолкнула ее локтем в колено.

Я взглянул на Энджи. Мы долго работали вместе и научились понимать друг друга без слов. На ее лице было написано «Да пошли они!». Жизнь слишком коротка, чтобы тратить лишние четверть секунды на Хелен или Дотти.

Лайонел кипел от бешенства.

Мы двинулись было к выходу, но тут Беатрис открыла глаза, преградила нам путь и произнесла одно слово:

– Пожалуйста.

– Нет, – покачала головой Энджи.

– Один час, – сказала Беатрис. – Дайте нам всего час. Мы заплатим.

– Дело не в деньгах.

– Пожалуйста, – сказала Беатрис и умоляюще посмотрела мне в глаза.

Я не выдержал.

– Один час, – сказал я, – и ни минутой больше. Ее лицо осветилось радостью.

– Вы – Патрик, так? – подала голос Хелен. – Вас ведь так зовут?

– Так.

– Послушайте, не могли б вы встать чуть левее, Патрик? Вы мне телевизор загораживаете.

* * *

Прошло полчаса, но ничего нового мы не узнали.

Лайонел наконец уговорил сестру выключить телевизор, чтобы поговорить спокойно. Но без шумового сопровождения стало особенно заметно, что Хелен не в состоянии ни на чем сколько-нибудь долго удерживать внимание. Несколько раз во время разговора она украдкой поглядывала на экран, будто надеясь, что телевизор каким-то чудесным образом включится сам.

Едва телевизор выключили, Дотти, несмотря на громкие заявления о том, что не оставит свою лучшую подругу, сразу ушла из комнаты. Мы слышали, как она хозяйничает на кухне: лезет в холодильник, видимо за очередной банкой пива, роется на полках в поисках пепельницы.

Лайонел расположился рядом с сестрой на диване, мы с Энджи – на полу напротив музыкального центра. Беатрис присела на краешек дивана как можно дальше от Хелен, вытянула перед собой одну ногу, а другую, положив на колено, держала двумя руками за лодыжку.

Мы попросили Хелен подробно описать день исчезновения Аманды и задали еще несколько вопросов: не поссорились ли они с дочерью, не мог ли кто-то затаить обиду на Хелен и похитить ребенка из мести.

Хелен, не стараясь скрыть раздражения, сказала, что никогда не ссорилась с дочкой. Как она могла ссориться с девочкой, которая все время улыбалась? А когда не улыбалась, по-видимому, только и делала, что любила свою маму, а мама любила ее, и все время они только и делали, что любили друг друга да улыбались и улыбались. Врагов у Хелен вроде бы не было. А если бы и были, то, как она уже говорила полицейским, кто же станет похищать ребенка, чтобы отомстить матери? Воспитание ребенка – нелегкий труд, сказала Хелен. Его кормить надо, уверила нас она. Одеяльце подтыкать. А то и поиграть с ним.

Оттого и все эти улыбки.

В итоге мы не узнали ничего такого, чего еще не слышали бы в новостях или от Лайонела и Беатрис.

Что же касается отношения к самой Хелен, то чем больше мы говорили, тем противней мне было находиться с нею в одной комнате. Описывая день исчезновения дочери, Хелен призналась, что собственная жизнь ей отвратительна, она одинока, хорошие мужчины все куда-то подевались, Мексику надо отгородить стеной, а то эти мексиканцы понаехали тут, заняли в Бостоне все рабочие места, коренным жителям уж и работать негде. Хелен не сомневалась: цель программы либералов – развратить всякого приличного американца, но на вопрос «что это за программа либералов» ответить затруднилась, знала только, что это то, что мешает ее счастью и придумано, чтобы чернокожие могли без конца получать материальную помощь. Сама она такую помощь тоже получает, но последние семь лет изо всех сил старается от нее отказаться.

Об Аманде Хелен говорила как об угнанной машине или убежавшем домашнем животном – исчезновение дочери скорее вызывало у нее раздражение, чем какое-либо иное чувство. Ребенок пропал – и, бог ты мой, как же вся жизнь пошла наперекосяк!

Выходило, сам Господь помазал Хелен Маккриди на роль самой Великой мученицы. Остальные теперь могут делать что хотят – соревнование закончено.

– Хелен, – спросил я уже под конец разговора, – есть что-то такое, что вы забыли сказать полицейским и могли бы сказать сейчас нам?

Она взглянула на пульт, лежавший на кофейном столике, вздохнула.

– Что?

Я повторил вопрос.

– Тяжело, – сказала она. – Понимаете?

– Что? – не понял я.

– Воспитывать ребенка. – Хелен посмотрела на меня, ее тусклые глаза широко раскрылись, как будто она собиралась поделиться сокровенной мудростью. – Тяжело это. Совсем не то, что в кино показывают.

* * *

Мы с Энджи пошли из гостиной. Хелен сразу включила телевизор, а нам навстречу, как будто только того и ждала, шмыгнула Дотти с двумя банками пива.

Беатрис, Лайонел и мы с Энджи перешли на кухню.

– У нее не все благополучно в эмоциональной сфере, – сказал Лайонел.

– Ага, – подтвердила Беатрис, – сучка она. – И налила себе кружку кофе.

– Не говори о ней так, – сказал Лайонел. – Ради бога.

Беатрис налила кофе Энджи и вопросительно взглянула на меня.

Я приподнял банку кока-колы, показывая, что у меня еще есть.

– Лайонел, – сказала Энджи, – ваша сестра, похоже, не слишком расстраивается из-за исчезновения Аманды.

– Она очень горюет, – сказал Лайонел. – Это вчера? Да, вчера весь вечер проплакала. И перед нашим приходом, по-моему, тоже. Пытается совладать с горем. Понимаете?

– Лайонел, – сказал я, – при всем уважении… я вижу у нее только жалость к себе, но не вижу горя.

– Горюет. – Лайонел поморгал и посмотрел на жену. – Горюет, по-настоящему.

– Я понимаю, что уже это говорила, – сказала Энджи, – но я действительно не вижу ничего такого, что бы мы могли сделать и чего полиция еще не сделала.

– Верно, – вздохнул Лайонел. – Правда.

– Может быть, в дальнейшем, – сказал я.

– Конечно, – согласился он.

– Если расследование зайдет в тупик или когда ее найдут, – сказала Энджи. – Может, тогда.

– Ага. – Лайонел отошел от стены и протянул мне руку. – Спасибо, что зашли. За все спасибо.

– Всегда пожалуйста. – Я пошел было к нему совершить рукопожатие.

Но, услышав голос Беатрис, чистый и резкий, остановился.

– Ей четыре, – сказала она.

Я посмотрел на нее.

– Четыре года, – повторила Беатрис, устремив взгляд к потолку. – И она где-то неизвестно где. Может, потерялась. А может, и хуже.

– Дорогая, – сказал Лайонел.

Беатрис слегка покачала головой, посмотрела на свою кружку, запрокинула голову, закрыв глаза, допила остатки кофе, со стуком поставила кружку на стол и, сложив руки на груди, наклонилась вперед.

– Миссис Маккриди, – начал я, но она прервала меня, махнув рукой.

– Каждую секунду, когда поиски ослабевают, она это чувствует, – сказала Беатрис, подняла голову и открыла глаза.

– Дорогая, – сказал Лайонел.

– Перестань. Заладил «дорогая, дорогая». – Она посмотрела на Энджи: – Аманде страшно. Она пропала. А эта сучка, сестра Лайонела, сидит у меня в гостиной со своей жирной подружкой, сосет пиво да любуется собой по телевизору. И кто отстаивает интересы Аманды? А? – Она посмотрела на мужа. Она посмотрела на нас с Энджи, глаза ее были красны. Она посмотрела в пол. – Или нам насрать, жива Аманда или нет? Кто ж ей покажет, что нет?

В течение целой минуты на кухне только и слышно было, что урчание двигателя в холодильнике.

Потом Энджи очень тихо сказала:

– Мы, наверное.

Я посмотрел на нее и удивленно поднял брови. Она пожала плечами.

У Беатрис вырвалось нечто среднее между всхлипыванием и смешком. Приложив кулак к губам, она смотрела на Энджи глазами полными слез, которые отказывались капать.