Читать книгу Семь дней - Деон Мейер - Страница 9

Гриссел спросил Нкхеси, где он нашел фотографии Слут – те, что в белом конверте.

Нкхеси замялся на секунду, а потом подошел к тумбочке справа от кровати. Гриссел отметил, что в тумбочке два ящика и под ними – дверца. Нкхеси выдвинул второй ящик.

– Идите взгляните сами, – пригласил он с едва скрываемым неодобрением. Сам же поспешно отошел назад, как будто содержимое ящика было ядовитым.

Гриссел подошел поближе и сразу увидел вибратор, длинный и толстый, чудовищно правдоподобная имитация пениса. А под ним – коробка, в котором его привезли. На коробке крупными буквами было написано: «Вибратор «Большой мальчик».

– Ее дружок, – заметил Нкхеси. – А под ним альбом.

Гриссел молча достал фотоальбом и раскрыл его.

На обложке он увидел серебристую наклейку с именем фотографа: «Анни де Вал». И адрес: Де Ватеркант.

Внутри он увидел другие фотографии Ханнеке Слут, в том же стиле, как и на снимках из белого конверта. Ее снимали в разных позах; на страницах формата А4 умещалось по одному. Она предстала перед ним в разных позах, в разных платьях и блузках с низким вырезом, но фотографий в стиле ню он больше не нашел. Восемь последних страниц оставались пустыми.

– Вы вынули только три снимка?

– Да. Два для досье. И еще один, где она голая; мне не хотелось, чтобы это видела ее мать, – очень серьезно ответил Нкхеси.

Гриссел попробовал запихнуть фотоальбом обратно, под вибратор и коробку, но у него ничего не получилось. Пришлось вытаскивать коробку, отложив альбом в сторону. На коробке он прочел: «Большой мальчик» на самый взыскательный вкус! Мультискоростной реалистичный вибратор. Настоящий герой-любовник! Он доставит вам полное удовлетворение. Проникает глубоко, дарит радость. Настоящим мужчинам далеко до этой горячей штучки! Батарейки в комплекте».

Гриссел поднял голову и увидел, что Нкхеси выжидательно смотрит на него.

– Томми, – сказал он, – мы живем в странном мире.

– Да, – ответил Нкхеси на коса, покачав головой и поправив очки.

Когда они спустились к машинам, Нкхеси попросил его расписаться за ключи от квартиры. Гриссел расписался и заметил, как Нкхеси вздохнул с облегчением. Он как будто сбросил с плеч огромный груз.

Перед тем как уехать, Гриссел вдруг вспомнил еще кое-что:

– Томми, наверное, мой вопрос покажется вам странным, но… не встречался ли вам в ходе расследования человек… он мог быть кем угодно… который упоминал о каком-то «коммунисте»?

– О коммунисте?!

Его изумление само по себе могло служить ответом.

– Ладно, Томми, не берите в голову. Просто полковник вчера обмолвился кое о чем…

Нкхеси покачал головой:

– В ходе расследования я столкнулся лишь с шайкой капиталистов…

С дороги Бенни позвонил Алексе и сказал, что едет. Ее голос показался ему рассеянным и далеким, как будто он утратил для нее значение. Сердце у него упало.

Самое печальное, что он ее не понимает, хоть и старается, и сознает, как она страдала. У нее такой огромный талант!

Три месяца назад она впервые после долгого перерыва поднялась на сцену и спела с «Ржавчиной», любительской группой, исполняющей рок и блюз. Группа называлась так не случайно, потому что в нее входили четыре обитателя пригородов, принадлежащих к так называемому среднему классу. И по возрасту их никак нельзя было назвать молодыми. У них ушло пять месяцев, чтобы счистить ржавчину с каждого в отдельности и со всех вместе и выучить несколько старых, классических номеров. Они надеялись, что их будут приглашать на свадьбы и вечеринки. Бенни несколько раз приглашал Алексу на репетиции. Она все время отказывалась, но неожиданно приехала в старый муниципальный досуговый центр в Вудстоке, где они встречались. Вначале она только сидела и слушала с каменным лицом, а они старались изо всех сил не опозориться. Все прекрасно понимали, кто такая Ксандра Барнард. И вдруг, в перерыве, она спросила:

– А вы знаете See See Rider Ма Рейни?[2]

И Винс Фортёйн, их ведущий гитарист с вытатуированным на мускулистом плече якорем и маленькими глазками, которые зажмуривались от удовольствия, когда у них все получалось как надо, ответил:

– Песня клевая, но, пожалуй, слишком уж оптимистичная для Ма!

Алекса согласилась, едва заметно улыбнувшись и кивнув. Винс и барабанщик, Яп, с длинной сивой гривой и постоянно зажатой во рту сигаретой, начали играть. Гриссел и усатый ритм-гитарист Якес Якобс прислушались и тоже вступили, сильно и красиво. Алекса взяла микрофон и повернулась к ним спиной. И запела.

Главное, он-то все время смутно надеялся, что она будет выступать с ними. Не постоянно, но, может быть, время от времени. По особым случаям. Конечно, он понимал, что слишком много хочет, и все же… Но тем вечером, стоило ей запеть, Бенни сразу понял, что им до нее далеко. Не тот класс!

Тогда Алекса подошла к микрофону в первый раз за много лет, но все сразу стало ясно и понятно. Все остальное отступило на второй план. Она ничего не утратила: ни чувства, ни мелодики, ни умения следовать их ритму и стилю… И конечно, прежним остался голос: красивый, с богатым диапазоном. И ее обаяние.

Своим участием она сразу же подняла их планку, звук, возможности. При ней и они зазвучали по-другому.

Когда она допела, они зааплодировали, и она сказала:

– Нет-нет, не надо.

А потом спросила, почти не скрывая страстного желания петь еще:

– А вы знаете Tampa Red, She’s Love Crazy?

Винс только кивнул в ответ; ее пение вдохновило его, ему и самому не терпелось сыграть.

И Алекса снова запела.

Почти час она исполняла одну песню за другой. Глаза у нее горели. Гриссел давно подозревал, что она тоскует по сцене, по зрителям, по аплодисментам, которые грохочут, как океанский прибой, потому что любовь и признание зрителей подпитывали ее талант. В минуты своего торжества она имела право на все.

И та же самая женщина вчера ночью то и дело повторяла:

– Они смотрели сквозь меня.

Что она себе вообразила? Неужели она не знает, насколько она хороша? Как ему справиться с ней, если он не в состоянии ее понять? Что он ей скажет?

И другая забота: он не может провести с ней весь день. Придется позвонить ее куратору из «Анонимных алкоголиков», миссис Эллис, директору школы. Потому что он обязан работать, сосредоточиться. Он должен переварить все, что увидел в квартире Слут. Внизу, у машины, перед тем как расписаться за ключи, он спросил у Томми:

– Кого бы вы заподозрили в первую очередь?

– Смотрителя, – ответил Нкхеси. – Его зовут Фарук Клейн. У него была возможность войти к ней; у него есть ключи от всех квартир. Он носит с собой инструменты; может быть, у него в ящике имелась и та большая и острая штука, которой можно заколоть насмерть. В квартире нашли его отпечатки, он знал, как можно без труда попасть туда. Ему она открыла бы дверь. Он считает себя красавцем. Я подумал: может быть, он решил попытать счастья с женщиной с большой… – Нкхеси показал рукой, очевидно стесняясь слова «грудь», и поспешно продолжал: – К тому же у него есть судимость. Девять лет назад его судили за хулиганство с причинением вреда здоровью. Он избил женщину, за что получил условный срок. Так что его я бы заподозрил в первую очередь. Но у него алиби – вторая жена и двое ее детей-подростков от первого брака уверяют, что он весь вечер просидел дома. Им я верю, они кажутся вполне порядочными людьми.

– А больше никого?

– Я долго проверял ее бывшего, Эгана Роха. Но он, похоже, вообще ни при чем. Во всяком случае, в тот день, когда ее убили, он был за границей. А больше никаких подозреваемых нет. Я проверил всех. Вот почему мне кажется, что найти виновного не удастся. Может быть, убийца – случайный знакомый, с которым жертва поссорилась…

Гриссел согласился с детективом-коса лишь отчасти. Ему не давали покоя несколько важных деталей. Отсутствие на руках жертвы оборонительных ран. Место, где была кровь. И третий ящик кухонного шкафчика.

Если бы Ханнеке Слут убили на пороге, у самой входной двери, если бы у нее оказались порезаны руки или на них были кровоподтеки, он бы еще согласился со случайным гостем и ссорой. Но она была взрослой, умной женщиной; более того, юристом. Если бы кто-то позвонил к ней в дверь в десять вечера, она бы сначала посмотрела в глазок. И открыла дверь только знакомому. А в квартиру впустила бы только человека, которому доверяла!

Удар нанесен спереди. Жертва стояла лицом к убийце. В трех метрах от порога. И не защищалась.

Содержимое же третьего ящика в кухонном шкафчике свидетельствовало о том, что Ханнеке Слут не очень любила готовить. Гриссел подозревал, что другой кухонной утвари, помимо той, что нашлась в ящике, у нее в хозяйстве не было. И даже если где-то хранился еще один нож, длиннее и шире остальных, все равно ничего не выходит. Убийце пришлось бы сначала бежать на кухню, выдвигать ящики и рыться в них в поисках нужного орудия. А Ханнеке Слут что – стояла все это время у входной двери и терпеливо ждала рокового удара?

По всему выходит, что орудие убийца принес с собой.

Он захватил его не случайно. Ехал к жертве с заранее обдуманным намерением.

Все это означало, что Нкхеси совершенно правильно подозревает человека, больше всего подходящего на роль преступника, – смотрителя Фарука Клейна, у которого к тому же имеется судимость. Придется еще раз проверить его алиби.

Алекса сама открыла ему дверь. Она была в домашнем халате, непричесанная… Зато трезвая.

Его охватило облегчение, смешанное с чувством вины, которое он носил в себе со вчерашнего вечера.

– Алекса, прости меня, пожалуйста. Я опозорил тебя при твоих друзьях, а потом мне пришлось срочно сорваться на работу…

Она отвернулась от него, на ее лице застыло непонятное выражение, которое он так и не смог истолковать.

Она пошла на кухню.

– Алекса… – позвал Бенни.

Она покачала головой, как будто ничего не желала слышать.

Он поплелся за ней.

На столе стояла ее кружка; стул был слегка отодвинут. Здесь она сидела, когда он приехал.

Не говоря ни слова, Алекса налила ему кофе и села за стол. Придвинула к нему молоко, сахар и коробку с ложками, обхватила руками свою кружку и опустила голову.

Бенни сел, все больше тревожась. Точно так же она выглядела, когда он увидел ее в первый раз – в этом же самом доме, в гостиной. Наутро после гибели мужа.

– Ты ни в чем не виноват, – проговорила она. Поняв, что он собирается возразить, она подняла руку, останавливая его. – У меня вот так всегда выходит… с людьми.

Он налил себе молока и насыпал сахару.

– И я, Бенни, не знаю, как остановиться.

– Алекса, ты – просто фантастика, – ответил он, и последнее слово показалось ему нелепым, вычурным. – Ты такая… у тебя есть все. Ты лучшая певица в стране; всякий раз, как я слышу в телефонной трубке твой голос, я не верю собственным ушам. Ведь я-то всего лишь обычный коп!

Алекса недоверчиво скривила губы.

– Так и есть, – сказал Бенни.

– Тебе не приходило в голову, что именно в том-то вся и беда?

– Какая беда? О чем ты?

– Ах, Бенни, беда в том, какой мир меня окружает. Ты не представляешь, что такое шоу-бизнес. Мне не хватает сил…

– Хватает, – возразил он.

– Нет, ты не понимаешь. Меня окружает столько соблазнов… Всеобщее внимание, жажда все время находиться в его центре. Даже не могу объяснить. Мой голос, мое пение… оно заурядно. Мой талант ничем не лучше любого другого и ничем не отличается от прочих способностей. Я не лучше… человека, который красил этот дом, подбирал цвета и фактуру. Он так самозабвенно трудился, столько всего знал. Его талант совершенно очевиден. Но вокруг него не толпятся восхищенные поклонники, не твердят ему с утра до ночи, что он чудо, как он изменил их жизнь, и… Бенни, лесть заманивает, в нее начинаешь верить даже против воли. А если слышишь одно и то же каждый день, на каждом выступлении, всякий раз, как высовываешь нос за дверь… Я успела забыть, что это такое. Жила спокойно до вчерашнего вечера. Мы такие эгоисты! Нас ничего не стоит обмануть. И возникает настоящая зависимость. Полная зависимость от окружающих. Я… как наркоманка. Зависимость никуда не делась. Бывало, я любила собирать вокруг себя людей, которые мне потакали, в минуты сомнения говорили именно то, что я хотела услышать. Потому что иногда мечты разбиваются о правду. И тогда я ясно понимала, что и я сама, и мой талант совершенно заурядны. А за обожание зрителей, их почитание, аплодисменты благодарить надо музыку и те чувства, которые она пробуждает. А вовсе не меня. И тогда в душе просыпался страх… Я начинала бояться, что и публика когда-ни будь это поймет.

Алекса вздохнула и ссутулилась, как будто речь отняла у нее много сил. Потом она рассеянно повертела кружку в руках.

– Вот почему я люблю собирать людей вокруг себя… Привлекать их к себе. Так я привлекла Дейва Бурмейстера, лидера моей первой группы. И Адама. А теперь я то же самое делаю с тобой. Я стремлюсь общаться с теми, кто умеет завуалировать правду. Им говоришь: я неудачница, а они отвечают: нет, Алекса, ты лучшая певица на свете. Они продолжают давать тебе наркотик в те часы, когда вокруг нет восторженных зрителей. Получается порочный круг. Моя жизнь совершенно ненормальна, она полна соблазнов и с точки зрения психологии полный кошмар. Весь мир, в котором я живу, ненормален. Он фальшивый, ненастоящий. Дымовая завеса, зеркала и ловкость рук. Однажды это понимаешь, и, когда правда доходит до тебя, в душе просыпается страх. Так я стала бояться, что меня разоблачат. Вот почему я начала пить. Когда я пьяна, мне легче верится в хорошее…

Зазвонил телефон Гриссела; он пожалел, что не может не ответить. Ему не хотелось отвлекаться – особенно сейчас.