Читать книгу Конунг навсегда: Жизнь Олава Святого, самого кровавого викинга - Десмонд Сьюард - Страница 6

Приемного отца Олава Храни Путешественника часто называют его дядей. Он действительно приходился молочным братом Харальду Гренландцу и, как и Харальд, был родом из Гренланда, где ему принадлежал хутор. Однако кровного родства между ним и Олавом не было. Тем не менее он стал первым важным союзником Олава. Помня о сновидении, которое помогло мальчику появиться на свет, Храни чувствовал в нем присутствие высшей силы. И как только у ребенка прорезался первый зуб, Храни положил у его колыбели меч Бэсинг[20].

Старый Гудбранд Шишка умер, когда Олаву было пять лет, и его мать Аста вновь вышла замуж. Ее новым мужем стал Сигурд Свинья, конунг Хрингарики. Свиньей его прозвали соседи, презиравшие Сигурда за то, что битвам и военным походам он предпочитал работу на земле и, по их мнению, зря тратил жизнь, копаясь в грязи. Ближе к истине оказался Снорри Стурлусон, назвавший его «хорошим хозяином».

Когда Олаву исполнилось восемь, в одном из сундуков матери ему на глаза попался загадочный предмет, мерцавший холодным голубоватым светом. Завороженный, он спросил мать, что это такое. «Это меч, который зовется Бэсинг. Его оставил для тебя твой воспитатель, – ответила ему Аста. – Когда-то, давным-давно, он принадлежал конунгу Олаву Альву Гейрстадира». Мальчик стал требовать, чтобы ему тотчас отдали меч. Несомненно, он думал, что тот обладает магической силой.

Насколько можно судить, Бэсинг был выкован из закаленной стали и снабжен простой крестовиной. Его обоюдоострый клинок имел длину от 80 до 90 сантиметров и был облегчен за счет желобка (дола), идущего от рукояти к острию. Мечи эти были настолько острыми, что, как рассказывают саги, одним ударом можно было отсечь у человека голову или даже ягодицы. Несмотря на чуть скругленное острие, их можно было использовать для колющих ударов, но в первую очередь они были предназначены для рубки. Лезвие и навершие часто инкрустировались золотом или серебром, а рукоять обматывалась золотой или серебряной проволокой. В отдельных случаях на клинок наносились надписи. В «Речах Сигрдривы» дается такой совет: «Руны победы, коль ты к ней стремишься, – вырежи их на меча рукояти и дважды пометь именем Тюра!»[22]

Такой меч, передаваемый от отца к сыну как семейная реликвия и наделенный, по общему убеждению, магической силой, был необходим любому, кто рассчитывал стать славным воином[23]. Особо знаменитым клинкам давались имена. Конунг Хакон Добрый владел мечом по имени Квернбит («Жернорез»): по словам конунга он мог расколоть каменный жернов, и однажды Хакон одним ударом этого меча рассек шлем и череп берсерка, прежде не знавшего поражений[24]. Правители награждали мечами своих любимцев. Сам Олав подарит своему скальду Сигвату Тордарсону меч с серебряным навершием и золотой рукоятью.

Бэсинг был слишком велик и тяжел для Олава: тот носил его постоянно, и ножны с грохотом волочились по полу. Движимый самыми лучшими побуждениями, Сигурд предложил заменить его на меч поменьше, пока Олав не подрастет, но в ответ мальчик заявил, что, хоть он и маленький, но никогда и никому не позволит владеть Бэсингом. Сказано это было с такой яростью, что Сигурд позволил ему оставить меч себе.

Обладая Бэсингом, Олав считал себя наследником конунга Олава Альва Гейрстадира, покоившегося в кургане в Хаугаре, и это заставляло его еще больше гордиться оружием. Оно давало Олаву право претендовать не только на землю в Вингульмёрке, но и на происхождение от сверхъестественных предков. Альвом Гейрстадира в стародавние времена называли конунга Вингульмёрка, чья мать, мифическая Альвхильд, была дочерью Альварина, конунга Альвхейма (страны альвов)[25]. Рожденные ею дети были поразительно красивы, и все полагали, что они, скорее всего, приходятся родней альвам.

Из саг мы знаем, что повзрослевший Олав, помимо меча, владел также секирой с широким лезвием и длинным древком, которую он назвал Хель в честь богини смерти. Такие секиры были предназначены для боя, а не для рубки леса; их лезвие, более тонкое и легкое, чем у топора лесоруба, иногда инкрустировалось серебром или золотом, как у дорогого меча, и имело широкий, острый как бритва край из специально закаленной стали. Используя обе руки, человек, умеющий обращаться с такой секирой, мог с легкостью разрубить вражеский щит или обезглавить лошадь[26]. Говорили, что некоторые секиры обладали магическими свойствами и издавали звенящий звук, когда к ним прикасались.

Кроме того, Олав метко стрелял из лука и ловко обращался с копьем. Некоторые копья были тяжелым оружием ближнего боя и использовались для нанесения таранных колющих ударов, подобно винтовке с примкнутым штыком в армиях недавнего прошлого. Более легкие копья предназначались для метания с помощью ремня и при достаточно сильном броске могли насквозь пронзить человека, если на нем не было кольчуги. Вдобавок Олав мог научиться пользоваться пращой – еще одним орудием смерти, на которое сейчас редко обращают внимание.

Как можно догадаться, именно Храни научил его обращаться с оружием, а также ставить паруса, грести и управлять кораблем в море. Олав был способным учеником и схватывал все на лету. Снорри говорит, что в раннем возрасте мальчик уже «владел многими искусствами»: он очень хорошо плавал и умел работать с любым металлом в кузнице. Упорно стремясь быть первым, он старался побеждать во всех состязаниях и играх.

Чем старше становился Олав Харальдссон, тем меньше уважения он питал к своему отнюдь не воинственному отчиму. Снорри описал Сигурда, работающего в поле, так: «На нем были синяя куртка, синие чулки, высокие сапоги, завязанные ниже колен, и широкая серая шляпа. Лицо его было прикрыто платком [от мошкары]. В руках у него была палка с позолоченной ручкой, в которую было вделано серебряное кольцо». Такой наряд вовсе не соответствовал образу викинга. Но в обычное время скандинавы всех рангов у себя на родине одевались просто (если только не собирались в пиршественный чертог). Они носили вадмал – одежду из грубого и неокрашенного домотканого полотна[27].

Однажды Сигурд велел Олаву оседлать для него коня. Мальчик положил седло на самого крупного козла на хуторе и подвел его к дверям. На что Сигурд только махнул рукой и сказал: «Права твоя мать, не следует заставлять тебя делать то, что тебе не по вкусу, – после чего добавил: – Видно, мы с тобой разные люди. Ты более гордый человек, чем я»[28]. Олав рассмеялся и зашагал прочь.

Тем не менее миролюбивый Сигурд был юному Олаву прекрасным отчимом – терпеливым и, как можно догадаться, любящим. К тому же он был не только богат, но и сумел уцелеть как последний мелкий правитель в Норвегии, имеющий право называть себя «конунгом». Детство Олава, окруженного заботой высокородной семьи, было счастливым.

Живя в стране, не имеющей своих книг, юный Олав научился читать и чертить руны. Эта неуклюжая система письменности, состоявшая из шестнадцати букв, использовалась для высечения памятных надписей на камнях или защитных заклинаний (а также проклятий) на кораблях, оружии и амулетах. Ею же писали вопросы на палочках, веточках или деревянных стружках, которые затем подбрасывали в воздух, чтобы предсказать будущее по положению, в котором они приземлятся на разостланную белую рубаху или кусок полотна.

Но бросать их было опасно, так как этим можно было привлечь злых духов.

Кроме того, Олаву рассказали о северных богах и о том, как им поклоняться, поскольку в древней Скандинавии вождь одновременно был и жрецом – годи, и по достижении необходимого возраста ему предстояло приносить богам жертвы, что считалось единственным способом обеспечить своему народу хороший урожай и помочь пережить зиму. Долгий йольблот – жертвенный пир в честь середины зимы, происходивший в канун йоля (на солнцестояние), – был долгожданной передышкой в это суровое время года, приятным поводом отвлечься от ухода за скотом и чистки конюшен и коровников. Он радовал даже больше, чем праздники в теплое время года, такие как сумарблот середины апреля, когда богам приносили жертвы за победу в битве, или хмельной пир в честь встречи зимы, устраивавшийся в середине октября ради будущего урожайного года. На пиры в поместье Сигурда Свиньи собирались окрестные бонды (хозяева хуторов) со своими семьями и слугами.

Жертвоприношение могло происходить в специально освященном месте недалеко от усадьбы вождя, в одном из немногих существовавших тогда храмов, под сенью священного дуба или на алтаре[30] перед курганом – при условии, что местные альвы не доставляли хлопот (что, по слухам, иногда происходит в Исландии даже в наши дни). Однако же вполне вероятно, что первые жертвоприношения, которые наблюдал Олав, проводились в пиршественном чертоге у Сигурда. Каждый бонд приводил лошадь – самое ценное живое существо после человека – и приносил другие дары.

Церемония начиналась с подвешивания лошадей. Сигурд, исполнявший обязанности жреца, перерезал им горло. Слив кровь в котел, он с помощью пучка веток обрызгивал ею стены и пол, а также всех присутствующих, подобно тому как окропляют святой водой христиан. Иногда в жертву приносили и других животных и даже (хотя и редко) людей – преступников, пленников или рабов, убивая их тем же способом. После того как лошадей разделывали, их мясо, которому приписывались чудодейственные свойства, варили в котлах, а затем раздавали с бульоном или без него в особых чашах, которые Сигурд благословлял молитвой. Люди поднимали тосты во славу богов (прежде всего Одина и Тора) и в честь усопших родичей. Бонды приносили с собой много еды, пива и хмельного меда, так что пир, сопровождаемый песнями и танцами, затягивался на несколько дней.

В эпоху викингов дома скандинавской знати представляли собой величественные деревянные строения со стенами из бревен и плетенки, обмазанной глиной. Ставы (столбы из стволов деревьев) подпирали низкие крыши, покрытые в несколько слоев берестой. Чтобы бересту не унесло ветром, ее придавливали кусками дерна, и предприимчивые овцы забирались наверх и паслись там. (В наши дни такие крыши еще можно увидеть на хуторах в отдаленных районах Норвегии.) Усадьба знатного человека представляла собой длинный иннхус («внутренний дом») с тремя темными, без окон, комнатами, которые заполнялись дымом из вытянутого, похожего на ров очага, проходящего по центру главного помещения. Дым медленно выходил через специальное отверстие в крыше, которое служило единственным источником дневного света.

Иннхус состоятельного вождя, такого как конунг Сигурд Свинья, обычно имел внешнюю веранду, пристроенную к чертогу для пиршеств, а также отдельные гостевые комнаты и бани. За ними располагался утхус («то, что снаружи дома»): амбары, стойла и сараи. Ближайшим строением к дому была конюшня. Примерно так и выглядела столица крошечных владений Сигурда.

Хотя это был период средневекового климатического оптимума, зимы с их завывающими метелями и поземкой должны были казаться людям бесконечными. Нам трудно представить себе холод, сырость, дым и всепроникающий смрад, в которых жили люди того времени, а вдобавок им приходилось постоянно беспокоиться о том, хватит ли припасов на зиму. «Во многих местах их жизнь была непрекращающейся борьбой с голодом, холодом и болезнями»[31]. Если амбары пустели, маленьких детей переставали кормить, а от стариков и больных аккуратно избавлялись с помощью удара по голове – все ради экономии еды.

Как бы глубок ни был снег, иногда викингам приходилось выходить из дома. Они охотились на лосей и оленей, на птицу и горных зайцев, чтобы разбавить свой основной зимний рацион, состоявший из овсяной или ячменной каши, к которой в качестве особого лакомства шел кусок полусгнившего мяса, засоленного или замаринованного в сыворотке, либо хвост сушеной трески. Выходили они на охоту и ради меха, необходимого, чтобы не мерзнуть. Добывались шкуры медведя, волка и рыси, куницы, выдры, лисицы и белки. Вопросом жизни было умение быстро ходить на лыжах и снегоступах, пересекать замерзшие озера и реки на коньках, сделанных из бедренных костей коровы или оленя, правильно пережидать снежные бури. Снорри рассказывает, как один зверолов, попав в метель, переждал ее, ночуя под снегом. Этому навыку выживания и сейчас обучают солдат в норвежской армии.

Мир викингов был в значительной степени аристократическим. На вершине чрезвычайно многослойной родовой структуры находились вожди и их ближайшие родичи, однако при этом они не были всемогущи. Распри между родами из-за убийств или воровства, как и споры из-за прав на землю, должны были выноситься на обсуждение на местном тинге – собрании свободных людей. Человек, признанный виновным в серьезном преступлении, таком как убийство, должен был выплатить компенсацию родственникам жертвы скотом или зерном. Если же он совершал нечто по-настоящему чудовищное, его могли объявить вне закона, что давало любому свободному человеку право убить его.

Более-менее состоятельные свободные люди (бонды) владели хуторами, хотя было много и безземельных, и они становились хускарлами или нанимались батраками. Поскольку это было рабовладельческое общество, в самом его низу находились трэли – рабы, захваченные за морем во время набегов. Они составляли двадцать процентов населения Норвегии. Иначе и быть не могло, ведь викинги, помимо пиратства, торговали людьми и увозили с собой выносливых мужчин и красивых девушек.

Как резюмирует Нил Прайс, попавшие в руки ловцов рабы «буквально за считаные секунды переживали невероятное превращение из человека в собственность»[32]. Бо́льшую часть из них викинги продавали за море, но немало было и тех, кого они привозили с собой на родину, где этим южанам, одетым в лохмотья, в обуви из бересты, предстояло столкнуться с неведомым прежде кошмаром в виде холодных зим. Мужчины-рабы ночевали в конюшнях, а днем выполняли всю черную работу – копали и унавоживали землю, валили деревья, резали торф, пасли овец или свиней. Они были незаменимы для поддержания хозяйства на хуторе, пока хозяин дома со своими людьми находился в походе, но когда раб старел, от него могли просто избавиться как от любой другой скотины, переставшей приносить пользу.

Судьба женщин-рабынь складывалась по-разному. Некрасивых отправляли на изнурительные работы, где заставляли трудиться до тех пор, пока они сами не падали с ног или от них не избавлялись. От восхода до заката им приходилось ткать вадмал, шить паруса, доить скот, сидя по уши в навозе, или – в самом лучшем случае – прислуживать в доме. А красивым выпадала участь хуже смерти – пока они не теряли свою красоту и их не отправляли на работы вместе с менее привлекательными. Тем не менее исследования ДНК показывают, что некоторым улыбалась удача, особенно тем, кого привозили из Ирландии или Шотландии. В Скандинавии эпохи викингов существовала полигамия, и состоятельные мужчины брали себе наложниц, что приводило к нехватке молодых женщин брачного возраста из семей свободных людей, так что нередко для бедного свободнорожденного скандинава единственным способом найти жену было жениться на девушке-рабыне.

Очевидно, что в таком обществе женская доля была самой тяжкой, особенно доля женщины-рабыни, которую могли похоронить (даже заживо), чтобы она служила своему хозяину и в будущей жизни. Известно описание похорон скандинавского вождя, оставленное арабским автором X века Ахмадом ибн Фадланом, который встретился с викингами на Волге. Он рассказывает, как молодую рабыню, которую убедили отправиться в загробный мир вместе с хозяином, несколько дней держали в состоянии опьянения. Затем участники похорон ее ритуально насиловали, а в самом конце кричащую девушку избивали и душили, пока она не умерла (обрядами руководила безобразная старуха, называемая ангелом смерти, которая почти наверняка была ведьмой). Ибн Руста, еще один арабский автор, живший в X веке[33], сообщает, что, когда вождь викингов умирал, его люди возводили погребальный курган и «клали в могилу живой любимую жену покойника». Как – спрашивает историк – очевидцы «мирились с мыслью о том, что внутри этой могилы, в темноте, рядом с разлагающимся трупом супруга медленно задыхается и умирает женщина, которую они лично знали, и что однажды их может постигнуть та же участь?»[34] К счастью, подобные случаи, когда хоронили живых людей, судя по всему, не были частыми.

При этом, однако, жены и дочери людей свободного сословия могли рассчитывать на вполне уважительное отношение. Они пользовались определенными правами, в частности на наследование имущества, и даже известной степенью независимости, поскольку здравый смысл подсказывал, что семья держится именно на них. Свадебная церемония наделяла женщину законным статусом, и она имела право развестись с мужем и вернуть свое приданое, если могла доказать, что он бил ее без причины или не справлялся с супружеским долгом. Изнасилование каралось по закону. Тем не менее жене приходилось мириться с существованием наложниц или с тем, что ее муж спит с любой рабыней, которая ему приглянулась. Сама же она была ограничена только одним мужчиной, и ее могли казнить, если признавали виновной в измене.

Сильная женщина в браке со слабым мужчиной могла добиться для себя права заниматься мужским делом, и некоторые (правда, очень немногие) скандинавки даже создавали торговые предприятия. Словом рингквинна называли незамужнюю женщину, которая после смерти отца или брата в отсутствие других взрослых родственников мужского пола брала на себя обязанности главы семьи со всеми полагающимися по закону правами. В «Старшей Эдде» рассказывается о «щитоносных девах», женщинах-воительницах с волчьими сердцами, таких как юная Хервёр из «Саги о Хейдреке», которая, одевшись как мужчина, отправилась в курган своего отца, чтобы забрать его меч.

Величайшей девой-щитоносицей в скандинавских легендах была Лагерта. Мы знаем о ней только из «Деяний данов» (лат. Gesta Danorum) датского хрониста Саксона Грамматика, писавшего в XII веке. После того как шведы вторглись в Норвегию, ее отправили в публичный дом, но она сбежала и, переодевшись в мужскую одежду, вступила в бой на стороне Рагнара Лодброка, когда он напал на шведов. Сражаясь с распущенными по плечам волосами, она изумила всех своей отвагой, в одиночку напав на врага с тыла и принеся победу в битве. Рагнар взял Лагерту в жены, но потом бросил ее, чтобы жениться на дочери конунга шведов. Лагерта нашла себе нового мужа – одного мелкого конунга, а когда тот оказался недостаточно хорош, заколола его наконечником копья, после чего захватила власть в его крохотном королевстве и стала править сама.

В своей книге, вышедшей в 1991 году, Джудит Йеш отвергла историчность саксоновой Лагерты, назвав ее плодом мужского воображения, и в то время любой уважаемый историк согласился бы с тем, что рассказы о женщинах-воительницах – это полет литературной фантазии[35]. Но проведенный в 2014 году остеологический анализ вождя из захоронения X века в шведской Бирке (на вожде был шлем, он был вооружен мечом, щитом, боевой секирой, луком и копьями, а в могиле его сопровождали жеребец и кобыла) показал, что тело принадлежало женщине. Такой авторитетный археолог, как Нил Прайс, пришел к выводу, что, скорее всего, существовали и другие женщины-вожди, пусть и в качестве исключения[36].

Следует также сказать, что «Старшая Эдда» иногда чутко откликается на проявления женственности, чего нельзя найти больше нигде в западноевропейской литературе того времени. «Слезы ты льешь, убрана золотом… падают слезы на князя кровавые, жгут его грудь, горем насыщены»[37]. В сагах есть много пронзительных любовных историй, как, например, в «Саге о Гуннлауге Змеином Языке», где рассказывается о роковой страсти скальда Гуннлауга к Хельге Красавице.

В «Песни о Риге» – поэме из «Старшей Эдды» – противопоставляются условия жизни представителей разных сословий. У двух одетых в лохмотья трэлей рождается сын. У него безобразное лицо, морщинистые руки и сутулая от постоянного таскания хвороста спина. У их невестки, кривоногой селянки с обгоревшими от работы на солнце руками, к босым подошвам прилипла грязь. Их внуки, носящие подчеркнуто грубые имена, такие как Клегги (Слепень), Кефсир (Блудень) и Фульнир (Вонючка), выполняют всю черную работу в усадьбе. Внучек зовут Кумба (Коротышка), Тётругхюпья (Оборванка) и Амбот (Холопка). Единственная еда, которую пара может предложить гостю, – это миска жидкой похлебки и ломоть хлеба с отрубями.

Жизнь свободного человека гораздо лучше. У него аккуратно подстрижена борода, он одет в чистую рубаху и сидит в своем доме у пылающего очага, выстругивая деталь для ткацкого станка. Его нарядная жена сидит за прялкой, носит красивые пряжки и угощает гостя по-настоящему хорошей едой. Их сыновья, когда подрастут, будут укрощать быков, строить дома и возводить сараи, мастерить повозки, ходить за плугом и пахать землю. Это богатые бонды, зажиточные хозяева хуторов, крепкие и независимые умом.

Рассказ о том, как живет благородный представитель королевского рода, – это описание детства Олава. Вождь, как мы узнаем из «Песни о Риге», владеет просторными палатами, выходящими дверью на юг, с устланным соломой полом. Его прекрасная белокожая жена в платье до пят и голубой льняной рубашке покрывает стол скатертью из тонкого льна и подает белый хлеб, дичь, копченую свинину и жареного цыпленка на серебряных блюдах. Эти яства запиваются вином из серебряных кубков. Когда сын вождя подрастает, он учится стрелять из лука, обращаться с мечом и метать копья, ездить верхом и охотиться с гончими псами. Оружием добывая себе все новые богатства, к концу жизни он будет владеть многими поместьями, щедро награждая своих хускарлов драгоценными камнями, золотыми обручьями и чистокровными жеребцами[38].

Именно таким вождем – величественным внешне и располагающим к себе как личность – был Эрлинг Скьяльгссон из Рогаланда[39], которым многие восхищались как образцовым викингом. Его владения были настолько обширны, что он фактически стал конунгом, даже не принимая этого титула: они простирались от устья Согнского фьорда до мыса Лидандиснес[40]. Каждое лето он отправлялся в морской поход на своем длинном корабле[41] с командой из двухсот человек, а дома у него «и зимой и летом» жили и кормились девяносто хускарлов, и никто из них не испытывал недостатка в выпивке. Тридцати трэлям, работавшим в его усадьбе, позволялось сеять собственный хлеб при условии, что они будут работать вечерами или ночами, а затем продавать урожай, так что трудолюбивые земледельцы уже через три года могли выкупить себя из рабства. На эти деньги Эрлинг покупал новых рабов, которые заменяли прежних, а своих вольноотпущенников он отправлял на ловлю сельди, на свои хутора или на расчистку леса, где они могли строить собственные хижины. «Каждому он чем-нибудь помогал», – говорит Снорри[42].

Однако была у Эрлинга и менее привлекательная сторона. Будучи всего лишь одним из представителей рода, который на протяжении многих лет коллективно правил западной Норвегией, он стал ее единоличным властелином, женившись на сестре конунга Олава Трюггвасона, и своими деспотичными замашками вскоре нажил себе мстительных врагов. Среди них оказалось большинство его родичей во главе с неким Аслаком Фитьяскалли[43].

⁂

Юный Олав должен был досконально изучить все, что касалось его славных предков. Один из «потомков Ингви», он принадлежал к старейшему семейству страны – к роду Инглингов, которые вели происхождение от бога Фрейра. Его злополучный отец Харальд Гренландец был праправнуком Харальда Прекрасноволосого, первого конунга единой Норвегии, по линии его сына Бьёрна Морехода, которого родила Харальду Прекрасноволосому наложница Сванхильд.

По материнской линии Олав происходил от Рагнара Лодброка (Мохнатые Штаны) – легендарного героя, который убил гигантского змея, чтобы спасти свою будущую невесту, после чего вступил на завидный жизненный путь, запомнившийся массовыми убийствами, изнасилованиями, грабежами и разгулом. Неудивительно, что закончил свои дни Рагнар во рву, полном змей, куда его бросили несостоявшиеся жертвы его провального набега на Нортумбрию. Однако дерзость, с которой он встретил смерть, и его песня с последней строкой «С улыбкой умру я», которую он пел в ожидании гибели от змеиного яда, служили источником вдохновения для всех истинных викингов.

Мы не знаем, когда именно Олаву пришла мысль, что он преемник конунга Харальда Прекрасноволосого и что норвежское королевство принадлежит ему по праву наследования, но это могло произойти еще в детстве. В Норвегии благодаря устному характеру ее культуры было много людей, которые помнили Харальда. Мы знаем, что одним из них был Сигурд Свинья, и, без сомнения, он постарался внушить своему пасынку, что все потомки великого конунга по мужской линии имеют право на трон.

В «Легендарной саге об Олаве Святом» говорится, что он вырос «статным, величавым, коренастым, с густыми, вьющимися светло-каштановыми волосами и яркими глазами». Норвежец, который примерно в 1190 году написал краткую историю правителей своей страны, подтверждает, что Олав обладал приятной внешностью, и добавляет, что его волосы были рыжими, а борода еще рыжее[44]. Однако Снорри Стурлусон утверждает, что Олав выглядел скорее впечатляюще, нежели поражал красотой, и при этом был очень крепкого телосложения. К тому же уже в ранней юности он был не по годам развит и обладал замечательным красноречием. Его очень любили те, кто хорошо его знал, и они называли его Олав Дигри (digri), что можно перевести как «толстый», хотя в его случае это скорее означало «коренастый». Он не возражал, ведь таким было прозвище Олава Альва Гейрстадира.

Вторя стихам скальда Сигвата Тордарсона, сочиненным в память об Олаве, Снорри сообщает, что у него был очень необычный взгляд – настолько пронзительный, что «страшно было смотреть ему в глаза, когда он гневался». Все знали, что это верный признак человека, рожденного править – «взор, сверкавший, как у змея»[45]. Вне всякого сомнения, он обладал традиционными добродетелями викингов, которые (по определению Тома Шиппи) заключались в «независимости, граничащей с непризнанием любого авторитета, упорном нежелании показывать собственную боль и… принятии неизбежного поражения и гибели как побуждения к действию, а не как повода для уныния»[46].