Читать книгу Брыки F*cking Дент - Дэвид Духовны - Страница 15

Клише нетронутых детских комнат в кино и телике – условное обозначение родителя, не желающего, чтобы его ребенок взрослел, или ребенка, что отказывается взрослеть, или родителя, оплакивающего мертвого ребенка. Привет от мисс Хэвишем[94], только без полового подтекста. Если б Тед был с собою сверхсуров – сказал бы, что комната осталась почти такой же, какой он запомнил ее, отбывая в Коламбию, потому что его отец оплакивал смерть того, кем Тед, по его мнению, мог бы стать. Но, вероятно, столько сентиментальности приписывать Марти не стоило. Вернее предположить, что Марти было до усеру лень, да и хозяин из него паршивый. Все четыре этажа дома за последние десять или пятнадцать лет практически не изменились, меж тем жизнь, которую проживал Марти, схлопывалась сама в себе географически, и пространство, которое он действительно населял, неуклонно сужалось, пока не свелось к гостиной внизу да кухне и ванной. Вселенная в целом непрерывно расширялась, а вселенная Марти постоянно сжималась, солнце в ее сердцевине теряло связь с другими планетами и комнатами, и все стремилось сойтись в одной комнате, в точку, в черную дыру, в смерть.

– Пошел бы принял душ, Марти, ты смердишь.

– Спасибо за совет, сынок. Предоставлю-ка я тебя волнам памяти о твоих зеленых деньках, – сказал Марти. – Ах, если бы стены могли говорить.

– Я бы попросил их нахер заткнуться.

Марти убрел, Тед остался один. Он словно примерз к полу – глядел на свою односпальную кровать, простыни, наволочки и покрывало, все с символикой «Янки». Виниловые альбомы на полках – долгоиграющие и сорокапятки. Взял одну – «(Я твой личный) Мишка Тедди». Элвис. Элвис, некоронованный король Америки, умер прошлым летом. Его смерть, по ощущениям, стала концом чего-то, но Тед не понимал чего. Чтоб он Элвиса сейчас слушал? Да ни в жисть. Но Тед его присутствие в комнате постигал. Пара альбомов Пэта Буна. «Любовные письма на песке». Свят-срат, стыдобища. Перри Комо. Джонни Мэтис. Годжи Грэнт? А еще альбом Сэма Кука[95]. Приемлемо. На стене над кроватью – плакат зари цветного кино, 1955 года, научно-фантастическая не-классика «Этот остров Земля». Тед не помнил, из иронии он это повесил или всерьез перся по китчевому подзаголовку: «Двое смертных в ловушке далекого космоса… бросают вызов неземным фуриям беззаконной планеты, сошедшей с ума!» Двое смертных в ловушке далекого квартала. Глядя на экспонаты в своей комнате, Тед почувствовал, что пытается расшифровать иероглифы. Он рос в 50-е, чего уж так строго с собой.

На волнах памяти Теда укачивало до блева, и потому он прошел к комоду, закинул в него то-се из привезенной в пакетах одежды, бросил в ванной умывальные принадлежности. Отвернул кран, подождал, пока вода из бурой не сделалась светло-коричневой, а потом и нью-йоркской прозрачной. Сунул голову в раковину, попил и рассмеялся, вспомнив, что где-то читал про кошерных евреев, будто им, чтобы пить городскую воду из-под крана, требуется особое разрешение раввина, потому что в этой воде живут микроскопические ракообразные, замаскированные креветки, водопроводное трефное.

Тед подошел к чулану повесить куртку – темно-синюю ветровку «Янки», полученную за так на работе, – и увидел свои старые футболки и кроссовки, чак-тейлоровские «конверсы», а в глубине кое-что из зимних и пляжных причиндалов: лыжные ботинки, всякое для ныряния. Тед нагнулся глянуть поближе и заметил стопку черно-белых толстых тетрадей. Поначалу он предпочитал писать в таких, на желтые блокноты перешел позже, и теперь они нарциссами заполонили всю его квартиру. Он вытащил несколько тетрадок и сел на край кровати. Ни дать ни взять поллоковские кляксы черного и белого, белый квадрат посередине – для подписи, черный корешок. Привычное внешне и по форме настолько, что кажется частью природы. По буквам на обложке становилось понятно, что тетрадки эти принадлежали юнцу. Поперек нескольких обложек значилось «Руки прочь!!!!!!!!», а еще «Под страхом смерти или чего похуже!!!!!!», «Если читаете это и вы – не тордор (написано неверно, отметил Тед – Тор-дор – с внезапной, почти невыносимой нежностью к юному себе: Тор-громовержец!) лф сплошелюбов, вам грозит адская ж#па – то есть вам лично!!!!!» Все в порядке, подумал Тед, я – Тордор-ловкий-флайбол-сплошелюбов, мне можно.

Почерк угловатый и крупноватый, рука одиннадцатилетнего мальчика. Каллиграфический эквивалент дотестостеронового фанфаронства. Взрыв рыбы-шара. Тед ловил таких, когда они ездили к родственникам в Восточный Излип. Тед удил морских окуней на мороженый гольян, бамбуковой удочкой с пластиковым поплавком, в проливе Лонг-Айленд. Куда чаще, чем окуня, вылавливал он рыбу-шар. Защищаться она могла, лишь надуваясь вдвое-втрое против нормального размера, чтобы показаться хищнику врагом по-страшнее. Другого оружия, кроме надува, у рыбки не было, подумал Тед, – как и у многих людей, шаров надутых. Тед снимал рыбу с крючка и гладил ее по брюху, отчего и возникал такой вот забавный отклик. В еду они не годились – неядовитым был только хвост. Яд – оружие получше, чем надувательство, думал Тед. Всего несколько секунд – и вот уж в руках у Теда живой шарик-рыба, штука из кислотных снов. До исполинских размеров не раздувались только кривые зубы и шипастая коричневатая морда. И Тед перекатывал этот живой мячик с ладони на ладонь, словно питчер, выбирающий, как бы половчее схватиться, гладкая шкурка рыбы натянута чуть ли не на разрыв, колючая поверхность на ощупь – как трехдневная отцова щетина по воскресеньям. Все равно что держать отца за щеку. Кое-кто из Тедовых друзей брал ножик и протыкал рыбок в точности как надувные шарики; некоторым мальчишкам казалось, что это умора – смотреть, как рыбка медленно истекает жизнью, долго умирает. Тед так не делал. Он размахивался и зашвыривал рыбу как можно дальше в воду. Рыбка плюхалась и еще какое-то время плавала надутая – от неуверенности, что угроза миновала. Юный Тед видел в этом что-то очень человечное и грустное – в потешном, но отчаянном бахвальстве даже после того, как все закончилось, хотя в те поры Тед не смог бы облечь это в слова. Опасности нет, но театральщина эта, надутое существо-мячик, пузом кверху, голова под водой, – все еще напоказ. И затем, когда несчастная рыба, осознав некую благоприятную перемену в условиях, известных лишь ей одной, как-то определяла, что пронесло, она комично сдувалась, тонула и уплывала прочь – а на следующий день вновь раздувалась и веселила садистскую человечью мелюзгу.

Тед глянул на дату на первой странице: 1957. Точно, одиннадцать. Принялся листать. Ничто не зацепило внимания. Дневник, который Тед вел еще мальчишкой. Отец заставлял писать ежедневно.

– Это мышца, – говорил Марти. – Куй железо, пока горячо.

– Ты сам писал бы каждый день? – спрашивал юный Тед, потому что предпочел бы играть в настольный бейсбол сам с собой, да вообще почти что угодно предпочел бы, лишь бы не писать.

– Ты сам нахер заткнулся бы, а? – обычно отвечал отец.

Теда заинтриговало. Может, эти дневники – чис тый, незамутненный взгляд в прошлое, эдакий ключ к нему самому, вероятно способный отомкнуть будущее. Понять бы, что он есть, глядишь, смог бы стать чем-нибудь другим. Тед остановился на случайной странице и прочитал нечто вроде книжной рецензии.