Читать книгу Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - Диана Чемберлен - Страница 13

В тот день после полудня папа попросил меня попечатать для него. Я все подготовила к тому времени, когда Расселл доставил его в кабинет. Это означало, что я включила компьютер и открыла файл «Ролевая терапия для взрослых» – рабочее название папиной книги. Еще какой-то год назад я также вставляла в компьютер дискету, но теперь у нас новый компьютер, и все наши данные хранятся прямо на жестком диске, поэтому стало гораздо удобнее, хотя папа по-прежнему просит меня сохранять все на дискетах. Мне нравится печатать, и я с удовольствием занималась бы этим делом, даже если бы папа не поощрял меня вознаграждением. Печатать научила меня мама, когда мне в десять лет захотелось записать какието свои рассказы.

Помню, она заявила: «Нет, моей дочери не пристало печатать двумя пальцами». Я частенько вспоминала эту ее фразу, когда садилась печатать, а сегодня днем меня особенно порадовали слова «моя дочь».

В папином небольшом и тесноватом кабинете две стены заполняли ряды книжных полок. Папа любил свои книги. Хотя чтение книг уже представляло для него изрядные трудности. Теперь он много слушал записанные на магнитофон аудиокниги, а для обычного чтения обзавелся каким-то дурацким, честно говоря, устройством для перелистывания страниц, изобретенным для него одним парнем из университета, но при встрече с каждой третьей или четвертой страницей это устройство заедало, и тогда требовалась наша помощь, что безмерно огорчало папу. Но тем не менее он оставался исполненным решимости продолжать чтение. Он не собирался сдаваться, позволив своей неспособности переворачивать страницы помешать его чтению.

Половину комнаты занимал массивный письменный стол. Стол этот на самом деле сделали из большой и широкой двери, которую папа сохранил, когда в Моррисон-ридже сносили старые конюшни. Он привел эту дверь в порядок и отполировал, а дядя Тревор приделал к ней ножки. Я знала, как папе нравится давать новую жизнь старым и значимым вещам из главной усадьбы Риджа, и мне казалось парадоксальным, что на этой массивной старой двери теперь красуются такие технические новинки, как компьютер и принтер.

Я выровняла стопку книг, стоявшую на углу стола, и поискала взглядом пенал из витражного стекла, несколько лет тому назад сделанный для папы Амалией. Этот пенал из хаотично соединенных переливчатых стеклышек белого и кобальтово-синего цвета вообще-то трудно не заметить, но почему-то мне не удалось найти его на столе, и я просто положила набор ручек и карандаш рядом со стопкой книг.

– Прости, что заставил тебя ждать, – сказал папа, когда Расселл вкатил его в комнату.

– Ничего, – ответила я.

– Может, сделать что-то еще, пока я не ушел? – спросил Расселл.

– Не мог бы ты поправить подголовник? – попросил его папа.

– Эта штуковина все еще раздражает вас, – заметил Расселл, подкрутив круглую ручку сбоку от подголовника.

Недавно старый подголовник заменили на новый, и папе, похоже, никак не удавалось привыкнуть к нему. Эта штуковина напоминала бейсбольную перчатку, которая поддерживала его голову.

– Если хотите, могу сегодня вечером заменить его на старый, – предложил Расселл. – Я его сохранил.

– Отличная мысль, – одобрил папа. – Это изысканное новшество мешает мне поворачивать голову. Хотелось бы нормально двигать единственной частью тела, которой я еще способен управлять.

Он улыбнулся мне, но голос выдавал его раздражение.

– Я не могу найти твой пенал, – сообщила я. – Ты не знаешь, куда он мог подеваться?

Папа глянул на то место на столе, где обычно лежал пенал.

– Гм-м, понятия не имею, – ответил он. – Ты не в курсе, Расселл?

Расселл отрицательно покачал головой.

– Но я буду иметь в виду, – сказал он. – Нужно вам еще что-нибудь или я могу уйти?

– По-моему, теперь у нас все в порядке, – ответил папа, и Расселл оставил нас одних в кабинете. Пошевелив пальцами вроде как для разогрева, я положила их на клавиатуру.

– На чем мы остановились? – спросил папа. – Прочти мне пару последних абзацев, которые мы сочинили.

Я знала, как ему не терпится начать. Он хотел закончить эту книгу к концу лета.

Открыв последнюю страницу документа, я прочитала ему два последних абзаца. Потом он начал диктовать, а я начала печатать, и мы погрузились в мир психологии. Хотя сегодня я делала больше ошибок, поскольку невольно думала о вопросах, которые собиралась задать ему после окончания работы. Мне все не удавалось придумать, как бы так ненавязчиво подойти к теме Амалии, но он облегчил мне задачу.

Мы проработали около получаса, когда я попросила его прерваться, чтобы исправить очередные ошибки.

– Молли, где сегодня витают твои мысли? – спросил он. – Определенно не в этой комнате. Что-то случилось?

Обычно я со смешанными чувствами относилась к его способности понимать меня. Но сегодня она меня только порадовала.

Убрав руки с клавиатуры, я развернулась к нему вместе с вращающимся компьютерным креслом.

– Кое-что беспокоит меня.

– Поделись, – предложил он.

– Вы с Амалией были женаты до того, как ты женился на маме? – глубоко вздохнув, спросила я. – Или вы с мамой уже были женаты, и ты изменил ей с Амалией? Или… в общем, не знаю. – Я поморщилась, сознавая неловкость своих вопросов. – Как же все было на самом деле?

Он смотрел на меня, удивленно подняв брови, словно не совсем понял, о чем я спрашиваю.

– Так, – после значительной паузы, произнес он. – Я все думал, когда же ты спросишь. Честно говоря, надеялся, что это произойдет несколько позднее. А лучше бы и вовсе никогда. – Он усмехнулся и посмотрел на меня с предельным вниманием.

Если бы он мог, то наверняка предпочел бы податься вперед. Но ему приходилось выражать лицом все, что любой здоровый человек мог дополнить жестами.

– Дорогая, никто никому не изменял, – сказал он. – Хочешь услышать историю того, как ты появилась на свет?

– Да, – подтвердила я. – Вот именно, хочу.

Видимо, собираясь с мыслями, он устремил взгляд на зеленеющий за окном лес.

– Возможно, мир знал и более счастливые истории, – начал он, переводя взгляд на меня, – но я бесконечно благодарен судьбе, что наша история произошла, поскольку она способствовала твоему появлению в мире.

Слегка успокоившись, я улыбнулась и, сложив руки на коленях, приготовилась слушать.

– Итак, – кивнув головой, продолжил он. – Мне исполнилось уже двадцать восемь лет, когда, получив докторскую степень в Университете штата Северная Каролина, я вернулся домой в Моррисон-ридж. Вернулся в тот кирпичный родительский дом, где еще по-прежнему жила Клаудия. Тревор уже женился на Тони, они построили свой дом, и у них родились Саманта и Кэл. В общем, коротко говоря, я получил работу психолога в Эшвилле [14], в учреждении под названием Горная (Хайлэндская) больница. Ее больше не существует, но это было весьма оригинальное заведение.

– Что значит – оригинальное?

– Там использовалась уникальная методика лечения пациентов, – пояснил он. – Не полагаясь исключительно на лекарства, шоковую терапию или психотерапию, мы пытались вылечить нервных больных с помощью искусства, музыки или сил природы. Как ты можешь понять, я счел такой нетрадиционный подход привлекательным. – Он глянул на меня с заговорщицкой улыбочкой. – В любом случае, Молли, кое о чем ты даже не догадываешься, – с легким вздохом продолжил он. – В молодости я обожал танцевать так же, как ты.

– Неужели? – Я едва могла вспомнить, как он ходил, что уж говорить о танцах.

– По выходным мы с Тревором, Тони и Клаудией обязательно отправлялись на танцы, – сказал он. – Позднее мы стали ездить на побережье. В Райтсвилл-Бич или иногда в Миртл. Все тогда балдели от пляжной свинговой музыки и отплясывали так называемый Каролина-шэг [15], и мы тоже страстно увлеклись свинговыми танцами. Мы распространили эти танцы здесь, в горах, и способствовали основанию одной танцевальной студии.

– Не в той ли студии в Эшвилле познакомилась тетя Клаудия с дядей Джимом?

– Точно, Клаудия встретила Джима именно там, и эта студия, кстати, существует до сих пор, хотя я, как понимаешь, уже далек от нее. И Тревор с Тони постепенно потеряли интерес к танцам.

– И там ты познакомился с мамой?

– Нет, и с Амалией тоже не там. – Он помотал головой, и я заметила, как мешает ему новый подголовник. – Амалия подрядилась на работу в Горную больницу, обучала пациентов танцам, – сообщил он и, глядя вдаль, уточнил таким тоном, словно разговаривал сам с собой: – Ну, может, не совсем на «работу»… В общем, мы называли это «работой». Так проще. Госпиталь обеспечил ее жильем и питанием. Ей тогда было всего двадцать лет, а танцевала она, как ты понимаешь, великолепно. Ее танцам была присуща естественная легкость, позволявшая ей общаться с разными типами пациентов. Она держалась совершенно раскованно.

Он замолчал, похоже, погрузившись в воспоминания, и я ждала, стараясь не выдать своего нетерпения.

– На ее долю выпало очень трудное детство, – продолжил он, – родители жили отдельно, а ее мать трудно назвать хорошей или заботливой. Но об этом должна рассказать тебе Амалия, это ее история, а не моя. – Он слегка покачал головой. – Короче говоря, я рассказал ей о танцевальной студии, и она начала ходить туда со мной. Поначалу мы просто дружили, но постепенно наши чувства переросли в… нечто большее. Я влюбился в нее, хотя мы были очень разными. Начнем с того, что я был на девять лет старше. Она окончила среднюю школу, а я стал доктором медицины. Мы происходили из очень разных семей как по общественному, так и по экономическому положению. Мои родители и Тревор с Клаудией с самого начала не одобряли наш роман. Но… в общем, ты же знаешь ее. – Он улыбнулся. – Ты знаешь, что она обладает на редкость притягательной натурой.

Я кивнула. Мне было так странно слышать, как он рассказывает о романе, не имевшем отношения к моей матери. Внутренне сжавшись, я напряженно сцепила руки на коленях, сознавая, что сама попросила рассказать эту историю, и мне не хотелось, чтобы он смягчал ее, даже если она приводила меня в страшное замешательство.

– Я еще не встречал человека, похожего на нее, – продолжил папа. – Мои родственники казались в сравнении с ней жутко строгими… и какими-то скованными. А я как будто нашел человека, с которым мог наконец почувствовать себя свободным и спокойным.

Я поняла, что он имел в виду. Казалось, в мире не существует ничего, что могло бы вывести Амалию из себя. Она плыла по течению, принимая все, что попадалось на ее пути.

– Тем более что, так или иначе, нам было весело вместе, и я решил, что наши различия не имеют значения. Но потом у меня начались проблемы с ногами. Иногда, когда я танцевал – или даже просто ходил, – мои ноги словно наливались свинцом, и мне приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы заставить их двигаться. Сначала я подумал, что во всем виновато мое воображение. Я и представить не мог, что со мной что-то не так. Потом решил все-таки обратиться к врачу – даже к нескольким врачам, – прошел множество проверок и обследований и в итоге получил диагноз – рассеянный склероз. Я не слишком хорошо воспринял такой диагноз. – Он опять улыбнулся, и я почувствовала, что он понимал всю серьезность своей болезни.

– Тебе стало грустно?

– Можно и так сказать. – Он рассмеялся. – И поначалу Амалия всячески поддерживала меня, но потом она – совершенно неожиданно – начала отдаляться, замыкаться в себе. И однажды просто исчезла.

– Исчезла?

– Однажды вечером в Горной больнице, – кивнув, продолжил он, – она упаковала в своей комнате все вещички и ушла, никому не сказав ни слова. Я был… – Он поднял глаза к потолку. – В общем, полагаю, здесь уместно слово «опустошен», – признался он, вновь взглянув на меня. – Я искал ее, но она точно сквозь землю провалилась, и я предположил, что ее жутко напугал мой диагноз. Она не смогла справиться с ним и не решилась сказать мне это в лицо, поэтому просто ушла. Это казалось вполне в ее духе.

Надо же, я знала Амалию, но не представляла, чтобы она могла проявить такое малодушие.

– Как жестоко, – нахмурилась я.

– Да, в тот момент это казалось жестокостью, – согласился папа. – Но как бы то ни было, через пару месяцев после ее исчезновения я познакомился с Норой, – продолжил он. – Ей предложили в больнице работу фармацевта, и мы подружились. Ее ничуть не смутил мой диагноз. Фактически она занялась изобретением способов, позволявших мне справляться с неуклонно увеличивающимися ограничениями, сопровождала меня на прописанные докторами процедуры и находила обходные решения для того, чтобы я мог по-прежнему делать то, что мне хотелось или требовалось.

– Да, это очень похоже на маму. – Я улыбнулась.

– Она была изумительна. И мне определенно очень повезло, что я встретил ее, ведь я отчаянно нуждался в человеке, на которого мог бы положиться. И я полюбил ее, а уж мои родственники, естественно, прониклись к ней самыми теплыми чувствами. По их понятиям, она гораздо лучше подходила мне, к тому же, к их огромному облегчению, Амалия исчезла с моего горизонта.

– И все-таки я не могу поверить, что Амалия струсила… Ой! – До меня вдруг дошло. – Может, она была беременна?

– Да, ума у тебя не отнять, – заметил папа. – Разумеется, ты права. А я, идиот, ни о чем не догадывался. Ты сама можешь сделать заключение относительно того, почему она подумала, что ей необходимо исчезнуть. Может, ей не хотелось связывать меня с человеком, которого не одобряла моя семья, или она просто испугалась. В общем, мы с твоей мамой поженились, а потом в один прекрасный день у нас дома появилась Амалия с ребенком на руках – с тобой. Она пребывала в потрясении, столкнувшись с тем, как трудно заботиться о тебе в одиночку, без чьей-либо помощи. Твоя мама – Нора – не может иметь детей… мне кажется, ты знаешь об этом?

Я кивнула.

– И хотя меня это огорчило, я подумал, что, возможно, так даже лучше, учитывая развитие рассеянного склероза. – Опять задумчиво посмотрев на деревья за окном, он перевел взгляд на меня и улыбнулся. – Но вот появилась ты, – оживленно произнес он, – и твое появление казалось мне настоящим чудом. Понятно, что нам захотелось удочерить тебя, и Амалия, несмотря на то что очень любила тебя, с облегчением доверила тебя нам. Но нам всем хотелось, чтобы ты имела возможность общаться с ней, и поэтому она осталась жить в Моррисон-ридже. Мы подумали, что для нее лучше всего жить поблизости от тебя, и сама она, естественно, только этого и хотела, и тогда…

– Но остальным не очень-то хотелось этого, верно? – Я никак не могла забыть одного подслушанного разговора, когда два моих дядюшки рассуждали об уместности того, что Амалия живет на невольничьей делянке, поскольку она служила у них в качестве домработницы.

– Они не любили ее, называли Золушкой, – добавила я.

– О, со временем им придется полюбить ее, – уверенно произнес папа. – Твоя бабушка никогда не одобряла ее соседства, но когда-нибудь и она оценит ее по достоинству.

– Прошло уже четырнадцать лет, – заметила я. – Если она до сих пор не оценила, то, по-моему, уже никогда не оценит.

– Разве это так уж важно? Важно то, что Амалия живет рядом с тобой.

– Верно. – Я вдруг подумала о моей матери – Норе – и попыталась представить, что чувствовала бы сама, если бы по соседству жила бывшая подруга моего мужа. – И мама восприняла это нормально? – спросила я. – То, что Амалия будет жить здесь?

Папа вздохнул.

– Ну, я покривил бы против правды, сказав, что ее отношение к Амалии было лишено какой-либо напряженности, – признался он. – Уверен, что ты сама иной раз замечала это. Но для Норы ты стала единственным светом в окошке, поэтому ради тебя они с Амалией терпят друг друга.

Я опустила глаза на руки, задумавшись о том, как подробно он описывал мне свою любовь к Амалии. И как кратко упомянул о любви к матери.

– О чем ты задумалась, Молл? – спросил он.

– Ты все еще… – Я взглянула на него. – Все еще любишь ее? – спросила я. – Амалию?

– Да, я люблю ее, и всегда буду любить, – ответил он с улыбкой. – Но не думаю, что мое чувство к ней можно в полной мере назвать «любовью». – Он покачал головой. – Нет. Моя «любовь» полностью принадлежит твоей матери, и она, как ты сама могла бы сказать, совершенно замечательная, правда?

– Да. – Мне хотелось бы полностью верить его ответу, но никак не удавалось забыть то, как Амалия спала, положив голову ему на плечо. – Папа, – сказала я, посмотрев ему прямо в глаза, – прошлой ночью я видела тебя и Амалию на дедушкиной скамье. Вы оба спали. Она держала тебя за руку.

– Прости, это тебя расстроило? – перестав улыбаться, спросил он.

– Смутило.

– И ты теперь размышляешь, знала ли мама, что Амалия была там со мной?

Я кивнула.

– Она знает. У нас нет секретов друг от друга.

– И она не ревнует?

– Мне кажется, солнышко, тебе лучше спросить ее саму. Я не могу говорить за нее.

Я вяло кивнула головой. Мне никогда не удавалось говорить с матерью так откровенно. Она была потрясающей матерью во множестве отношений, но не относилась к тому роду людей, которым легко открыть душу.

– А теперь, – деловито произнес он, – нам надо затронуть еще один вопрос – о нашем грядущем семейном сборище в следующую среду.

– Семейном сборище? – Я озадаченно нахмурилась.

Мне смутно вспоминалось какое-то семейное собрание трехлетней давности. Мне поручили убирать мусор и следить за почтой. И я определенно помню, что уснула, положив голову папе на колени.

– Тебе не обязательно там присутствовать, – сказал он, словно прочитав мои мысли. – Бабуля также не придет к нам, поэтому она предложила, чтобы ты пришла к ней, и вы вдвоем приятно проведете вечер, просматривая любимые фильмы. Как тебе это нравится?

– А вы будете обсуждать планы дяди Тревора о нашей земле? – спросила я.

– Да, солнышко, наряду с некоторыми другими проблемами, – пояснил он. – Скука несусветная нам гарантирована. Тебе будет лучше сбежать к бабуле.

– Ладно, я согласна.

– Отлично. – Он взглянул на экран компьютера. – Давай, пожалуй, закончим на сегодня с книгопечатанием, – предложил он. – Как насчет того, чтобы сохранить наш труд, подкрепив его резервной копией, а потом отвезти меня на кухню? Избавим Расселла от лишних хлопот.

– Конечно.

Я сделала резервную копию напечатанного и, встав от компьютера, развернула к выходу папино кресло. Мы с папой проезжали по коридору, когда зазвонил телефон. Кто-то взял трубку, и через мгновение из кухни раздался мамин голос.

– Молли! – крикнула она. – Тебе звонит Стейси.

– Спасибо! – отозвалась я. – Сейчас подойду.

Продолжая катить коляску в сторону кухни, я раздумывала, удалось ли мне вообще нормально объяснить Стейси, каковы наши семейные отношения. Похоже, не стоило больше заострять ее внимание на ситуации «Амалия и папа на скамье», поскольку она, видимо, уже забыла об этом… к счастью, решила я, поскольку, как бы легко отец ни справился с моими вопросами, сама я в глубине души сомневалась в правдивости его ответов.