Читать книгу Ребенок на заказ, или Признания акушерки - Диана Чемберлен - Страница 5

Тара

Уилмингтон, Северная Каролина 2010

Казалось, всего несколько недель прошло с тех пор, как я сидела в этой церкви на поминальной службе по Сэму. И вот мне снова пришлось прийти сюда сегодня. Эмерсон и я планировали все как в тумане. Эм спросила меня, не хотела бы я спеть, что я иногда делала на свадьбах или приемах, но я категорически отказалась. Слушая, как одна из нашего хора поет великолепным сопрано «Иисусе милостивый» Форе, я радовалась, что отказалась. Комок в горле не дал бы мне издать и звука. Не здесь, где память о поминальной службе по Сэму все еще стояла в воздухе. И не теперь, когда я все еще не могла поверить, что Ноэль больше нет.

Ее мать сидела слева от меня. Я не видела ее около года, и теперь, в восемьдесят четыре, она обнаруживала первые признаки старческого слабоумия. Она забыла мое имя, хотя помнила имена Эмерсон и даже Дженни, но она понимала, что Ноэль умерла. Сидя рядом со мной, она прижимала к губам сморщенный кулачок и снова и снова качала головой, словно не могла поверить в происходящее. Я понимала ее чувства.

Грейс сидела справа от меня, рядом с Дженни, Эмерсон и Тедом, накручивая на указательный палец прядь длинных волос, как всегда, когда нервничала. Она просила позволить ей остаться дома. «Я знаю, это тяжело», – сказала я ей утром. Я сидела на краешке ее кровати, где она лежала, завернувшись в простыню, как в кокон. Ее одеяло, в голубой и зеленый горошек, лежало на полу, и мне пришлось заставить себя оставить его там, а не поднять и аккуратно сложить в ногах кровати. «Я знаю, это напоминает тебе о поминальной службе по папе, но мы должны быть там и почтить память Ноэль. Она любила тебя и была так добра к тебе. Мы должны быть там ради ее матери. Помнишь, как было важно для нас, что люди пришли к папе?»

Она не ответила, и бугорок там, где под простыней обозначилась ее голова, не шевельнулся. По крайней мере, она слушала. Я надеялась, что она слушала.

– Люди пришли не ради папы, – продолжала я. – Они пришли ради нас, чтобы мы почувствовали их любовь и поддержку и чтобы разделить воспоминания…

– Ладно! – Она сорвала простынь с головы и поднялась с кровати, протиснувшись мимо меня. Волосы спутанной гривой лежали у нее на спине. – Ты когда-нибудь можешь помолчать? – бросила она через плечо. Я не стала осуждать ее за грубость. Я слишком боялась оттолкнуть ее еще дальше.

Я видела, что Грейс сжимает руку Дженни, и радовалась, что она таким образом оказывает помощь подруге. Дженни выглядела бледнее обычного. Она уже утратила частичку летнего загара, в то время как кожа Грейс все еще сохраняла свой карамельный оттенок. Дженни унаследовала слишком светлую кожу Эмерсон и тонкие темные волосы Теда, которые она волной напустила на левый глаз. Она была умненькая, и я ее очень любила, но, на мой предубежденный взгляд, она терялась рядом с Грейс. Когда я видела их в школе, я не могла не замечать, как реагируют на них ребята. Когда они приближались к Грейс и Дженни, глаза их были прикованы к моей дочери… пока они не вступали в разговор. Тогда словно магнит притягивал их к Дженни, а моя тихая девочка становилась невидимой.

Но Клив выбрал Грейс, а не Дженни. Клив был красивый мальчик, сын белой матери – Сюзанны – и темнокожего отца с убийственными голубыми глазами и улыбкой, от которой даже у меня подгибались колени, и я знала, что Грейс нашла в нем своего избранника. Теперь Дженни встречалась с мальчиком по имени Девон, а Грейс осталась в одиночестве. Отец погиб. Друг ушел. Осталась одна только неадекватная мать.

Йен сидел на скамье за нами. Он рассказал Эмерсон и мне о завещании Ноэль. Он давно знал, что оно существует, так как нашел его среди бумаг Сэма, но, конечно, не сказал мне ничего и не ожидал, что оно так скоро понадобится. Завещание было составлено недавно, месяца за два до смерти Сэма. Откровенно говоря, меня удивило, что Ноэль оставила завещание; она никогда не была очень организованным человеком. Но еще больше меня удивило, что она обратилась с этим к Сэму. Правда, она знала Сэма так же давно, как и меня, и они всегда были добрыми друзьями, несмотря на некоторые шероховатости в отношениях время от времени. Но содержание завещания было таково, что она не могла не испытывать неловкости, обсуждая его с ним, и я уверена, что и он испытал некоторое смущение, услышав ее распоряжения.

В завещании она назвала своей душеприказчицей Эмерсон. Когда Йен сказал мне об этом, я обиделась. Я не могла не обидеться. Эмерсон, Ноэль и я всегда были очень близки. Иногда я чувствовала себя немного в стороне, но я убедила себя, что это все мое воображение. Выбор душеприказчицы ясно показал, что я была изначально права. Не то чтобы я желала брать на себя эти обязанности, но я не могла не удивляться, что Ноэль не доверила это нам обеим. Приходило ли Сэму в голову предложить ей это?

Хотя более значительным было распределение ею своей собственности. Жила она очень скромно, но за годы ухитрилась скопить более пятидесяти тысяч долларов. Она хотела, чтобы Эмерсон проследила за тем, чтобы удовлетворялись все потребности ее матери. Если после этого останутся какие-то деньги, они должны быть распределены между Дженни и Грейс в соотношении семьдесят пять процентов к двадцати пяти, с большей долей для Дженни. Как отнесся Сэм к тому, что Ноэль ясно оказала предпочтение дочери Теда и Эмерсон, а не его собственной? Я понимала, что такое распределение было справедливо. Это было правильно. Дженни помогала Ноэль с детской программой и, казалось, ценила Ноэль больше, чем Грейс. Сами по себе деньги значения не имели. Ударом для меня стало осознание, что ее отношение к нам не было таким одинаковым, каким я его себе представляла.

В завещании Ноэль также просила, чтобы Сюзанна взяла на себя программу помощи детям, если она того пожелает, к чему Сюзанна была готова. Она сидела сзади нас, рядом с Йеном. Приближался ее пятидесятилетний юбилей, и я подумала, что празднование следует отменить. Она когда-то давно работала вместе с Ноэль, и с тех пор они дружили, вместе пережив развод Сюзанны и две ее онкологические операции. После последней у нее появились густые вьющиеся волосы, совершенно белоснежные. Когда я здоровалась с ней перед службой, я заметила, как хорошо она выглядит. Ее огромные круглые голубые глаза напоминали мне исполненную благоговейного страха маленькую девочку, и я не могла смотреть на нее без улыбки, даже когда она заболела и облысела после химиотерапии.

Я думала, что на службе появятся все старые пациентки Ноэль, но, оглянувшись, увидела, что маленькая церковь была заполнена меньше чем наполовину. Я обняла мать Ноэль, желая, чтобы она не оборачивалась. Я не хотела, чтобы она видела, что люди, которым Ноэль помогла, не потрудились прийти.

Мэр произносил хвалебную речь, и я постаралась прислушаться. Он говорил о том, как они хотели дать Ноэль губернаторскую премию за добровольное участие в программе помощи детям и как она отказалась. Это так на нее похоже, подумала я. Никого из нас не удивило, что Ноэль не считала помощь нуждающимся чем-то особенным.

Я почувствовала, как при этих словах мэра по телу ее матери пробежала дрожь, и крепче обняла старушку за плечи. На похоронах Сэма я обнимала Грейс. В тот день мы с ней были как две деревяшки. Плечи ее были твердые и жесткие на ощупь, и моя рука онемела – онемела настолько, что мне пришлось оторвать ее от Грейс другой рукой. Я вспомнила, как близко мы тогда с ней сидели, как соприкасались наши тела. Сейчас нас разделяло пространство около фута, два дюйма расстояния за каждый месяц, прошедший после гибели Сэма. Слишком большое пространство, чтобы мне его преодолеть. Я не могла бы обнять ее сейчас, даже если бы постаралась.

Наверно, она, как и я, думала обо всех этих «что, если». Что, если бы Сэм вышел из дома на пять секунд позже? В тот день все мы, как обычно по утрам, бегали по кухне, редко обмениваясь словом. Сэм наливал кофе в безобразную полосатую кружку-термос, которую ему давно подарила на день рождения Грейс, она искала книгу, которую куда-то засунула, я убиралась за ними обоими. Бросившись к двери, Сэм забыл кружку. Я увидела ее на стойке, но подумала, что он уже, наверно, выехал. Что, если бы я выбежала за ним с кружкой? Увидел бы он меня? Тогда он бы не остановился за кофе у «Порт Сити Ява». Он не оказался бы на перекрестке в неподходящий момент. Сидел бы он сейчас рядом со мной, если бы я постаралась поймать его?

Если, если, если…

Справа от меня всхлипывала Эмерсон. Бумажный платок, скомканный в моей руке, отсырел от слез. Эмерсон взглянула на меня и постаралась улыбнуться. Жаль, что Грейс и Дженни сидели между нами, а то я могла бы дотронуться до ее руки. Эмерсон и я были в полной растерянности. Когда речь шла о самоубийстве Ноэль, многочисленные мучительные «что, если» терзали нас. Может быть, действительно было что-то, что мы могли бы сделать, чтобы изменить ход ее жизни. Ноэль покончила с собой. Это совсем другое, чем столкновение двух машин на перекрестке. Это было бы намного проще предотвратить, если бы одна из нас заметила симптомы. А какие могли быть симптомы? Самоубийство Ноэль не имело смысла. Жизнь ее была так полна. Как мы могли прозевать в ней пустоту? После разрыва ее помолвки с Йеном много лет назад она так и не вышла замуж. Принимая одного ребенка за другим, она не обзавелась своими детьми. Она казалась удовлетворенной своим выбором, но, может быть, она просто делала вид ради нас? Я вспомнила, как Ноэль утешала меня в июльский субботний вечер, когда я тосковала о Сэме. Тогда я думала только о себе. Какую маленькую, но о многом говорящую боль я тогда в ней не заметила? Я знала Ноэль с первого года в колледже, и с тех пор у меня накопились о ней тысячи воспоминаний. Самое яркое из них, навсегда оставшееся в моей памяти была ночь, когда она помогла мне родить Грейс. Сэм согласился на домашние роды неохотно, и, откровенно говоря, будь при мне какая-то другая акушерка вместо Ноэль, мне и самой было бы не очень комфортно. Я полностью ей доверяла, но Сэм боялся, что мы рискуем, и, по правде говоря, дела шли далеко не гладко.

Ноэль, однако, сохраняла полное самообладание. Есть люди, одно только присутствие которых может понизить вам кровяное давление. Замедлить дыхание. Помочь собраться с духом. Такова была Ноэль. «Я о тебе позабочусь», – сказала она мне в ту ночь, и я ей поверила. Сколько женщин за долгие годы слышали от нее эти слова? Лампочка, которой она светила мне между ног, высвечивала ее пронзительно-голубые глаза, ее буйные волосы были убраны назад, и только короткие влажные завитки падали на лоб. Они казались совершенно рыжими. Она водила меня по освещенной лунным светом комнате. Она поила меня коньяком и странными чаями с земляным привкусом. Она заставляла меня принимать странные позы, так что с моим большим животом и на дрожащих ногах я чувствовала себя человеком-змеей. Она заставляла меня стоять на одной ноге на кухонном стуле, который она притащила в спальню, и велела мне раскачивать бедра то в одну сторону, то в другую. Я плакала, и стонала, и прислонялась к ней и к моему испуганному мужу. Зубы у меня стучали, хотя в комнате было очень тепло. Мне было ненавистно чувство полной беспомощности, но у меня не было другого выбора, кроме как отдаться в руки Ноэль. Я делала все, что она говорила, пила все смеси, которые она мне наливала. Я доверяла ей больше, чем самой себе, и, когда она, наконец, сказала что-то про вызов «Скорой помощи», я подумала: «Если Ноэль говорит, что так надо, значит, так надо».

Но «Скорую помощь» она не вызвала, и весь остаток ночи слился для меня в сплошное болевое ощущение. Я проснулась в темноте, увидев смутный силуэт Сэма, сидевшего рядом с кроватью. Какое-то мгновение я не понимала, где нахожусь. Все тело у меня болело, и внутри я ощущала пустоту.

– Ты мама, Тара. – Сэм провел пальцами по моей щеке. – Ты чудесная, храбрая, прекрасная мама. – Лица его я не различала, но в голосе звучала улыбка.

– Я в больнице? – Я могла выдавить из себя только хрип. Голоса у меня не было. Во рту пересохло.

– Нет, Тара. Ты здесь. Ты дома. Ноэль справилась. Какое-то время она думала, что тебя придется везти в больницу, но ей удалось повернуть ребенка. – Он пригладил мне волосы, на мгновение задержав руку у щеки. От руки пахло мылом.

– У меня во рту как будто песок. – Я облизнула сухие губы.

– Зола, – усмехнулся Сэм. Он поднес мне стакан и вложил в губы соломинку. Сделав глоток, я почувствовала, что у меня меньше скребет во рту.

– Зола? Я что-то не поняла?

– Когда ребенок родился, ты потеряла сознание. Ноэль отрезала мне прядь волос, – он прикоснулся к своему лбу, – и сожгла ее, а золу сунула тебе под язык, чтобы привести тебя в чувство.

У меня слегка закружилась голова.

– И подействовало?

Он кивнул.

– Мне очень жаль, что тебе все так тяжело далось, но наша дочка – красавица. Ты держала ее на руках. Помнишь?

Я вдруг вспомнила мяукающий плач моей дочери, когда я за ней потянулась. Я вспомнила мягкий фланелевый сверток в моих объятиях. Воспоминания были как сон, и мне хотелось вспомнить каждую мельчайшую подробность.

– Где она? Я хочу ее видеть. – Я взглянула на колыбельку у окна.

– Ноэль проделывает с ней какие-то акушерские мероприятия на кухне. Я сказал, что ты просыпаешься, и она сказала, что принесет ее. – Он вдруг наклонился и прижался щекой к моей щеке. – Я боялся, что потеряю тебя. Потеряю вас обеих. Я думал, мы совершили ужасную ошибку, разрешив тебе рожать дома. Но Ноэль… ни одна акушерка не справилась бы лучше. Мы ей обязаны всем. Она такая замечательная.

Я чувствовала тепло его щеки рядом с моей, влажность его кожи. Я положила на нее руку.

– Девочку назовем… – прошептала я. – Мы были так уверены, что у нас будет мальчик, еще один Сэмюэль Винсент, что для девочки так и не выбрали имя. Нам приходили в голову Грейс, Сара, Ханна, но окончательный выбор мы не сделали. – Ноэль? – предложила я.

Он убрал свою щеку. Мне показалось, что в лице его мелькнуло сомнение. Но он улыбнулся и кивнул.

– А вот и она. – В комнату вошла Ноэль с крошечным свертком на руках. – Мама тебя ждет, детка. – Она склонила голову к свертку, и я вдруг ощутила жажду, какую я еще никогда не испытывала. Мне хотелось вскочить с постели и схватить моего ребенка. Но я только протянула руки и позволила Ноэль опустить в них девочку.

Сэм склонился ко мне, и мы оба уставились в личико нашей дочери. Я скинула крошечный желтый чепчичек с ее головки, открыв светлые каштановые волосики. Щечки у нее были кругленькие и розовые. Бровки – бледные полумесяцы. Она мигнула и взглянула на нас, ничего не видя, но с интересом, как будто хотела убедиться, с каким нетерпением и тревогой мы ее ожидали. И я почувствовала, как глаза наполнились слезами при созерцании этого чуда. Я не могла оторвать от нее взгляд, но Сэм поднял голову и взглянул на Ноэль. Она с улыбкой сидела в ногах кровати.

– Мы назовем ее Ноэль, – сказал он.

Я успела заметить, как улыбка исчезла с ее лица.

– Нет-нет, не надо. – Это прозвучало у нее как предупреждение.

– Да, – сказала я. – Мы так хотим.

Даже без контактных линз я увидела, как краска залила ее лицо.

– Пожалуйста, не надо, – сказала она. – Обещайте мне, что вы не обремените это дитя моим именем.

– Ладно, – сказали мы вместе с Сэмом, видя, что огорчили ее. Я ничего не понимала. Она ненавидит свое имя? Мне оно всегда казалось красивым, такое лирическое и выразительное. Но по какой-то причине наше намерение ее расстроило. Впрочем, это не имело значения. Мы выбрали другое, звучное имя для нашей красавицы-дочери.

Сейчас, сидя в церкви рядом с родившейся в ту ночь дочерью, я вспоминала мою близость с ней. Физическую. Эмоциональную. Духовную. Она так рано расцвела между нами. Как могла эта близость перейти в такое невыносимое противостояние? Была ли надежда ее когда-нибудь вернуть?