Читать книгу Семь камней - Диана Гэблдон - Страница 4

Если подумать, то, пожалуй, во всем был виноват электрический угорь. Еще Джон Грей мог винить – и некоторое время так и делал – благородную Каролину Вудфорд. И хирурга. И уж точно того самого проклятого поэта. Но все же… нет, виноват был все-таки угорь.

Вечеринка состоялась в доме Люсинды Джоффри. Сэр Ричард был в отъезде; дипломат его ранга не мог участвовать в таких фривольных развлечениях. В то время в Лондоне все были одержимы вечеринками с электрическим угрем, но из-за того, что этих существ было мало, частная вечеринка была редким событием. Обычно такие забавы устраивались в публичных театрах, где немногие счастливчики, выбранные для встречи с угрем, вызывались на сцену, где получали удар и вертелись словно кегли на потеху публики.

– Рекорд – сорок два за один раз! – сообщила ему Каролина, с трудом оторвав взгляд от аквариума с электрическим угрем. В ее широко раскрытых глазах светился восторг.

– В самом деле? – Грей, пожалуй, никогда не видел таких странных существ; впрочем, всего лишь странных, но не удивительных. Почти три фута длиной, с тяжелым, почти квадратным телом, округлой головой, которую, казалось, кто-то вылепил неумелой рукой из глины, и крошечными, тусклыми бусинками глаз. Этот угорь совсем не походил на своих извивающихся, гибких сородичей с рыбного рынка – и уж определенно не верилось, что он способен свалить одним ударом электрического заряда сорок два человека.

Угорь был полностью лишен даже намека на красоту; ну, разве что, кроме маленького, тонкого плавника, проходившего вдоль брюха, он колыхался, как колышется на ветру кисейная занавеска. Лорд Джон поделился этим наблюдением с благородной Каролиной и тотчас получил ехидное обвинение в поэтическом настрое.

– Поэтическом? – проговорил за его спиной удивленный голос. – Найдется ли предел талантам нашего галантного майора?

Грей обернулся с любезной улыбкой и, мысленно скривившись, отвесил поклон Эдвину Николсу.

– Я нечаянно вторгся в ваши угодья, мистер Николс, – вежливо сказал он. – Мне не следовало этого делать. – Николс писал ужасные стихи, в основном на любовную тему, и его обожали молодые женщины с определенным складом ума. Благородная Каролина не принадлежала к их когорте и написала весьма умную и едкую пародию на его стиль. Впрочем, Николс едва ли слышал о пародии. Грей надеялся, что он не слышал.

– О, неужели? – Николс поднял рыжеватые брови и кратко, но со значением взглянул на мисс Вудфорд. Его тон был игривый, но самому ему, казалось, было не до шуток. Интересно, сколько он уже выпил, подумал Грей. У Николса пылали щеки и блестели глаза, впрочем, причиной этого могли быть и жара в комнате, и общее возбуждение.

– Вы не думаете восславить в оде нашего друга? – поинтересовался Грей, игнорируя намек Николса, и указал на большой аквариум с плававшим в нем угрем.

Николс рассмеялся, слишком громко – да, выпил он уже немало, – и небрежно махнул рукой:

– Нет, нет, майор. Зачем мне тратить энергию на ничтожное и мерзкое существо, когда меня вдохновляют такие восхитительные ангелочки? – Он ухмыльнулся. Грей не намеревался возводить напраслину на этого человека, но поэт и в самом деле открыто ухмыльнулся. Мисс Вудфорд растянула в улыбке сжатые губы и в знак упрека слегка ударила его по руке веером.

«Где же ее дядя?» – подумал Грей. Саймон Вудфорд разделял интерес своей племянницы к естественной истории и определенно не преминул бы составить ей компанию… О, вот и он! Саймон Вудфорд увлекся беседой с доктором Хантером, знаменитым хирургом – с чего это Люсинда вздумала пригласить и его? Грей посмотрел на Люсинду – она, прищурившись, глядела поверх веера на доктора Хантера – и понял, что она его не приглашала.

Джон Хантер был знаменитым хирургом – и скандально известным анатомом. Ходили слухи, что он не остановится ни перед чем, чтобы получить особенно желанное тело – человека или животного. Его принимали в обществе, но только не в том кругу, к которому принадлежали Джоффри.

У Люсинды Джоффри были необычайно выразительные глаза, ее единственная красивая часть лица, – они были миндалевидные, ярко-серые и умели отправлять через наполненную людьми комнату замечательно грозные послания.

«Иди сюда!» – говорили они теперь. Грей улыбнулся и поднял бокал, приветствуя ее, но не двинулся с места. Глаза прищурились еще сильнее, опасно сверкнули, но внезапно отвлеклись на хирурга, который подбирался к аквариуму с озаренным любопытством и жадностью лицом.

Глаза стремительно вернулись к Грею.

«Убери его!» – говорили они.

Грей взглянул на мисс Вудфорд. Мистер Николс схватил ее за руку и, вероятно, что-то декламировал; у нее был такой вид, словно ей хотелось поскорее высвободить свою руку из его хватки. Грей снова посмотрел на Люсинду и пожал плечами, еле заметно кивнув на мистера Николса, как бы выразив сожаление, что правила приличия не позволяют ему выполнить ее приказ.

– Не только ангельский лик, – говорил Николс, сжав пальцы Каролины так крепко, что она вскрикнула, – но и кожа. – Он погладил ее по руке; ухмылка сделалась еще шире. – Мне интересно, как пахнут ангелы по утрам?

Грей смерил его задумчивым взглядом. Еще одно подобное замечание, и, пожалуй, он будет вынужден пригласить мистера Николса выйти на улицу. Николс был крепко сложен, высокого роста, намного тяжелее Грея и слыл задирой. Попытаюсь сразу разбить ему нос, подумал Грей, готовясь к драке, а потом толкну в живую изгородь на колючки. Если отделать его хорошенько, то сюда он уже не вернется.

– Куда вы так смотрите? – нелюбезным тоном поинтересовался Николс, поймав на себе взгляд Грея.

Громкие хлопки в ладоши избавили Грея от необходимости отвечать – хозяин электрического угря призывал публику к вниманию. Мисс Вудфорд воспользовалась этим и выдернула руку; ее щеки пылали от досады и унижения. Грей немедленно подошел к ней и подхватил ее под локоть, пронзив Николса ледяным взором.

– Пойдемте со мной, мисс Вудфорд, – сказал он. – Давайте найдем подходящее место, откуда можно будет наблюдать за угрем.

– Наблюдать? – раздался голос рядом с ним. – Что, неужели вы собираетесь просто наблюдать, сэр? Неужели вам не любопытно испытать этот феномен на себе?

Возле них возник Хантер собственной персоной и с усмешкой посмотрел на Грея. Его пышные волосы были небрежно стянуты на затылке. Впрочем, одет он был прилично: в лилово-красный камзол. Хирург был широкоплечим и мускулистым, но невелик ростом – на целую голову ниже Грея. Очевидно, он заметил, как Грей переглядывался с Люсиндой.

– О, я полагаю… – начал было Грей, но Хантер уже схватил его за руку и потащил к толпе, собравшейся вокруг аквариума. Каролина, бросив опасливый взгляд на распаленного Николса, поспешила за Греем.

– Мне необычайно любопытно услышать ваш отчет о полученном ощущении, – говорил Хантер. – Некоторые из тех, кто участвовал в таком эксперименте, говорят о замечательной эйфории, мгновенной дезориентации, задержке дыхания или головокружении, иногда о боли в груди. Надеюсь, сердце у вас здоровое, майор? Или у вас, мисс Вудфорд?

– У меня? – удивилась Каролина.

Хантер поклонился ей.

– Мне было бы особенно интересно увидеть вашу реакцию, мэм, – почтительно произнес он. – Лишь очень немногие леди обладают смелостью решиться на такое приключение.

– Она не хочет, – поспешно сказал Грей.

– Нет, отчего же? Пожалуй, я хочу, – объявила Каролина и, чуточку нахмурив брови, посмотрела на него, потом на аквариум с длинной, серой тенью в воде. Она еле заметно содрогнулась, и это не ускользнуло от Грея, но после долгого знакомства с этой леди он знал, что это означало скорее предвкушение, чем отвращение.

Не укрылось это и от доктора Хантера. Он еще шире усмехнулся и снова отвесил поклон, протягивая руку мисс Вудфорд:

– Позвольте занять вам место, мэм.

Грей и Николс рванулись вперед, желая остановить хирурга, столкнулись друг с другом и обменялись сердитыми взглядами, а доктор Хантер подвел Каролину к аквариуму и представил ее хозяину угря, щуплому, мрачному человечку по имени Хорас Садфилд.

Грей оттолкнул Николса и, нырнув в толпу, беззастенчиво пробился вперед. Хантер заметил его и просиял:

– Майор, в вашей груди остался металл?

– Что-что? Что осталось?

– Металл, – повторил Хантер. – Артур Лонгстрит описал мне операцию, в ходе которой он удалил из вашей груди тридцать семь кусочков металла. Я впечатлен. Впрочем, если там что-то осталось, я не советую вам экспериментировать с угрем. Дело в том, что металл проводит электричество, и шанс получить ожог…

Николс тоже пробрался через толпу и, услышав эти слова, презрительно засмеялся.

– Удобное оправдание, майор, – сказал он с ехидной усмешкой. Все-таки он очень пьян, подумал Грей. И все же…

– Нет, я не отказываюсь, – резко заявил Грей.

– Превосходно, – вежливо сказал Садфилд. – Сэр, как я понимаю, вы солдат? Смелый джентльмен. На мой взгляд, кто лучше вас сможет стать первым?

Не успел Грей возразить, как обнаружил себя рядом с аквариумом. Рука Каролины Вудфорд сжимала его руку. Другую ее руку держал, сердито сверкая глазами, Николс.

– Леди и джентльмены, встанем в цепочку! – крикнул Садфилд. – Сколько, Доббс?

– Сорок пять! – отозвался его ассистент из соседней комнаты, через которую тянулась цепь участников эксперимента. Все держались за руки и сияли от восторга. Остальные гости стояли в стороне, замерев в ожидании.

– Все крепко держат друг друга за руки, все! Крепко! – крикнул Садфилд. – Пожалуйста, леди и джентльмены, крепко держите за руки ваших друзей, очень крепко! – Он повернулся к Грею, и его маленькое лицо озарилось радостью. – Начинайте, сэр! Пожалуйста, крепко схватите его – вон там, прямо в основании хвоста!

Игнорируя собственный здравый смысл и последствия для кружевных манжет на рукавах, Грей выставил вперед челюсть и сунул руку в воду.

За долю секунды до того, как он схватился за покрытого слизью угря, он ожидал увидеть искры, электрический разряд, какой бывает, если дотронуться до лейденской банки. Ничего такого не было. Его резко швырнуло назад, все мышцы его тела свело судорогой, он очутился на полу, трепыхаясь, словно выброшенная на берег рыба, и судорожно хватая воздух в безуспешной попытке снова научиться дышать.

Хирург с живым интересом присел возле него на корточки.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он. – Голова кружится?

Грей тряхнул головой. Он открывал и закрывал рот, словно золотая рыбка, и с некоторым усилием ударил себя в грудь. После такого разрешения мистер Хантер тут же наклонился, расстегнул на Грее камзол и приник ухом к его рубашке. То, что он услышал – или не услышал, – казалось, его встревожило, потому что он резко выпрямился, сжал кулаки и обрушил их на грудь Грея со стуком, отозвавшимся в его позвоночнике.

Этот удар оказался спасительным – он выпустил воздух из легких Грея; они, повинуясь рефлексу, наполнились вновь, и Грей вдруг вспомнил, как надо дышать. Его сердце тоже, казалось, вспомнило свою обязанность и стало биться. Грей сел, упредив новый удар хирурга, и, моргая, стал наблюдать за тем, что творилось вокруг него.

На полу валялись люди. Одни уже шевелились, другие лежали неподвижно, раскинув руки и ноги; некоторые приходили в себя, и друзья помогали им встать. Раздавались восторженные возгласы. Садфилд стоял у аквариума, сияя от гордости и принимая поздравления. Сам же угорь казался раздраженным; он кружил в аквариуме, сердито шевеля тяжелым телом.

Эдвин Николс стоял на четвереньках, но потом медленно поднялся на ноги. Оглядевшись, он наклонился, схватил за руки Каролину Вудфорд и помог ей встать. Она сделала это, но так неловко, что пошатнулась и упала ничком на Николса. При этом он тоже потерял равновесие и с размаху сел на пол, а благородная Каролина оказалась на нем. То ли от шока и возбуждения, то ли от выпитого, то ли от обычного своего хамства, но он воспользовался моментом – и близостью Каролины – и жадно впился губами в ее губки.

Потом все происходило в каком-то тумане. У Грея осталось смутное впечатление, что он таки сломал Николсу нос. Основанием для такой догадки были распухшие костяшки на его правой руке. В любом случае, шума было много. Грея не покидало неприятное ощущение, что он не совсем уверенно находится в собственном теле и все время куда-то из него выплывает.

А то, что все-таки оставалось в пределах его плоти, было крайне спутанным. Его слух, и без того пострадавший несколько месяцев назад при взрыве пушки, полностью пропал от электрического шока. Вернее, слышать-то Грей слышал, но услышанное не обладало никаким смыслом. Отдельные слова достигали его сознания сквозь завесу шума и звона, но ему не удавалось соединить эти слова в разумном соответствии с шевелением губ, произносивших их. Грей не был уверен и в том, говорил ли его собственный голос именно то, что должен был говорить, а не что-то другое.

Его окружали голоса, лица – поток лихорадочных звуков и движений. Люди касались его, толкали, тянули куда-то. Он резко вскинул руку перед собой, то ли чтобы определить, где он находится, то ли для удара, и почувствовал, что она врезалась в живую плоть. Снова оглушительный шум. Но вот он стал узнавать окружающих: Люсинда была в шоке и ярости; у огорченной Каролины растрепались ее рыжие волосы, с них осыпалась вся пудра.

К тому же он не был уверен, бросил ли он сам вызов Николсу или все было наоборот. Конечно же, Николс должен был вызвать его. Он отчетливо помнил, как Николс прижимал к носу промокший от крови носовой платок, какая убийственная злоба горела в его прищуренных глазах. Но потом он обнаружил, что стоит без мундира и камзола, в одной рубашке в маленьком парке перед дворцом Джоффри и держит в руке пистолет. Ведь сам он не выбрал бы для дуэли чужой пистолет, не так ли?

Или, возможно, Николс как-то оскорбил его и он вызвал этого писаку на дуэль?

Ветер трепал на нем рубашку, только что прошел дождь, тянуло промозглой сыростью. Обоняние Грея удивительно обострилось; казалось, оно единственное работало в полную силу. Он ощущал запахи дыма из печных труб, влажной зелени растений, собственного пота – странно, но от его пота почему-то пахло металлом. И еще запах чего-то гниловатого, запах грязи и слизи. Подчиняясь рефлексу, он вытер о рубашку руку, которая дотрагивалась до угря.

Какой-то человек говорил ему какие-то слова. Не без усилий Грей сосредоточил внимание на мистере Хантере. Хирург стоял рядом с ним, и на его лице был написан все тот же живой интерес. «Да, конечно, хирург им нужен, – туманно подумал Грей. – На дуэли плохо без хирурга».

– Да, – кивнул он, поняв, что хирург что-то спросил, изогнув брови дугой. Потом его охватил запоздалый страх, что он только что пообещал свое тело хирургу в случае гибели, и он свободной рукой схватил Хантера за полу камзола.

– Вы… не… прикасайтесь ко мне, – сказал он. – Никакого ножа. Упырь, – добавил он для убедительности, отыскав наконец подходящее слово. Хантер кивнул; казалось, его не оскорбили слова Грея.

Небо было затянуто тучами. Единственным источником света были далекие факелы у входа во дворец. Николс казался белесым пятном, оно медленно приближалось.

Кто-то схватил Грея, насильно повернул его, и он оказался спина к спине с Николсом; Грей ощутил тепло тела этого крупного мужчины, и это его поразило.

Черт, неожиданно подумал он. Неужели надо стрелять?

Кто-то дал команду, и он пошел – ему казалось, что он идет, – пока его не остановила вытянутая рука. Он повернулся в ответ на чьи-то настойчивые указания.

«Ох, проклятье, – мелькнула в его мозгу опасливая мысль при виде опускавшейся руки Николса. – Мне плевать».

Он моргнул от вспышки выстрела, услыхал, как кто-то испуганно ахнул, и стоял мгновенье, гадая, попала в него пуля или нет. Вроде все было нормально, и кто-то рядом с ним торопил его с ответным выстрелом.

«Чертов поэт, – подумал он. – Сейчас я выстрелю в воздух, и готово. Я хочу домой». Он поднял руку, дуло пистолета уставилось в небо, но рука на миг утратила связь с мозгом, а запястье расслабилось. Он попытался снова поднять руку, и его палец нечаянно нажал на спусковой крючок. Грей не успел отвести ствол в сторону.

К его удивлению, Николс пошатнулся и упал на траву. Потом сел, опираясь на руку и запрокинув голову; другой рукой он вцепился в свое плечо.

Полил дождь. Грей сморгнул с ресниц капли и тряхнул головой. Воздух казался ему резким, острым на вкус, словно разрезанный металл, и на миг ему почудилось, что он пахнет… багряным.

– Так не бывает, это неправильно, – сказал он и обнаружил, что к нему вроде окончательно вернулся дар речи. Он повернулся к Хантеру, хотел что-то сказать ему, но хирург, конечно, бросился к Николсу и уже снимал с него рубашку. На ней была кровь, Николс отказывался лечь и размахивал здоровой рукой. Кровь текла из его носа. Возможно, она и испачкала его рубашку.

– Сэр, пойдемте отсюда, – произнес рядом с ним чей-то голос. – Все это может скверно обернуться для леди Джоффри.

– Что? – Он удивленно посмотрел на неведомого собеседника и обнаружил, что это Ричард Тарлтон, который когда-то в Германии был его энсином. Теперь он носил мундир улана. – Ах да, верно. – Дуэли были в Лондоне вне закона. Если полиция арестует гостей Люсинды в парке перед ее дворцом, разразится скандал – и ее супруг, сэр Ричард, вряд ли будет этому рад.

Свидетели дуэли уже растаяли, словно их растворил дождь. Факелы у дверей погасли. Николсу помогали идти хирург и кто-то еще. Они скрылись за завесой дождя. Грей зябко поежился. Бог весть где остались его камзол и плащ.

– Что ж, пошли, – согласился он.

Грей открыл глаза.

– Том, ты что-то сказал?

Том Бёрд, его слуга, только что перед этим оглушительно кашлянул примерно в одном футе от уха Грея. Убедившись, что завладел вниманием хозяина, он протянул ему ночной горшок с ручками.

– Его светлость уже внизу, милорд. С ее светлостью.

Грей, моргая, посмотрел на окно за спиной Тома, где за раздвинутыми драпировками серел хмурый и дождливый день.

– С ее светлостью? Что, с герцогиней? – Неужели что-то случилось? Ведь сейчас часов девять утра, не больше. Его невестка никогда не появлялась у него раньше полудня, и он не припомнит, чтобы она вообще куда-нибудь ездила днем вместе с его братом.

– Нет, милорд, с маленькой.

– Маленькой?… О, с моей крестницей? – Он сел, чувствуя себя неплохо, но странновато, и взял у Тома посудину.

– Да, милорд. Его светлость сказал, что хочет поговорить с вами насчет того, что произошло вчера вечером. – Том отошел к окну и стал придирчиво осматривать то, во что превратились рубашка и бриджи Грея, запачканные травой, грязью, кровью и пятнами пудры. Том с упреком взглянул на Грея, а тот, закрыв глаза, пытался точно припомнить – что же случилось прошлым вечером.

Он чувствовал себя как-то странно. Это было не похмелье, ведь он ничего не пил; голова тоже не болела, и с желудком все было благополучно.

– Вчера вечером, – неуверенно повторил Грей. Вчерашний вечер был весь в тумане, но он помнил его. Вечеринка с угрем. Люсинда Джоффри, Каролина… Почему Хэл так озабочен чем-то? Чем, дуэлью? Зачем брату беспокоиться из-за такой ерунды? Но если даже он и беспокоится, зачем примчался к Грею ни свет ни заря со своей шестимесячной дочкой?

Необычным было скорее время суток, чем присутствие малышки. Брат часто брал дочку с собой под неубедительным предлогом, что ребенку нужно чаще бывать на воздухе. Супруга обвиняла его в стремлении похвастаться дочкой – она и впрямь была прелестна, – но Грей считал, что причина чуть проще. Его свирепый и властный брат-диктатор, полковник его собственного полка, внушавший трепет как своим подчиненным, так и противнику, влюбился в свою дочку. Полк через месяц отправится на новые квартиры, и брату была невыносима мысль, что он надолго расстанется с ней.

Итак, он вышел к герцогу Пардлоу, сидевшему в утренней комнате. Леди Доротея Жаклин Бенедикта Грей лежала у него на руках и грызла сухарь, который держал ее отец. Ее мокрый шелковый чепчик, крошечные башмачки на кроличьем меху и два письма, одно открытое, другое все еще запечатанное, лежали на столе возле локтя герцога.

Хэл поднял на него глаза:

– Я заказал тебе завтрак. Поздоровайся с дядей Джоном, Дотти. – Он осторожно повернул дочку лицом к брату. Все ее внимание было по-прежнему направлено на сухарь, но она все же слабо гулькнула.

– Здравствуй, моя красавица. – Джон нагнулся и поцеловал ее в макушку, покрытую светлым пушком и чуть-чуть влажную. – Ты приятно прогулялась с папочкой под проливным дождем?

– Мы принесли тебе кое-что. – Хэл взял открытый конверт и, подняв бровь, вручил его брату.

Грей тоже поднял бровь и стал читать письмо.

– Что? – Раскрыв рот, он оторвался от письма.

– Да, я тоже так воскликнул, – добродушно согласился Хэл, – когда мне принесли письмо еще до рассвета. – Бережно держа дочку, он протянул руку к запечатанному письму. – Вот это письмо для тебя. Его доставили уже на рассвете.

Грей бросил первое письмо, словно оно жгло его пальцы, схватил второе и торопливо открыл.

«Ах, Джон, – начиналось оно без преамбулы, – прости меня, я не смогла остановить его, правда, не смогла, я ТАК виновата. Я говорила ему, но он не хотел ничего слышать. Я готова бежать отсюда, только не знаю куда. Пожалуйста, пожалуйста, сделай что-нибудь».

Письмо было без подписи, но она и не требовалась. Он всегда узнал бы стремительный и небрежный почерк благородной Каролины Вудфорд. Листок был в пятнах и потеках – от падавших на него слез.

Грей тряхнул головой, словно хотел прочистить мозг, затем снова взял первое письмо. Да, он все понял правильно – это был формальный вызов от Альфреда, лорда Эндерби, его сиятельству герцогу Пардлоу с требованием сатисфакции в связи с оскорблением чести его сестры, благородной Каролины Вудфорд, братом его светлости, лордом Джоном Греем.

Грей несколько раз перевел взгляд с одного письма на другое, потом посмотрел на брата:

– Какого черта?

– Как я догадываюсь, вчерашний вечер был у тебя богат событиями и ты не скучал, – буркнул Хэл, наклоняясь за сухарем, который Дотти уронила на ковер. – Нет, моя радость, ты уже не хочешь его грызть.

Дотти бурно не согласилась с отцом, и ее отвлек только дядя Джон; он подхватил ее на руки и пощекотал ей шейку.

– Да, не скучал, – повторил Грей. – Это точно. Но я ничего не сделал Каролине Вудфорд, только держал ее за руку, когда мы ждали удара электрического угря. Клянусь. Алабалалала глглгглглглглгл, – добавил он, повернув лицо к Дотти. Девочка в ответ взвизгнула и загулила. Джон поднял глаза и встретился с вопросительным взглядом брата.

– На вечеринке у Люсинды Джоффри, – пояснил Грей. – Вы с Минни тоже ведь были приглашены?

Хэл усмехнулся.

– О да, были, но я уже обещал быть в другом месте. Минни ничего не сказала мне про угря. Я слышал только, что ты дрался на дуэли из-за девушки. Это правда?

– Что? Я не… – Джон замолк и пытался вспомнить. – Ну, пожалуй. Надо подумать. Николс – помнишь, тот самый мерзавец, который написал оду… Что-то там… у ног Минни? Он поцеловал мисс Вудфорд вопреки ее желанию, и я ему врезал. Кто рассказал тебе о дуэли?

– Ричард Тарлтон. Он заглянул вчера вечером в салон к Уайту и сообщил, что только что отвез тебя домой.

– Что ж, тогда ты скорее всего знаешь об этом столько же, сколько и я. О, тебе хочется, чтобы папочка поскорее вернулся домой, правда? – Он передал Дотти брату и стряхнул с плеча влажную полоску слюны.

– Возможно, именно на это и намекает Эндерби. – Хэл кивком показал на письмо. – Что ты публично скомпрометировал честь бедной девушки, устроив из-за нее скандальную дуэль. Пожалуй, его можно понять.

Дотти, урча, теперь грызла деснами сгиб отцовского пальца. Хэл полез в карман, вынул серебряное кольцо и протянул его дочке, искоса поглядев на брата.

– Ты ведь не хочешь жениться на Каролине Вудфорд, верно? А в послании Эндерби читается именно такой намек.

– Господи, нет! – Каролина была хорошим другом – умная, хорошенькая, способная на озорные выходки – но жениться?… Хм-м…

Хэл кивнул:

– Милая девушка, но через месяц ты окажешься в Ньюгейте или Бедламе.

– Или в могиле, – добавил Грей, осторожно потрогав перевязанные по настоянию Тома костяшки пальцев. – Ты не знаешь, как сегодня дела у Николса?

– А-а. – Хэл выпрямился с тяжелым вздохом. – Он… умер, вообще-то. Я получил довольно мрачное письмо от его брата; он обвиняет тебя в убийстве. Оно пришло во время завтрака. Я как-то не подумал, а ведь надо было взять и его. Ты в самом деле хотел его убить?

Грей сел от неожиданности в кресло; от его лица отхлынула вся кровь.

– Нет, – прошептал он непослушными губами. – О Господи, нет.

Хэл торопливо достал из кармана табакерку, вытряхнул из нее пузырек с ароматическими солями и протянул брату. Грей был благодарен ему за это; он не собирался падать в обморок, но волна аммиачных паров оправдывала слезы на его глазах и неровное дыхание.

– Господи, – повторил он и бурно чихнул несколько раз кряду. – Я не собирался его убивать – клянусь, Хэл. Я хотел выстрелить в воздух. Или пытался, – искренне добавил он.

Письмо лорда Эндерби стало теперь понятнее, как и приезд Хэла. То, что казалось глупой историей, которая должна была улетучиться вместе с утренней росой, обернулось не просто скандалом, а чем-то похуже. Не исключено, что его могут арестовать за убийство. Неожиданно у его ног разинул пасть узорчатый ковер – пропасть, в которой могла сгинуть его жизнь.

Хэл кивнул и дал ему свой носовой платок.

– Знаю, – спокойно сказал он. – Такие вещи… случаются иногда. Помимо твоей воли – и ты готов все отдать, даже свою жизнь, лишь бы вернуть все назад.

Грей вытер лицо и посмотрел из-под руки на брата, на лице Хэла читалась тревога. Внезапно брат показался ему старше своих лет.

– Ты имеешь в виду Натаниэля Твелвтриса? – В другой ситуации он бы не упомянул о том случае, но тут нервы у братьев были на пределе.

Хэл хмуро посмотрел на него и отвернулся.

– Нет, не Твелвтриса. В тот раз у меня не было выбора. И я должен был убить его. Я имел в виду… то, что привело к дуэли. – Он поморщился. – Быстро женишься, потом долго расхлебываешь. – Он посмотрел на письма, лежавшие на столе, и покачал головой. Его ладонь нежно погладила девочку по головке. – Я не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки, Джон, – спокойно добавил он.

Грей молча кивнул. Первую жену Хэла соблазнил Натаниэль Твелвтрис. Сам Грей, независимо от той неудачи брата, не собирался ни на ком жениться, тем более теперь.

Хэл хмурился и в задумчивости стучал конвертом по столу. Потом бросил быстрый взгляд на Джона и вздохнул. Отложил письмо в сторону, сунул руку в карман камзола и вытащил еще два документа, один, судя по печати, явно официальный.

– Твое новое звание, – сообщил он, протягивая документы Джону. – За Крефельд, – добавил он, подняв бровь, в ответ на недоуменный вопрос в глазах брата. – Тебя тогда повысили до подполковника. Не помнишь?

– Я… ну… не очень. – У Грея было смутное ощущение, что кто-то – возможно, Хэл – сообщил ему об этом вскоре после Крефельда, но тогда он был тяжело ранен и не настроен думать об армии, не говоря уж о том, чтобы беспокоиться о продвижении по службе. Позже…

– Тут не могла произойти ошибка? – Грей взял в руки конверт и открыл его, хмурясь. – Я думал, что они переменили решение.

– О, значит, ты помнишь, – сказал Хэл, все еще подняв бровь. – Генерал Уайдмен присвоил тебе его после сражения. Правда, утверждение задержалось из-за расследования по поводу взрыва пушки, а потом… э-э… истории с Адамсом.

– О-о. – Грей все еще не мог опомниться после известия о смерти Николса, но при упоминании об Адамсе его мозг снова заработал. – Адамс. Ты имеешь в виду, что Твелвтрис тормозил мое повышение? – Полковник Реджинальд Твелвтрис из Королевской артиллерии был братом Натаниэля и кузеном Бернарда Адамса, преступника, ожидавшего результатов расследования в Тауэре, после стараний Грея прошлой осенью.

– Да. Ублюдок, – бесстрастно добавил Хэл. – На днях я завтракаю с ним.

– Не ради меня, надеюсь, – сухо сказал Грей.

– О нет, – заверил его Хэл, ласково покачивая дочку, чтобы она не капризничала. – Это будет чисто личное удовольствие.

После этих слов, несмотря на беспокойство, Грей улыбнулся и положил на стол документ о повышении.

– Ладно, – сказал он, бросив взгляд на четвертый конверт, который все еще лежал на столе. На вид это было официальное письмо, и оно было вскрыто, а печать сломана. – Брачное предложение, обвинение в убийстве, новое повышение – что там, черт побери? Счет от моего портного?

– А-а, ты об этом письме. Вообще-то я не собирался показывать его тебе, – проговорил Хэл и осторожно, чтобы не уронить Дотти, наклонился вперед и отдал письмо брату. – Но в сложившейся ситуации…

Хэл спокойно ждал, когда Грей достанет письмо и прочитает его. Это был запрос – или приказ, в зависимости от того, как посмотреть, – о присутствии майора лорда Джона Грея на военно-полевом суде над капитаном Чарльзом Керратерсом в качестве свидетеля обвиняемого. В…

– В Канаде? – Возглас Джона напугал Дотти; она сморщила личико и собралась заплакать.

– Тише, доченька. – Хэл торопливо погладил ее по спинке и покачал. – Все хорошо, только дядя Джон у нас болван.

Грей пропустил его слова мимо ушей и помахал письмом:

– Какого дьявола? За что судят Чарли Керратерса? И почему меня вызывают в качестве его свидетеля?

– Не смог подавить бунт, – ответил Хэл. – А почему тебя? Кажется, по его просьбе. Когда офицеру предъявлено обвинение, он имеет право выставить собственного свидетеля. Разве ты не знаешь об этом?

Грей знал, но как-то умозрительно. Он никогда не участвовал в военно-полевом суде и не вполне представлял, как подобное проходит, ведь этот суд отличался от обычного, гражданского суда. Грей покосился на брата:

– Так ты говоришь, что не собирался показывать мне это письмо?

Хэл неопределенно пожал плечами и тихонько подул на макушку дочки; короткие, светлые волосики зашевелились, словно пшеница под ветром.

– А зачем? Я собирался написать им, что ты нужен мне здесь, ведь я твой командир. С какой стати тебе тащиться в какую-то дикую Канаду? Однако, зная твое умение влипать в неприятные истории… Что ты почувствовал? – с любопытством спросил он.

– Что почувствовал?… Ах, ты об электрическом угре. – Грей привык к молниеносной смене тем разговора и легко приспосабливался к ней. – Знаешь, это был скорее шок.

Он посмеялся – хоть и с дрожью в голосе – над любопытством брата. Дотти барахталась в отцовских руках и тянула к дяде свои пухлые, маленькие ручки.

– Резкий толчок, – сказал он, забирая девочку у Хэла. – Нет, правда, это было примечательно. Тебе знакомо ощущение, когда ты ломаешь кость? По телу проходит рывок или удар, прежде чем ты почувствуешь боль. На мгновение ты как бы слепнешь, и тебе кажется, что тебе загнали гвоздь в кишки. Так все и было, только гораздо сильнее и продолжалось дольше. У меня остановилось дыхание, – признался он. – Буквально. Вроде и сердце тоже. Доктор Хантер – ну, знаешь, тот анатом – стоял рядом, и он ударил меня кулаком в грудь, чтобы оно снова забилось.

Хэл слушал с пристальным вниманием и задал несколько вопросов, на которые Грей отвечал машинально, потому что его голова была занята этим последним официальным запросом.

Чарли Керратерс. Они были молодыми офицерами, правда, из разных полков. Плечом к плечу бились в Шотландии, вместе шлялись по Лондону во время увольнительных. Между ними было что-то – хотя связью это не назовешь. Три-четыре кратких эпизода – потные, с прерывистым дыханием соития в темных углах, которые можно было благополучно забыть при свете дня или списать на пьянку. Впоследствии они оба даже не говорили об этом.

Все это было в Плохое время, как Грей мысленно называл годы после смерти Эктора. Тогда он искал забвение всюду, где только мог – и часто находил, – медленно приходя в себя.

Скорее всего, он вообще не вспомнил бы о Керратерсе, если бы не одна вещь.

Керратерс родился с интересным уродством – двойной рукой. Его правая рука была нормальная на вид и работала нормально, но из запястья росла еще одна рука, карликовая, и аккуратно лежала на большой партнерше. Возможно, доктор Хантер заплатил бы сотни фунтов за эту руку, подумал Грей, и его желудок еле заметно дернулся.

На карликовой руке были только три коротких пальца – но Керратерс мог их сжимать и разжимать; правда, при этом работала одновременно и большая рука. Шок, когда Керратерс сжал обеими кистями член Грея, был почти таким же необычным и острым, как разряд электрического угря.

– Николса ведь еще не похоронили, правда? – отрывисто спросил он. Мысль о вечеринке с угрем и докторе Хантере заставила его прервать какую-то фразу брата.

Хэл удивленно пожал плечами:

– Конечно, нет. А что? – Прищурив глаза, он посмотрел на Грея. – Ты ведь не собираешься присутствовать на похоронах, правда?

– Нет-нет, – поспешно ответил Грей. – Я только подумал о докторе Хантере. У него… хм-м… определенная репутация, а Николс ушел вместе с ним. После дуэли.

– Какая репутация? Скажи! – нетерпеливо спросил Хэл.

– Похитителя трупов, – выпалил Грей.

Последовало молчание; на лице Хэла забрезжила догадка. Он даже слегка побледнел.

– Не думаешь ли ты?… Нет! Разве он мог?

– Э-э… хм-м… камни кладут в гроб прямо перед тем, как забьют крышку – во всяком случае, я слышал такое, – сказал Грей как можно более внятно, пока кулачок Дотти колотил его по носу.

Хэл с трудом сглотнул. Грей увидел, что у брата встали дыбом волосы на запястье.

– Я спрошу у Гарри, – сказал Хэл после недолгого молчания. – Подготовка к похоронам едва ли началась, и если…

Братья содрогнулись, живо представив сцену, когда взволнованный родственник настаивает на том, чтобы открыли крышку гроба, и обнаруживает там…

– Может, лучше не надо, – со вздохом сказал Грей. Дотти уже перестала отрывать ему нос и била крошечной ладошкой по его губам, когда он говорил. Ощущение ее ручонки…

Он ласково отодвинул племянницу от своего лица и отдал Хэлу.

– Не понимаю, почему Чарльз Керратерс считает, что я могу ему помочь – но ладно, я поеду. – Он покосился на письмо от лорда Эндерби и на смятое послание Каролины. – В конце концов, полагаю, что есть вещи похуже, чем потеря скальпа при встрече с краснокожим.

Хэл строго кивнул:

– Я уже отдал все распоряжения. Ты отплываешь на «Харвуде» завтра утром. – Он встал и поднял Дотти. – Пойдем, доченька. Поцелуй на прощанье дядю Джона.

Спустя месяц Грей в сопровождении Тома Берда перебрался с «Харвуда» на одно из маленьких суденышек, которые должны были доставить их и батальон луисбургских гренадеров на большой остров в устье реки Сен-Лоран.

Никогда еще он не видел ничего подобного. Сама река была необъятна, почти полмили шириной, и глубокая; ее волны то сверкали синевой под ярким солнцем, то чернели. На обоих берегах высились утесы и волнистые холмы с такими густыми лесами, что каменные склоны скрывались под их зеленью. Стояла жара, над головой Грея сиял яркий купол неба; он был гораздо ярче и шире, чем все небеса, какие он видел раньше. Из пышной растительности доносилось громкое гудение – насекомые, предположил он. Пели птицы, шумела вода, но казалось, что поет сама эта дикая местность, поет голосом, слышным только в его крови. Рядом с Греем вибрировал от восторга Том и таращил глаза, чтобы ничего не упустить.

– Ого, неужели это краснокожий? – прошептал он, наклонившись к Грею.

– Не думаю, что он может оказаться кем-то еще, – ответил Грей, поскольку джентльмен, стоявший у поручней, был голым, не считая набедренной повязки; через плечо у него висело полосатое одеяло, и, судя по блеску его конечностей, он весь был намазан чем-то жирным.

– Я думал, что они краснее, – сказал Том, озвучив мысли Грея. Это точно. Кожа индейца была значительно темнее, чем у самого Грея, но казалась довольно приятной, коричневатой, вроде сухих дубовых листьев. Казалось, индеец тоже нашел их не менее интересными, чем они его; особенно пристально он разглядывал Грея.

– Это все ваши волосы, милорд, – прошептал Том на ухо Грею. – Ведь не зря я уговаривал вас носить парик.

– Чепуха, Том. – В то же время Грей ощущал странное покалывание в затылке, там, где проходила граница его волосяного покрова. Гордясь своими густыми, светлыми волосами, обычно он не носил парик и на официальных церемониях предпочитал укладывать их и пудрить. Данный момент никак не был официальным. На борту «Харвуда» теперь было много пресной воды, и Том настоял на том, что Грею надо помыть голову. Волосы давно высохли и ниспадали светлой гривой на плечи.

Лодка зашуршала по гальке; индеец сбросил одеяло и стал вместе со всеми втаскивать ее на берег. Грей оказался рядом с ним настолько близко, что ощутил его необычный запах. Грей никогда еще не обонял такого: запах лесного зверя, точно, решил он, предположив с легким восторгом, что парень намазался медвежьим жиром; но еще там была легкая примесь трав и пота.

Выпрямившись над планширом, индеец поймал на себе взгляд Грея и улыбнулся.

– Будь осторожнее, англичанин, – сказал он с заметным французским акцентом и, протянув руку, провел пальцами по волосам Грея. – Твой скальп неплохо будет смотреться на поясе у гурона.

Гренадеры, тащившие лодку, рассмеялись; индеец с улыбкой повернулся к ним:

– Они не такие разборчивые, эти абенаки, работающие на французов. Скальп – это скальп, и французы платят за него хорошо, не важно, какого он цвета. – Он снисходительно кивнул гренадерам: – Пойдемте со мной.

На берегу острова был разбит небольшой лагерь – пехотное подразделение под командой капитана Вудфорда. Услыхав его фамилию, Грей слегка насторожился, но, как выяснилось, этот Вудфорд не имел никакого отношения к семье лорда Эндерби.

– На этом краю острова мы живем в безопасности, – сказал капитан Грею, протягивая ему бутылку бренди. Они стояли после ужина возле его палатки. – Но на другую сторону индейцы регулярно совершают набеги – на прошлой неделе я потерял четырех человек, троих убитыми, а один был похищен.

– У вас есть индейцы разведчики, скауты? – поинтересовался Грей, шлепая на себе москитов, налетевших на лагерь в сумерках. Индейца, который привел их в лагерь, он больше не видел, но в лагере находились и другие краснокожие. Почти все они сгрудились у отдельного костра, но некоторые сидели на корточках возле луисбургских гренадеров, прибывших вместе с Греем на «Харвуде», и с любопытством их разглядывали.

– Да, есть, и в основном надежные, – ответил Вудфорд, угадав невысказанный вопрос Грея. Он невесело засмеялся. – По крайней мере, мы надеемся, что это так.

Вудфорд накормил его ужином, они сыграли в карты, и Грей обменялся с ним новостями из дома и сплетнями о нынешней кампании.

Генерал Вулф провел много времени возле Монморанси, немного ниже крепости Квебек, но все его попытки атаковать не принесли ничего, кроме разочарования, и он оставил эту позицию, сосредоточив основную массу своего полка выше по течению в нескольких милях от Квебека. Эта неприступная цитадель, построенная на отвесных кручах над рекой, контролировала своими орудиями и реку, и равнины к западу от нее, вынуждая английские военные корабли проскальзывать мимо под покровом ночи – и не всегда успешно.

– Вулф теперь закусит удила, раз прибыли его гренадеры, – предсказал Вудфорд. – Он сражался вместе с ними при Луисбурге и возлагает на этих парней большие надежды. Ах, полковник, вас скоро съедят живьем – попробуйте чуточку намазать вот этим лицо и руки. – Он порылся в своем походном сундуке и вернулся с баночкой пахучей мази.

– Медвежий жир и мята, – пояснил он. – Индейцы мажутся этим либо покрывают себя грязью.

Грей охотно намазал себя; запах был не совсем такой, как недавно у скаута, но очень похожий, и он испытывал странное смятение. Впрочем, зловредные насекомые притихли.

Он не стал держать в секрете причину своего приезда и теперь прямо спросил о Керратерсе:

– Вам известно, где его держат?

Вудфорд нахмурился и плеснул себе бренди.

– Он не за решеткой. Он на свободе под честное слово. Квартирует в Гареоне, там, где штаб Вулфа.

– Да?! – Грей был немного удивлен – но ведь, по сути, Керратерс обвиняется не в бунте, а в неспособности подавить его – редкое обвинение. – Вам известны детали его дела?

Вудфорд открыл рот, словно собирался что-то сказать, но тяжело вздохнул, покачал головой и глотнул бренди. Грей сделал вывод, что, пожалуй, все знали подробности, но в этой истории было что-то тухлое. Что ж, времени у него достаточно. Он все узнает прямо от самого Керратерса.

Разговор перешел к общим темам, и вскоре Грей откланялся. Гренадеры были заняты делом. На краю уже стоявшего лагеря вырос новый палаточный городок. В воздухе витали аппетитные запахи жарившегося мяса и заваренного чая.

Том наверняка уже поставил их палатку где-нибудь среди других. Впрочем, Грей не спешил ее искать; он наслаждался одиночеством после недель плавания на набитом людьми корабле и забытым ощущением твердой поверхности под ногами. Он шел мимо ровных рядов палаток с приятным сознанием, что его никто не видит за светом костра. Но все же достаточно близко к ним ради безопасности – во всяком случае, он на это надеялся. Лес начинался в нескольких ярдах; темнота еще не поглотила его, Грей различал очертания деревьев и кустов.

Глаз различил зеленую искорку, плывшую в воздухе, и его грудь наполнилась восторгом. Потом еще одну… еще… десять, дюжину… Воздух внезапно наполнился светлячками, нежными зелеными искрами; они мигали, гасли, вспыхивали, будто крошечные свечки среди темной листвы. До этого он видел светлячков только один раз в Германии, но их было совсем немного. Чистые, как лунный свет, они были волшебно прекрасны.

Он не мог сказать, долго ли смотрел на светлячков, гуляя, но в конце концов со вздохом направился в центр лагеря, приятно уставший, полный новых впечатлений и без какой-то непосредственной ответственности. Ни дивизиона под его командованием, ни необходимости писать рапорты… ничего, в самом деле. Ему нечего было делать, пока он не прибудет в Гареон к Чарли Керратерсу.

С блаженным вздохом он опустил полог палатки и сбросил с себя мундир.

Из сна его выдернули пронзительные крики; он резко сел. Том, спавший в своем спальном мешке у ног Грея, вскочил на четвереньки, как лягушка, и лихорадочно шарил в сундучке, отыскивая пистолет и заряды.

Не дожидаясь его, Грей схватил кинжал, который повесил перед сном на колышек, и, откинув полог, выглянул наружу. Люди бегали по лагерю, натыкались на палатки, кричали приказы, отчаянно звали на помощь. Небо осветилось заревом, низкие тучи казались красными.

– Горящие лодки! Брандеры! – закричал кто-то. Грей сунул ноги в башмаки и вместе с толпой побежал к воде.

Далеко от берега на широкой, темной реке виднелся корпус «Харвуда» – корабль стоял на якоре. К нему медленно плыли одна, две, три горящие лодки, плот, нагруженный горящим хламом, маленькая лодка с ярко пылавшими на фоне ночного неба парусом и мачтой. Что-то еще – индейское каноэ с ворохом горящих листьев и травы? Они были пока еще далеко, но неуклонно приближались.

Грей посмотрел на корабль; на палубе суетились люди – слишком далеко, чтобы понять, что там творилось. «Харвуд» не мог сняться с якоря и отплыть, не было времени – но на воду уже были спущены шлюпки, матросы гребли навстречу горящим посудинам, чтобы оттолкнуть их подальше и направить мимо корабля.

Поглощенный этим зрелищем, он не замечал криков и воплей, доносившихся с другой стороны лагеря. Но потом, когда люди притихли, наблюдая за огненными лодками, они вдруг с опозданием поняли, что в лагере тоже что-то творилось.

– Индейцы, – внезапно сказал стоявший рядом с Греем человек.

И тут же чей-то отчаянный вопль пронзил воздух:

– Индейцы!

Крик подхватили другие, и все куда-то бросились.

– Стоп! Стоять! – Грей выставил руку, схватил кого-то за горло и сбил с ног. Он возвысил голос в напрасной надежде остановить панику. – Ты. Ты и ты – хватайте ваших соседей, идите ко мне!

Парень, которого он сбил с ног, снова вскочил; при свете звезд его глаза казались белыми.

– Возможно, это ловушка! – крикнул Грей. – Оставайтесь здесь! Приготовиться к бою!

– Стоять! Стоять! – Низенький джентльмен в исподнем подхватил его крик своей луженой глоткой и вдобавок схватил с земли сухой сук и повернул назад тех, кто пытался пробежать мимо него к лагерю.

На реке вспыхнул еще один костер, за ним еще и еще. Шлюпки плыли к ним. Если удастся повернуть брандеры в сторону, «Харвуд», возможно, будет спасен. Грей опасался, что переполох в дальнем конце лагеря был устроен нарочно, чтобы увести людей с берега и оставить корабль под защитой одних лишь моряков. Тогда французы пустят по реке баржу с порохом или абордажное судно, рассчитывая сделать это незаметно, пока все ошеломлены или заняты брандерами и нападением на лагерь.

Первую из горящих лодок прибило к дальнему берегу, и она догорала на песке, яркая и прекрасная в ночном мраке. Низкорослый джентльмен с примечательным голосом – Грей решил, что он сержант – сумел собрать небольшой отряд и привел его к Грею, отрывисто отдав честь.

– Позвольте им сбегать за мушкетами, сэр, как положено?

– Да, – сказал Грей. – Быстрее. Ступайте с ними, сержант, вы ведь сержант?

– Сержант Алоизий Каттер, сэр, – ответил коротышка, кивнув. – Приятно видеть офицера с головой на плечах.

– Благодарю, сержант. И пожалуйста, приведите сюда как можно больше людей. С оружием. И пару стрелков, если сумеете найти.

Моментально отдав приказы, он снова направил свое внимание на реку, где две шлюпки с «Харвуда» отталкивали веслами один из брандеров от транспорта; он уловил плеск воды и крики моряков.

– Милорд?

Голос возле его локтя раздался так внезапно, что Грей едва не проглотил собственный язык. Он обернулся, пытаясь совладать с нервами, и был готов упрекнуть Тома, что тот отважился выйти в хаос. Но прежде чем он смог подыскать нужные слова, его молодой слуга наклонился, держа что-то в руках.

– Я принес ваши бриджи, милорд, – сообщил Том дрожащим голосом. – Подумал, что они вам понадобятся, если начнется бой.

– Очень любезно с твоей стороны, Том, – заверил он слугу, стараясь не рассмеяться. Он влез в бриджи, натянул их и заправил рубашку. – Что случилось в лагере, тебе известно?

Том нервно вздохнул.

– Индейцы, милорд, – сообщил Том. – Они с криками напали на палатки, подожгли одну или две. Убили одного, я сам его видел… и… сняли с него скальп. – Его голос дрогнул, словно к горлу подступила тошнота. – Жутко.

– Еще бы. – Ночь была теплая, но Грей почувствовал озноб. У него встали дыбом волосы на руках и шее. Леденящие душу вопли прекратились; из лагеря по-прежнему доносился шум, но его тон изменился: вместо панических воплей звучали команды офицеров, сержантов и капралов. Начался процесс сбора и подсчета людей и оценки урона.

Том молодец: принес Грею пистолет, мешочек для пуль и пороховницу, а также мундир и чулки. Памятуя о темном лесе и длинной, узкой тропе между берегом и лагерем, Грей не отправил Тома назад, а просто велел не мешаться, когда сержант Каттер, который, с его умением точно оценивать обстановку, тоже нашел время, чтобы надеть бриджи, явился с вооруженной группой.

– Все здесь, сэр, – сообщил Каттер, козырнув. – К кому я имею честь обращаться, сэр?

– Я подполковник Грей. Отправьте людей наблюдать за кораблем, сержант. Особое внимание к темным судам, плывущим по течению. Потом вернитесь ко мне и сообщите, что вам известно об обстановке в лагере.

Каттер козырнул и поспешно исчез с криками:

– Живо, живо, бездельники! Глядите внимательно, глядите внимательно!

Том издал сдавленный вопль. Грей повернулся, мгновенно выхватил кинжал и обнаружил рядом с собой темную тень.

– Не убивай меня, англичанин, – сказал индеец, который привел их днем в лагерь. В его голосе слышалась легкая насмешка. – Le capitaine послал меня отыскать вас.

– Зачем? – спросил Грей. Его сердце все еще бешено колотилось от шока. Ему не нравилось, что его застигли врасплох, а еще больше не нравилась мысль, что этот человек мог убить его прежде, чем Грей его обнаружил.

– Абенаки подожгли вашу палатку; он предположил, что они могли утащить в лес вас и вашего слугу.

Том грубо выругался и, казалось, готов был нырнуть прямо в лес, но Грей схватил его за руку и остановил:

– Стой, Том. Это не так важно.

– Как это не важно, черт побери? – сердито воскликнул Том; от волнения он забыл про хорошие манеры. – Интересно, где я найду для вас подштанники? Это будет непросто. А как же портрет вашей кузины и ее малыша, который она послала для капитана Стаббса? А ваша красивая шляпа с золотым кружевом?

Грей испытал краткий миг паники – его юная кузина Оливия поручила Грею передать миниатюру, где были изображены она и ее новорожденный сын, ее мужу, капитану Малкольму Стаббсу, служившему под началом Вулфа. Он похлопал ладонью по своему боку и с облегчением обнаружил, что овальная миниатюра, надежно завернутая, благополучно лежала в его кармане.

– С этим все в порядке, Том. Она у меня. Что до шляпы, думаю, мы потом побеспокоимся об этом. Как вас зовут, сэр? – спросил он у индейца, не желая обращаться к нему просто на «ты».

– Маноке, – ответил индеец с прежним насмешливым удивлением.

– Хорошо. Вы отведете в лагерь моего слугу? – Он увидел на тропе низенькую, решительную фигуру сержанта Каттера и, решительно отклонив протесты Тома, отправил его в лагерь под защитой индейца.

В ту ночь все пять брандеров либо проплыли мимо «Харвуда», либо их оттолкнули моряки на шлюпках. Нечто, что могло – или не могло – оказаться абордажным судном, появилось выше по течению реки, но его отпугнули отряды Грея на берегу, стрелявшие залпами – хотя дальность выстрела была, увы, очень невелика и попасть в цель не было никакой возможности.

Но все же «Харвуд» был в безопасности, и лагерь устроился на отдых в состоянии тревожной бдительности. Перед рассветом после своего возвращения Грей побывал у Вудфорда и узнал, что в результате нападения были убиты два солдата, а троих утащили в лес. Трое индейцев тоже были убиты, еще один ранен – Вудфорд собирался допросить его, пока тот был жив, но сомневался, что получит полезную информацию.

– Они никогда ничего не говорят на допросе, – сообщил он, протирая покрасневшие от дыма глаза. От усталости его лицо казалось одутловатым и серым. – Они просто закрывают глаза и поют свои проклятые песни смерти. Хоть ты что с ними делай – они все равно продолжат петь.

Грей слышал ту песню смерти, или ему казалось, что слышит, когда на рассвете устало залезал во взятую на время палатку. Слабый, словно шелест ветра в кронах деревьев, пронзительный напев взмывал ввысь и падал. Он звучал недолго, резко обрывался, чтобы вновь возобновиться. Слабый и прерывистый, он звучал в ушах Грея, балансировавшего на пороге сна.

О чем пел тот индеец? Видно, его не волновало, что никто из людей, слышавших его, не понимал смысла его песни. Разве что тот индеец-скаут – Маноке, кажется, так его звать – был где-то поблизости и мог его понять.

Том нашел для Грея маленькую палатку в конце ряда. Вероятно, он выгнал из нее какого-нибудь субалтерна, но Грей и не собирался возражать. Места там едва хватило для полотняного мешка с сухой травой, лежавшего прямо на земле, и ящика, на котором стоял пустой подсвечник. Но это было укрытие, потому что по палатке барабанил дождь. Он заморосил, еще когда Грей возвращался по тропе в лагерь. Пахло чем-то пряным и затхлым. Если песня смерти и продолжала звучать, то ее заглушал дождь.

Грей лег. Под ним мягко шуршала трава в мешке. Он повернулся на один бок, потом на другой и провалился в сон.

Проснулся он внезапно, лицом к лицу с индейцем, и невольно вздрогнул. Его реакция была встречена тихим смешком; индеец слегка отодвинулся. Что ж, это лучше, чем обнаружить нож поперек твоего горла, подумал Грей, пробиваясь сквозь туман сна и удерживая себя от нанесения серьезного урона скауту Маноке.

– Что? – пробормотал он и потер глаза основанием ладони. – В чем дело? – И какого дьявола ты лежишь в моей постели?

В ответ на это индеец положил руку под его затылок, привлек к себе и поцеловал. Его язык пощекотал нижнюю губу Грея, нырнул, подобно ящерице, в его рот и убрался прочь.

Исчез и сам индеец.

Грей, моргая, перевернулся на спину. Приснится же такое! Дождь все еще барабанил и даже усилился. Грей вздохнул полной грудью. В палатке пахло медвежьим жиром. Да, конечно, от его собственной кожи. И мятой. Может, чуточку и индейцем? Стало светлее – вероятно, уже настал день. По лагерю между рядами палаток ходил барабанщик и всех будил; дробный стук палочек сливался с дробным стуком дождя, криками капралов и сержантов – но все равно было сумрачно и сыро. Грей подумал, что спал он очень мало, от силы полчаса.

– Господи, – пробормотал он, перевернулся на другой бок, накрыл голову мундиром и попытался снова заснуть.

«Харвуд» медленно полз вверх по реке; стрелки стояли на палубе, зорко высматривая французов. За последние дни случилось несколько тревожных ситуаций, включая еще один набег враждебных индейских племен. Закончился он благополучнее, чем предыдущий, – были убиты четверо нападавших, а в лагере ранен лишь кок, и то несерьезно. Какое-то время всем пришлось провести на берегу в ожидании безлунной ночи, чтобы корабль смог незаметно проскользнуть мимо крепости Квебек, грозно восседавшей на утесах. «Харвуд» все равно заметили, и одна-две пушки пальнули в них, но не попали. И вот наконец они прибыли в Гареон, где находился штаб генерала Вулфа.

Сам городок был почти полностью поглощен окружившим его военным лагерем; по берегу реки тянулись бесконечные ряды палаток. Надо всем возвышалась католическая миссия, построенная французами; ее маленькие кресты виднелись на вершине холма за городом. Французские жители, с присущей торговцам индифферентностью к политике, по-галльски пожали плечами и начали благополучно снабжать оккупантов всем необходимым.

В штабе Грею сообщили, что сам генерал вел боевые действия где-то еще, но, вне всяких сомнений, вернется в городок в течение месяца. Подполковник без полка и поручений был просто обузой; ему предоставили подходящую квартиру и вежливо выставили вон. Он не возражал и, поскольку у него не было никаких других обязанностей, решил выяснить все обстоятельства дела капитана Керратерса.

Отыскать его не составило труда. Patron первой же таверны, куда зашел Грей, сразу же показал место обитания le capitaine – комнатку в доме вдовы по фамилии Ламбер, возле католический миссии. Грею даже стало любопытно, получил бы он так же легко эту информацию в других тавернах городка. В те годы, когда Грей общался с ним, Чарли любил выпить; очевидно, он не изменил своей привычке и теперь, судя по радушной реакции patron на имя Керратерса. В сложившихся обстоятельствах Грей не мог его осуждать.

Вдова – молодая, с каштановыми волосами и вполне привлекательная – с большим подозрением глядела на появившегося на ее пороге английского офицера, когда он спросил про капитана Керратерса. Но потом Грей сообщил, что он старый друг капитана, и ее лицо смягчилось.

– Bon, – сказала она, резко распахивая дверь. – Он нуждается в друзьях.

Грей одолел два пролета узкой лестницы, поднимаясь к Керратерсу. Воздух заметно потеплел. Пока еще это было приятно, но к вечеру наверняка нахлынет духота. Он постучал в дверь и ощутил легкий шок от радостного узнавания, когда услышал голос Керратерса, разрешавший ему войти.

Керратерс сидел за шатким столом в рубашке и бриджах и что-то писал. Возле локтя стояла чернильница, сделанная из тыквы. На краю стола стояла кружка пива. В первый момент Чарли безразлично посмотрел на Грея, но тут же радость залила его лицо, и он вскочил, едва не опрокинув чернильницу и пиво.

– Джон!

Грей не успел протянуть руку, как оказался в его объятьях – и ответил на них от всего сердца. В его памяти пронеслась волна воспоминаний; он почувствовал запах волос друга, царапанье его небритой щеки. Но одновременно он обратил внимание на худобу его тела, на выпиравшие под одеждой кости.

– Я даже не надеялся, что ты приедешь, – повторял Керратерс чуть ли не в четвертый раз. Он выпустил Грея из своих объятий, с улыбкой шагнул назад и быстро вытер тыльной стороной ладони глаза, мокрые от слез.

– Ну, благодари за мой приезд электрического угря, – сказал ему Грей, тоже улыбаясь.

– Кого? – Керратерс с недоумением смотрел на него.

– Долгая история – потом тебе расскажу. А пока вопрос – какого дьявола ты что-то натворил здесь, Чарли?

Радость немного померкла на худом лице Керратерса, но полностью не исчезла.

– А-а. Ну, знаешь. Это тоже долгая история. Позволь-ка мне послать Мартину за пивом. – Он махнул рукой на единственный стул в комнате и вышел, прежде чем Грей успел возразить ему.

Грей осторожно сел, опасаясь, что стул сломается под ним, но тот выдержал его вес. Мебели, кроме стола и стула, почти никакой не было; узкая койка, ночной горшок и древний умывальник с глиняным тазом и кувшином дополняли ансамбль. В комнатке было очень чисто, но в воздухе витал слабый запах чего-то сладковатого и нездорового. Грей тут же обнаружил за умывальником источник запаха – бутылку с пробкой. Лауданум.[2]

Но Грею и без запаха лауданума оказалось достаточно одного взгляда на изможденное лицо приятеля. Он посмотрел на лежавшие на столе бумаги. Похоже, Керратерс делал записи, готовясь к военно-полевому суду. Самый верхний листок содержал отчет об экспедиции, совершенной отрядом капитана Керратерса по приказу майора Джеральда Сайверли.

«У нас был приказ дойти до деревни под названием Больё, разграбить ее, сжечь дома и забрать весь скот, какой попадется. Мы выполнили его. Несколько мужчин в деревне, вооруженные мотыгами и другими орудиями, оказали сопротивление. Двое были застрелены, остальные бежали. Мы вернулись с двумя телегами, полными муки, сыра и мелкой хозяйственной утвари, с тремя коровами и двумя хорошими мулами…»

Дверь открылась, и Грей не успел дочитать бумагу до конца. Керратерс сел на койку и кивнул на бумаги:

– Я решил все записать. На всякий случай, если мне не суждено дожить до суда. – Он сообщил это будничным голосом и, увидев встревоженное лицо Грея, слабо улыбнулся. – Не огорчайся, Джон. Я всегда знал, что не доживу до старости. Это… – Он поднял исхудалую правую руку, и слишком свободный манжет рубашки упал до локтя. – Это еще не все мои беды. – Он похлопал себя по груди левой рукой. – Несколько докторов говорили мне про какой-то серьезный дефект в сердце. Толком я не знаю, может, у меня их два, – внезапно усмехнулся он своей очаровательной улыбкой, которую так помнил Грей, – или только половина одного сердца, или что там еще. Так было всегда. Я просто иногда падал в обморок, но теперь все стало хуже. Иногда я чувствую, что сердце перестает биться и просто трепещет в груди, все вокруг темнеет, мне не хватает воздуха. Впрочем, потом оно всегда начинало биться вновь – но рано или поздно этого не случится.

Грей впился глазами в руку Чарли; карликовая кисть примостилась возле большой подруги, и казалось, будто на ладони лежал странный цветок. Пока Грей смотрел, обе руки медленно раскрылись, и пальцы начали шевелиться в странной и прекрасной синхронии.

– Ладно, – спокойно сказал Грей. – Расскажи мне все по порядку.

Неспособность подавить бунт – редкое обвинение; его трудно доказать и, значит, маловероятно сделать основанием для военно-полевого суда, если только там не присутствовали какие-либо другие факторы. А они в данном случае несомненно имелись.

– Ты ведь знаешь Сайверли? – спросил Керратерс, перекладывая бумаги к себе на колени.

– Совсем не знаю. Догадываюсь, что он ублюдок. – Грей показал на бумаги: – Но только какой ублюдок?

– Нечистый на руку. – Керратерс выровнял бумаги, не поднимая глаз, и тщательно поправил края. – То, что ты прочел, – это не Сайверли. Это была директива генерала Вулфа. Не знаю, то ли чтобы лишить крепость провизии в надежде, что они умрут там с голода, то ли чтобы вынудить Монкальма послать солдат для защиты населения, и там уж Вулф доберется до них – возможно, то и другое. Но генерал намеренно хотел терроризировать население на обоих берегах реки. Нет, мы делали это по приказу генерала. – Лицо Чарли слегка дернулось; он внезапно поднял глаза на Грея: – Джон, ты помнишь Шотландское нагорье?

– Ты сам знаешь, что помню. – Такое никогда не забудет никто из тех, кто участвовал в подавлении герцогом Камберлендом Якобитского восстания в Шотландии. Грей видел много шотландских деревень, таких же разоренных, как Больё, о которой писал Чарли.

Керратерс тяжело вздохнул.

– Да, вот так. Беда была в том, что Сайверли решил присвоить все награбленное, что мы привозили из деревень, под предлогом, что его надо продавать, а выручку распределять среди войск.

– Что? – Это противоречило армейским традициям, где любой солдат имел право на добычу, попавшую в его руки. – Кем он себя вообразил, адмиралом? – Военные моряки действительно делили добычу между всей командой – но море – это море; там моряки действовали скорее как отдельные группы, а не как армия, и там были специально созданы адмиралтейские суды, чтобы разбирать конфликты при продаже захваченных у противника кораблей.

Керратерс лишь рассмеялся.

– У него брат командор. Возможно, у него он и позаимствовал эту идею. В любом случае, – добавил он, хмурясь, – он так и не стал раздавать выручку. Хуже того, он начал задерживать солдатам денежное довольствие. Платил все позже и позже, удерживал жалованье при малейших проступках, заявлял, что деньги еще не привезли, – хотя многие солдаты видели собственными глазами, как их выгружали из кареты. Все это так – но солдат до поры до времени все-таки нормально кормили и снаряжали. Но со временем Сайверли зашел слишком далеко.

Этот подлец начал красть интендантские средства, он забирал часть провианта и продавал частным порядком.

– У меня были подозрения на этот счет, – объяснил Керратерс, – но не хватало доказательств. Я начал следить за ним – и он это знал, поэтому стал осторожнее. Но не мог устоять, когда к нам поступили ружья.

В армию прислали дюжину новеньких ружей, которые намного превосходили обычные мушкеты «Браун Бесс» и были большой редкостью.

– Полагаю, что их прислали нам по какой-то канцелярской ошибке. У нас не было стрелков и не было, в общем-то, острой необходимости в таком оружии. Вероятно, поэтому Сайверли и решил, что может их потихоньку украсть. Но не получилось. Два солдата выгружали ящик и, удивившись его тяжести, вскрыли. Поползли восторженные слухи – но восторг сменился недовольством, когда вместо новых ружей им раздали изношенные мушкеты. Пошли разговоры – уже сердитые.

Их подогрел бочонок рома, который мы конфисковали в таверне в Леви, – сказал со вздохом Керратерс. – Солдаты пили всю ночь – был январь, а в январе ночи чертовски длинные, – а потом решили пойти искать ружья. И нашли – под полом в квартире у Сайверли.

– Где же был сам Сайверли?

– У себя дома. Боюсь, что ему досталось по полной. – У Керратерса дернулась мышца возле рта. – Он бежал через окно и пробирался по снегу до ближайшего гарнизона. Двадцать миль. Обморозился, потерял пару пальцев на ногах, но выжил.

– Жалко.

– Да, жалко. – Мышца дернулась снова.

– Что стало с бунтовщиками?

Керратерс надул щеки и покачал головой:

– Многие дезертировали. Двоих поймали и тут же повесили, троих задержали позже, они тут в тюрьме.

– И ты…

– И я, – Керратерс кивнул. – Я был ротным адъютантом у Сайверли. Про бунт ничего не знал – один энсин прибежал за мной, когда парни двинулись к Сайверли. И я пришел до того, как все закончилось.

– Но ведь в той ситуации ты и не мог бы ничего сделать, верно?

– Я и не собирался, – прямо заявил Керратерс.

– Я тебя понимаю, – сказал Грей.

– Правда? – Керратерс лукаво улыбнулся.

– Конечно. Догадываюсь, что Сайверли до сих пор в армии, причем на командной должности. Да, конечно. Вероятно, он в ярости выдвинул против тебя изначальное обвинение. Но ты же знаешь так же хорошо, как и я, что при нормальных обстоятельствах дело, скорее всего, закрыли бы, как только стали известны факты. Ты сам настоял на военно-полевом суде, не так ли? Чтобы сделать публичными те факты, которые ты знал. – При нынешнем состоянии здоровья Керратерса не беспокоило, что он рисковал надолго попасть за решетку, если ему будет вынесен приговор.

Чарли радостно улыбнулся.

– Я знал, что выбрал того, кого нужно.

– Я бесконечно польщен, – сухо ответил Грей. – Но все-таки, почему меня?

Керратерс отложил в сторону бумаги и теперь слегка раскачивался на койке, сцепив пальцы на коленке.

– Почему тебя, Джон? – Его улыбка погасла; серые глаза оказались на одном уровне с глазами Грея. – Ты знаешь, чем мы занимаемся. Наше ремесло – хаос, смерть, разрушение. Но ты также знаешь, почему мы это делаем.

– Может, ты любезно объяснишь мне это? А то я всегда был в недоумении.

В глазах Чарли зажглись искорки юмора, но говорил он серьезно.

– Кто-то ведь должен поддерживать порядок, Джон. Парни становятся солдатами и идут на войну по всевозможным причинам, большинство из них грязный сброд. Но ты и твой брат… – Он замолк и покачал головой. Грей заметил, что в его волосах сверкала седина, хотя он знал, что Керратерс не старше его.

– Мир полон хаоса, смерти и разрушения. Но такие люди, как ты и твой брат, – вы не миритесь с хаосом и несправедливостью. И если где-то в мире есть порядок и мир – то благодаря тебе, Джон, и тем немногим, кто похож на тебя.

Грей понимал, что должен что-нибудь сказать, но не знал что. Керратерс встал, подошел к Грею, положил руку – левую – ему на плечо, а правой нежно погладил его по лицу.

– Как сказано в Библии? – тихо сказал он. – «Блаженны те, что алчут и жаждут справедливости, ибо они насытятся». Я алчу, Джон, – прошептал он. – А ты жаждешь. Не подведи меня. – Пальцы тайной руки Чарли гладили кожу Грея, ласкали ее, умоляли.

«По армейским традициям военно-полевой суд возглавлял старший офицер; несколько других офицеров составляли совет, обычно их было четверо, могло быть и больше, но, как правило, не меньше трех человек… Обвиняемый имел право вызвать свидетелей для своей защиты, и совет задавал вопросы им, а также любым другим людям на их выбор и таким образом выяснял обстоятельства преступления. Если обвинение подтверждалось, выносился приговор».

Вот такое довольно расплывчатое постановление. Очевидно, это было все, что имелось среди директив и письменных определений, касавшихся военно-полевого суда, – либо все, что Хэл нашел за краткий срок перед отъездом Грея. Никаких официальных законодательных актов, регулирующих такие суды. Не применялись к ним и законы страны. Короче, армия была – как всегда, подумал Грей – сама себе законом.

В таком случае у него, пожалуй, будет значительная свобода действий для осуществления того, чего добивался Чарли Керратерс, – или не будет, в зависимости от личности и профессионализма офицеров, входящих в совет. И Грей должен как можно скорее узнать, кто эти люди.

Но пока ему нужно было выполнить еще одно маленькое поручение.

– Том, – крикнул он, роясь в своем сундуке, – ты нашел адрес капитана Стаббса?

– Да, милорд. И если вы перестанете мять и портить ваши рубашки, я скажу вам его. – Строго взглянув на своего господина, Том оттеснил его в сторону. – И вообще, что вы там ищете?

– Миниатюру с моей кузиной и ее малышом. – Грей отошел на шаг, а Том наклонился над сундучком и заботливо расправил потревоженные рубашки. Сундук сильно обгорел, но солдаты сумели вытащить его из огня и, к радости Тома, спасли таким образом гардероб Грея.

– Вот, милорд. – Том достал сверток и протянул его Грею. – Передайте капитану Стаббсу. Уверен, что он будет в восторге. Малыш прямо вылитый отец, правда?

Грей, даже после объяснений Тома, долго искал адрес, где квартировал Малкольм Стаббс. Адрес – если его можно было так назвать – указывал на бедную часть города. Туда надо было идти по грязной улице, которая упиралась в реку. Грей был удивлен. Стаббс был необычайно общительным и добросовестным офицером. Почему же его поселили не на постоялом дворе или в хорошем частном доме поблизости от войска?

Пока Грей искал нужный адрес, в нем зашевелилось беспокойство; оно нарастало, когда он пробирался мимо ветхих хижин и стаек грязных ребятишек с кожей всех оттенков, которые побросали свои игры и глядели на необычного прохожего. Они побежали за ним, обмениваясь между собой всяческими предположениями, но с недоумением уставились на него, раскрыв рты, когда он спросил про капитана Стаббса, показав для ясности на собственный мундир и окрестные дома.

Так он прошел всю улицу до конца; его башмаки покрылись грязью, навозом и прилипшими листьями, неторопливо падавшими с гигантских деревьев. Наконец он нашел человека, готового ответить на его вопрос. Это был древний индеец, мирно сидевший на камне возле реки, завернувшись в полосатое британское фабричное одеяло. Он удил рыбу. Старик заговорил на смеси из трех или четырех языков, из которых Грей понимал только некоторые слова, но все же понял все адекватно.

– Un, deux, trois, назад, – сказал старик, показывая большим пальцем на улицу, а потом резко ткнул им в сторону. Далее последовали слова на языке аборигенов. Грей решил, что он упомянул какую-то женщину – несомненно, хозяйку дома, где квартировал Стаббс. Завершающее упоминание «le bon capitaine», казалось, подкрепляло это впечатление, и, поблагодарив джентльмена на французском и английском, Грей вернулся по улице до третьего дома – в сопровождении детей – и обнаружил маленькую хижину; из серой каменной трубы шел дым.

День был чудесный с небом сапфирового цвета; в воздухе витали ароматы спелых плодов, ведь лето кончалось. Дверь хижины была приоткрыта для доступа свежего воздуха, но Грей не стал ее открывать. Вместо этого он вытащил из-за пояса свой кинжал и постучал рукояткой по косяку. Юная зрительская аудитория восхищенно ахнула при виде кинжала. Грей подавил в себе желание повернуться к ним и отвесить сценический поклон.

Шагов внутри дома он не слышал, но дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла молодая индианка с сияющим от радости лицом.

Грей озадаченно заморгал, и радость мгновенно исчезла с ее лица. Женщина схватилась за дверной косяк, ища поддержки, и прижала другую руку к груди.

– Batinse! – ахнула она с явным испугом. – Qu’est-ce quis’ passé?[3]

– Rien,[4] – ответил он, пораженный не меньше ее. – Ne vous inquietez, madame. Est-ce que Capitaine Stubbs habite ici? Не волнуйтесь, мадам. Здесь живет капитан Стаббс?

Ее глаза, и без того огромные, буквально вылезли на лоб. Грей схватил ее за руку, опасаясь, что она упадет в обморок к его ногам. Самый старший из сорванцов, следовавших за ним, подскочил и распахнул дверь. Грей обнял женщину за талию и потащил ее в дом.

Увидев в этом приглашение, остальные дети столпились позади него, бормоча что-то, возможно, сочувственное, а он подошел к кровати и уложил на нее женщину. Маленькая девочка, одетая в панталоны, которые поддерживались бечевкой, обернутой вокруг ее тщедушного тела, прошмыгнула мимо него и что-то сказала женщине. Не получив ответа, она повернулась и выскочила в дверь.

Грей стоял в нерешительности, не зная, что делать. Женщина, хоть и побледневшая, дышала ровно. Вот она подняла веки.

– Voulez-vous un petit eau?[5] – предложил он и огляделся в комнате, отыскивая глазами воду. Возле очага он обнаружил ведро с водой, но тут его внимание переключилось на предмет, стоявший возле ведра, – на колыбельку со спеленутым младенцем, глядевшим на него большими, любопытными глазами.

Конечно, он все уже понял, но присел на корточки возле малыша и помахал пальцем у его лица. Глаза у ребенка были большие и темные, как у матери, но кожа немного светлее. А вот волосы и вовсе не черные, прямые и густые. Они были цвета корицы и окружали голову нимбом из таких же кудрей, какие Малкольм Стаббс усердно прятал под париком.

– Что случилось с le capitaine? – строго спросил у него за спиной властный голос. Грей молниеносно оглянулся, увидел стоявшую над ним крупную женщину, встал и поклонился.

– Ничего, мадам, – заверил он. Пока ничего, добавил он мысленно. – Я просто ищу капитана Стаббса, чтобы передать ему письмо.

– О! – Женщина (француженка, но явно мать или тетка молодой женщины) немного успокоилась и сменила свой тон на менее грозный. – Тогда ладно. D’un urgence,[6] это письмо? – Она разглядывала его; ясно, что другие английские офицеры не имели привычку навещать Стаббса в этом доме. Вероятнее всего, у Стаббса было официальное жилье где-то еще, где он исполнял свои служебные обязанности. Неудивительно, что женщины решили, будто Грей пришел сообщить о несчастье, случившемся со Стаббсом. Что он убит или ранен. Пока еще нет, мрачно подумал Грей.

– Нет, не срочное, – ответил он, чувствуя тяжесть миниатюры в своем кармане. – Важное, но не срочное. – После этого он ушел. Никто из детей уже не бежал за ним.

Узнать информацию о каком-то военнослужащем обычно было несложно, но Малкольм Стаббс, казалось, растворился в воздухе. Всю неделю Грей прочесывал штаб, военный лагерь и городок, но не мог найти следов своего бесчестного родственника. Что странно, никто, казалось, не беспокоился за капитана. Люди из роты Стаббса просто смущенно пожимали плечами, а его командир, очевидно, отправился вверх по реке инспектировать состояние разных подразделений. Разочарованный Грей вернулся на берег реки, чтобы обдумать ситуацию.

Ему представлялись две логические возможности – нет, три. Первая – Стаббс услыхал о приезде Грея, сообразил, что Грей обнаружит именно то, что обнаружил, запаниковал и сбежал. Вторая – он повздорил с кем-то в таверне или темном переулке, был убит и сейчас спокойно разлагается в лесу под ворохом листьев. Или третья – его направили куда-то с поручением.

В первой версии Грей сильно сомневался: Стаббс не был склонен к панике и если бы узнал о приезде Грея, то первым делом отыскал бы его сам, предотвратив таким образом вероятность того, что Грей станет разыскивать его в деревне и наткнется на ту женщину. Поэтому он отбросил такое предположение.

От второй версии он отказался еще быстрее. Если бы Стаббс был убит, случайно или нет, поднялась бы тревога. В армии обычно знают, где находятся солдаты, и принимают меры, если они оказываются не там, где должны быть. То же самое касается дезертиров.

Ладно. Если Стаббс исчез и его никто не ищет, из этого следует, что командование куда-то его направило. Поскольку никто вроде бы не знал, где он, его миссия, скорее всего, была секретной. А с учетом нынешней позиции Вулфа и его одержимого желания покорить цитадель Квебек это означало почти наверняка, что Малкольм Стаббс отправился вниз по реке на поиски возможности атаковать крепость. Грей вздохнул, удовлетворенный своими дедукциями. Что, в свою очередь, означало – если Стаббса не поймают французы, не скальпируют или не похитят враждебные племена индейцев, не задерет медведь, он рано или поздно вернется. И Грею ничего не оставалось, как ждать.

Он прислонился спиной к дереву и наблюдал, как пара рыбацких каноэ медленно плыла вниз по течению, держась возле берега. Небо было затянуто тучами, воздух слегка холодил кожу – приятная перемена после вчерашней жары. Пасмурное небо – хорошая рыбалка, так говорил ему отцовский егерь. Интересно, почему? Может, солнце слепит рыбу и она укрывается в темных местах на глубине, а при неярком свете дня поднимается к поверхности?

Тут он неожиданно вспомнил электрического угря; по словам Садфилда, такие угри живут в илистых водах Амазонки. У него поразительно крошечные глазки. Садфилд предположил, что угорь использует свое электричество, чтобы находить добычу и убивать ее сильным разрядом.

Грей не мог сказать, что заставило его в тот самый момент поднять голову, но он увидел, что одно из каноэ остановилось на мелководье в нескольких футах от него. Индеец, приплывший на нем, сверкнул ему белозубой улыбкой.

– Англичанин! – крикнул он. – Хочешь ловить со мной рыбу?

Разряд электричества пробежал по телу Грея, и он выпрямился. Глаза Маноке были устремлены на него; Грей вспомнил прикосновение его губ и языка, характерный запах. Его сердце учащенно забилось. Отправиться на рыбалку с индейцем, которого он едва знал? Это легко может стать ловушкой, и он окажется без скальпа или произойдет еще что-нибудь похуже. Впрочем, электрические угри не единственные существа, умеющие различать вещи с помощью шестого чувства, подумал он.

– Да! – крикнул он. – Встретимся возле пристани!

Через две недели он спрыгнул из каноэ Маноке на пристань, худой, загорелый и по-прежнему при своем скальпе. Том Берд наверняка страшно беспокоился, размышлял он. О своем отъезде он сообщил ему, но, естественно, не мог сказать, когда вернется. Наверняка бедняга Том уже решил, что его господина захватили и увели в рабство или сняли с него скальп, а волосы продали французам.

Все дни они медленно плыли вниз по реке и, когда хотели, останавливались, чтобы ловить рыбу. Ночевали на песчаных отмелях и островках, жарили свою добычу и ужинали в безмятежном покое под кронами дубов и ольхи. Иногда видели другие лодки и суда – не только каноэ, но и много французских пакетботов и бригов, а также два английских военных корабля, которые с полными парусами плыли вверх по реке. Отдаленные крики моряков казались ему такими же чужими, как язык ирокезов.

В летних сумерках первого дня, после еды, Маноке вытер пальцы, встал, небрежно развязал набедренную повязку, и она упала на траву. Грей тоже сбросил бриджи и рубашку.

Перед едой они плавали в реке; индеец был очень чистоплотным, его кожа больше не была покрыта жиром. И все-таки Грею казалось, что от него пахло дичью, олениной, и это был сложный, насыщенный запах. Грей даже гадал – то ли так пахнут все люди его расы, то ли один Маноке.

– Как я пахну? – спросил он из любопытства.

Маноке, поглощенный своим делом, буркнул что-то похожее на «хрен», что в равной степени могло служить проявлением легкого раздражения, и Грей решил воздержаться от дальнейших выяснений. К тому же, если бы от него действительно пахло ростбифом, бисквитом или йоркширским пудингом, разве понял бы это индеец? Да и вообще, нужно ли это ему? Не нужно, решил он, и они с удовольствием провели остаток вечера молча, без ненужных разговоров.

Он поскреб поясницу там, где ее натер ремень; его донимали москиты, а кожа облезала после загара. Он уже пытался носить набедренную повязку, увидев, как это удобно, но однажды лежал слишком долго на солнце, и у него обгорели ягодицы. После этого он снова вернулся к бриджам, чтобы больше не слушать шутливых замечаний по поводу его белого зада.

Погруженный в приятные, но бессвязные мысли, он прошел уже половину пути по городу и лишь тогда заметил, что на улицах стало заметно больше военных. Стучали барабаны, вызывая солдат и офицеров из их квартир, звучал ритм военного дня. Шаги Грея сами собой подстраивались под барабанный бой. Он выпрямился и почувствовал, что армия неожиданно схватила его и выдернула из недавнего блаженства.

Он невольно направил взгляд на холм и увидел, что над большой таверной, служившей штабом, трепещут флаги. Вулф вернулся.

Грей отыскал свою квартиру, заверил Тома в своем благополучии, покорился ему и терпеливо сидел, пока его волосы распутывались, расчесывались, сбрызгивались парфюмом, а после были крепко заплетены в формальную косичку. Потом в чистом мундире, натиравшем его загорелую кожу, он пошел представляться генералу, как того требовали приличия. Он видел Джеймса Вулфа и раньше, но не был знаком с ним лично. Впрочем, много о нем слышал. Генерал был почти его ровесником, сражался при Каллодене, был младшим офицером под началом герцога Камберлендского во время Шотландской кампании.

– Грей? Брат Пардлоу, не так ли? – Вулф направил свой длинный нос в сторону Грея, словно обнюхивал его, как один пес нюхает зад другого. Грей надеялся, что ему не придется вступать в долгую беседу, и вежливо поклонился.

– Сэр, я передаю вам привет и всяческие комплименты от моего брата.

На самом деле его брат говорил далеко не комплименты.

«Мелодраматичный осел» – вот что сказал Хэл, торопливо снабжая Грея информацией перед отъездом. «Любит покрасоваться, лишен здравого смысла, никудышный стратег. Впрочем, ему дьявольски везет, этого у него не отнимешь. Не ввязывайся в его глупые авантюры».

Вулф кивнул достаточно приветливо.

– И вы прибыли как свидетель… как там его – капитана Керратерса?

– Да, сэр. Уже назначена дата суда?

– Не знаю. Назначена? – спросил Вулф у своего адъютанта, высокого, тощего существа с бусинками глаз.

– Нет, сэр. Но теперь, раз здесь его светлость, мы можем ускорить дело. Я скажу бригадиру Летбридж-Стюарту, он будет председательствовать на суде.

Вулф махнул рукой:

– Нет, подожди немного. У бригадира сейчас другие заботы. Так что потом…

Адъютант кивнул и сделал какую-то запись.

– Да, сэр.

Вулф поглядывал на Грея, словно маленький мальчик, которому не терпится поделиться своим секретом.

– Вы ладите с шотландскими горцами, полковник?

Грей удивленно заморгал.

– Насколько такая вещь возможна, сэр, – вежливо ответил он, и Вулф расхохотался.

– Молодец. – Генерал наклонил голову набок и оценивающим взглядом посмотрел на Грея. – У меня около сотни этих существ, вот я и думал, какой от них прок. Кажется, я нашел для них маленькое приключение.

Адъютант невольно улыбнулся, но тут же стер с лица улыбку.

– В самом деле, сэр? – осторожно спросил Грей.

– Немного опасное, – беззаботно продолжал Вулф. – Но ведь это шотландцы – невелик ущерб, если они слегка пострадают… Не желаете присоединиться к нам?

«Не ввязывайся в его глупые авантюры». «Верно, Хэл, – подумал он. – Может, посоветуешь заодно, как мне отклонить такое предложение, сделанное самим главнокомандующим?»

– Буду рад, сэр, – ответил он, чувствуя, как по его спине побежали мурашки. – Когда?

– Через две недели – в новолуние. – Казалось, Вулф махал хвостом от энтузиазма.

– Мне позволено узнать природу той… э-э… экспедиции?

Вулф переглянулся с адъютантом и сияющими от восторга глазами посмотрел на Грея.

– Мы собираемся взять Цитадель Квебек, полковник.

Значит, Вулф считал, что нашел слабое место. Или, точнее, его нашел верный скаут-разведчик Малкольм Стаббс. Грей ненадолго заскочил на квартиру, сунул в карман миниатюру Оливии и малыша Кромвеля и пошел искать Стаббса.

Он даже не обдумывал, что скажет Стаббсу. Хорошо еще, что он не нашел Стаббса сразу после того, как обнаружил его индианку-любовницу с ребенком, ведь тогда он мог просто убить его, не думая о последствиях. Но прошло время, и его гнев немного поутих. Теперь он был спокойнее.

Так думал Грей, пока не вошел в лучшую таверну – Малкольм был знатоком вин – и не обнаружил своего кузена за столом в кругу друзей, веселого и небрежного. Он был невысок, пять футов четыре дюйма, светловолосый парень с быстро красневшим лицом, если сильно выпьет или весело рассмеется.

В тот момент он, казалось, испытывал оба состояния – смеялся шуткам своих приятелей, махал пустой кружкой, требуя, чтобы барменша наполнила ее. Он оглянулся, заметил идущего по таверне Грея и засиял словно маяк. Он явно провел много времени под открытым небом и загорел почти так же сильно, как сам Грей.

– Эге, кого я вижу! Грей! – воскликнул он. – Какая нечистая сила принесла тебя в эту дыру? – Тут он обратил внимание на суровое лицо Грея, и его игривый тон пропал, а между густых бровей стала расти озадаченная складка.

Долго расти ей не пришлось. Грей бросился к столу, опрокинул кружки и схватил Стаббса за ворот рубашки.

– Ну-ка, давай выйдем, подлая свинья, – прошептал он, приблизив лицо к лицу Малкольма, – или я убью тебя прямо здесь, клянусь.

Потом он отпустил его и выпрямился. Кровь стучала в его висках. Стаббс потер грудь. Он был ошеломлен и перепуган. Грей видел это по его вытаращенным голубым глазам. Стаббс медленно встал и кивнул своим собутыльникам, чтобы они оставались на месте.

– Не беспокойтесь, парни, – сказал он, изо всех сил пытаясь держаться непринужденно. – Мой кузен – семейные дела.

Грей увидел, как двое офицеров понимающе переглянулись и с опаской посмотрели на Грея. Они все поняли.

Скупым жестом он велел Стаббсу идти первым. Они вышли на улицу, сохраняя чинный вид. Но там Грей схватил Стаббса за руку и потащил за угол в маленькую улочку. Там он резко ударил парня, тот потерял равновесие и налетел спиной на стену. Грей сбил его с ног, уперся коленом в его бедро с упругими мышцами. Стаббс сдавленно крикнул.

Дрожащей от ярости рукой Грей полез в свой карман, вытащил миниатюру и кратко показал ее кузену, потом с силой вдавил в его побледневшую щеку. Стаббс заорал, схватил ее. Грей позволил ее взять и выпрямился.

– Как ты смел? – спросил он тихим, грозным голосом. – Как ты смел обесчестить свою жену, своего сына?

Малкольм тяжело дышал, прижимая руку к ушибленному бедру, но не терял хладнокровия.

– Это все чепуха, – заявил он. – Она вообще не имеет отношения к Оливии. – Он сглотнул, вытер лицо и осторожно взглянул на миниатюру, держа ее на ладони. – Тот карапуз, да? Хороший… симпатичный парень. Похож на меня, правда?

Грей с размаху ударил его коленом в живот.

– Да, как и твой ДРУГОЙ сын, – прошипел он. – Как ты мог сделать такое?

Малкольм раскрыл рот, но не произнес ни слова, лишь хватал губами воздух, словно выброшенная на берег рыба. Грей наблюдал за ним без всякой жалости. Он был готов насадить этого негодяя на вертел и жарить на костре. Он нагнулся, забрал миниатюру из безвольной руки Стаббса и сунул в свой карман.

Наконец Стаббс со стоном вдохнул. На его лицо, только что бледное, стал возвращаться обычный цвет. В уголках рта блестела слюна; он облизал губы, сплюнул, потом сел, тяжело дыша, и посмотрел на Грея.

– Снова будешь меня бить?

– Не сейчас.

– Хорошо. – Он протянул руку, Грей схватил ее и помог кузену встать на ноги. Малкольм прислонился к стене, все еще тяжело дыша, и смотрел на него.

– Кто назначил тебя Богом, Грей? Кто ты такой, чтобы судить меня, а?

Грей едва не ударил его снова, но удержался.

– Кто я такой? – повторил он. – Кузен Оливии, черт побери, вот кто! Ближайший родственник мужского пола, который у нее есть на этом континенте! А ты, должен тебе напомнить, ты ее муж, черт побери. Судья? Суд? Какого дьявола! Что ты имеешь в виду, грязный козел?

Малкольм закашлялся и опять сплюнул.

– Да… Ну… Как я сказал, это не имеет никакого отношения к Оливии – а значит, и к тебе. – Он проговорил это с подчеркнутым спокойствием, но Грей видел, как бился пульс на его шее, как нервно остекленели его глаза. – В этом нет ничего особенного – так тут принято, ради Бога. Все так…

Грей двинул Стаббса коленом в пах. Тот упал на землю, свернулся в позу зародыша и застонал.

– Подумай хорошенько, – посоветовал Грей. – Не торопись; я тоже никуда не спешу.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, он обернулся и увидел солдат, с нерешительным видом стоявших в конце улочки. Грей все еще был в парадном мундире – немного неудобном, но ясно показывавшем его ранг, – и когда он свирепо сверкнул на них глазами, они поспешно удалились.

– Знаешь, мне надо бы убить тебя здесь и сейчас, – заявил он после молчания. Впрочем, бурлившая в нем ярость уже проходила. Стаббс тем временем пытался встать на ноги, разевая рот, словно его вот-вот стошнит. – Оливии лучше иметь мертвого мужа и то имущество, которое останется после тебя, чем такого живого блудливого козла, который будет обманывать жену с ее подружками – а то и с ее собственной горничной.

Стаббс пробормотал что-то невразумительное. Грей схватил его за волосы и повернул лицом к себе.

– Ну, что скажешь?

– Нет… все не так, как ты думаешь. – Застонав и держась руками за ушибленное место, Малкольм осторожно приподнялся с земли и сел, подтянув колени. Несколько раз осторожно вздохнул, уронил голову на руки, помолчал и лишь потом смог говорить.

– Ты ведь ничего не знаешь, правда? – Он говорил тихим голосом, не поднимая головы. – Ты ничего не видел из того, что видел я. Не делал того, что пришлось делать мне.

– Ты о чем?

– Об… убийствах. Не… в бою. Без благородства. Фермеров. Женщин… – Грей увидел, как пошевелился кадык на шее Стаббса. – Я… мы… уже много месяцев рыщем по окрестностям, сжигаем фермы, деревни. – Он вздохнул, и его широкие плечи поникли. – Солдаты… тем плевать… Половина из них жестокие ублюдки. – Он вздохнул. – Им ничего не стоит пристрелить мужа на пороге его дома и рядом с трупом поиметь его жену. – Он сглотнул. – Тут много извергов, не только Монкальм, который платит за скальпы англичан, – добавил он, понизив голос. Грей слышал дрожь в его голосе, боль, отнюдь не физическую.

– Малкольм, любой солдат видел такие вещи, – почти ласково сказал Грей после краткого молчания. – Ты офицер, твое дело держать их в узде. – И я сам прекрасно знаю, черт побери, что это не всегда возможно, мысленно добавил он.

– Я все понимаю, – ответил Малкольм и заплакал. – Я не мог.

Грей глядел на рыдавшего Стаббса и все больше чувствовал себя неловко и нелепо. Наконец широкие плечи Малкольма пошевелились. Через мгновение он заговорил, и его голос почти не дрожал.

– Тут все ищут и находят какой-то способ, чтобы не сойти с ума, согласен? А выбор невелик. Пьянство, карты или женщины. – Он вскинул голову, чуточку шмыгнул носом и с гримасой боли пересел в более удобную позу. – Но тебя ведь не интересуют женщины, не так ли? – добавил он, взглянув на Грея.

У Грея все сжалось внутри, но он вовремя сообразил, что кузен сказал это будничным тоном, не осуждая.

– Нет, не интересуют, – с тяжелым вздохом ответил он. – Обычно я пью.

Малкольм кивнул и вытер нос рукавом.

– А вот мне пьянство не помогало, – продолжал он. – Напившись, я засыпал, но забыть ничего не мог. Мне снились сны об… ЭТОМ. А проститутки – я… ну… я не хочу подцепить болезнь и… может… ну… заразить Оливию, – пробормотал он, опустив глаза. – В картах я не силен, – добавил он, прочистив глотку. – Но вот если я сплю в женских объятиях – мне хорошо.

Грей прислонился к стене и чувствовал себя таким же измолоченным, как Малкольм Стаббс. Бледно-зеленые листья летели по воздуху, кружились вокруг них, падали в грязь.

– Ладно, – наконец буркнул Грей. – И что ты намерен делать?

– Не знаю, – уныло ответил Стаббс. – Вероятно, придумаю что-нибудь.

Грей нагнулся и подал ему руку; Малкольм осторожно встал и, кивнув на прощанье, сделал несколько шагов. Потом схватился за живот, словно у него вываливались внутренности. Впрочем, немного отойдя, он остановился и посмотрел через плечо. На его лице читалось беспокойство, даже смущение.

– Может, ты мне… Миниатюру?… Ведь они мои… Оливия и мой сын.

Грей вздохнул, и вздох отозвался в его костях. Он чувствовал себя древним стариком.

– Да, они твои, – согласился он, достал из кармана миниатюру и сунул ее Стаббсу. – Не забывай об этом, ладно?

Через два дня прибыл конвой кораблей под командованием адмирала Холмса. Городок опять наполнился людьми, изголодавшимися по несоленому мясу, хлебу свежей выпечки, спиртному и женщинам. А на квартиру Грея прибыл вестовой с посылкой от Хэла и наилучшими пожеланиями от адмирала Холмса.

Небольшая посылка была заботливо упакована в промасленную ткань и перевязана бечевкой; узел запечатан сургучом с печатью брата. Это было так не похоже на Хэла; обычно его сообщения состояли из торопливо нацарапанных строк, где слов, необходимых для передачи смысла, всегда оказывалось чуть меньше минимального количества. Записки редко снабжались подписью, не говоря уж о печати.

По-видимому, Том Берд тоже счел эту посылку немного подозрительной; он положил ее отдельно от остальной почты и придавил большой бутылкой бренди, вероятно, чтобы не сбежала. Либо заподозрил, что Грею, возможно, потребуется бренди для подкрепления сил, ведь ему предстояло сделать огромное усилие – прочесть письмо, возможно, состоявшее из нескольких страниц.

– Весьма любезно с твоей стороны, Том, – пробормотал он, улыбнувшись про себя, и вынул перочинный нож.

На самом деле письмо занимало меньше страницы; оно было без приветствия и без подписи, абсолютно в духе Хэла.

«Минни интересуется, не голодаешь ли ты, хотя не знаю, что она предложит с этим сделать, если ты ответишь утвердительно.

Мальчишки хотят знать, удалось ли тебе снять с кого-нибудь скальп, – они уверены, что никакому краснокожему индейцу не удастся снять твой; я согласен с таким мнением. Когда будешь возвращаться домой, постарайся привезти три томагавка.

Вот твое пресс-папье; ювелир весьма впечатлен качеством камня. Еще высылаю копию признания Адамса. Его повесили вчера».

Кроме письма, в посылке лежали также маленький, но тяжелый замшевый мешочек и официальный документ на нескольких листах качественной пергаментной бумаги; листы были сложены вчетверо и скреплены печатью – на этот раз с гербом Георга II. Грей достал из походного сундука оловянный кубок и наполнил его до краев бренди, в который раз подивившись предусмотрительности своего слуги.

Подкрепив таким образом силы, он снова сел, взял в руки замшевый мешочек и вытряхнул на ладонь маленькое золотое пресс-папье в форме полумесяца с океанскими волнами. В него был вставлен ограненный – и очень крупный – сапфир, сверкавший словно вечерняя звезда. И где только Джеймс Фрэзер приобрел такую вещицу?

Грей покрутил пресс-папье в пальцах, любуясь мастерством ювелира, и отложил его в сторону. Какое-то время он потягивал бренди и глядел на официальный документ так, словно тот мог взорваться прямо на столе. У Грея были основания так предполагать.

Он взвесил пергаментные листы на ладони. В окно ворвался ветерок и слегка пошевелил их, как шевелит парус, прежде чем туго наполнить его.

Тянуть с чтением было бессмысленно. К тому же Хэл знал, о чем там говорилось, и все равно расскажет об этом Грею, хочет он того или нет. Вздохнув, Грей поставил кубок на стол и сломал печать.

«Я, Бернард Дональд Адамс, делаю сие признание по моей доброй воле…»

– Что это? – удивился Грей. Почерк Адамса был ему не знаком, и он не мог определить, сам ли Адамс писал этот документ или продиктовал его писарю. Нет, постой… Он пролистал страницы и взглянул на подпись. Рука та же. Ладно, по-видимому, Адамс написал это собственноручно.

Грей придирчиво посмотрел на почерк. Кажется, твердый. Значит, Адамс писал не под пыткой. Возможно, написанное соответствовало действительности.

– Идиот, – негромко сказал он себе. – Прочтешь эти чертовы листы, и дело с концом.

Он залпом допил бренди, расправил листы на столе и наконец прочел историю смерти отца.

Герцог уже некоторое время подозревал о существовании группы якобитов и выявил трех предполагаемых заговорщиков. Но все же он не собирался доносить на них до тех пор, пока не появился приказ о его собственном аресте по обвинению в измене. Узнав о нем, он немедленно послал за Адамсом и вызвал его в свое загородное имение в Эрлингдене.

Адамс не знал, известно ли герцогу о его собственном участии в заговоре, но не решился остаться в стороне из опасения, что герцог донесет на него в случае ареста. Поэтому он вооружился пистолетом и с наступлением ночи поскакал в Эрлингден, прибыв туда еще до рассвета.

Он подъехал к дверям оранжереи, и герцог впустил его внутрь. После чего состоялась «некая беседа».

«В тот день я узнал, что приказ об аресте по обвинению в измене был направлен самому герцогу Пардлоу. Меня это встревожило, поскольку до этого герцог выспрашивал меня и некоторых моих друзей, и его интерес к неким темам заставил меня предположить, что он подозревал о наличии тайного заговора, целью которого являлось восстановление Стюартов на троне.

Я был против ареста герцога, поскольку не знал размеров его осведомленности или подозрений и опасался, что он, оказавшись в опасности сам, мог указать на меня или моих главных соратников – Виктора Арбетнота, лорда Кримора и сэра Эдвина Беллмена. Однако сэр Эдвин особенно рьяно настаивал на аресте, утверждая, что никакой угрозы в этом нет, а все обвинения со стороны Пардлоу будут расценены как попытка спасти себя, что за ними не будет конкретных доказательств – тогда как сам факт его ареста естественным образом вызовет у всех уверенность в его вине и отвлечет внимание, которое могло бы в данной ситуации направиться на нас.

Герцог, услышав про приказ об аресте, прислал в тот вечер за мной и срочно вызвал меня в свое загородное имение. Я не посмел его ослушаться, не зная, какими он располагал фактами, и под покровом ночи поскакал к нему, прибыв почти на рассвете».

Адамс встретился с герцогом в оранжерее. Неизвестно, как проходила их беседа, но результат стал трагическим.

«Я взял с собой пистолет и зарядил его, подъезжая к дому. Я сделал это только в целях самозащиты, поскольку не знал, что задумал герцог и как он поведет себя».

Очевидно, опасно. Джерард Грей, герцог Пардлоу, тоже прибыл на ту встречу вооруженным. По словам Адамса, герцог достал пистолет из внутреннего кармана камзола – непонятно, то ли чтобы выстрелить, то ли просто пригрозить, – после чего Адамс в панике вытащил свой пистолет. Адамс считал, что пистолет герцога дал осечку, поскольку промахнуться с такого расстояния было невозможно.

У Адамса пистолет сработал без осечки, не промахнулся он и мимо цели. Увидев кровь на груди герцога, Адамс в панике убежал. Оглянувшись, он увидел, как герцог, смертельно бледный, но все с той же гордой и властной осанкой, схватился за сук персикового дерева и из последних сил швырнул в Адамса свое бесполезное оружие. И рухнул на землю.

Джон Грей неподвижно сидел, медленно теребя пальцами листы пергаментной бумаги. Он уже не видел аккуратных строчек с бесстрастным повествованием Адамса. Он видел кровь. Темно-красную, насыщенную как рубин, в том месте, где луч утреннего солнца неожиданно упал на нее сквозь стекло оранжереи. Видел волосы отца, взлохмаченные, как это бывало после охоты. И персик, упавший на каменные плиты и утративший свою совершенную форму.

Он положил бумаги на стол; их пошевелил ветер, и Грей машинально взял новое пресс-папье и придавил их.

Как там назвал его Керратерс? Человеком, который хранит порядок. «Ты и твой брат, – сказал он в тот раз, – вы не миритесь с хаосом и несправедливостью. И если где-то в мире есть порядок и мир – то благодаря тебе, Джон, и тем немногим, кто похож на тебя».

Возможно. Вот только знал ли Керратерс, какую цену приходится платить за мир и порядок? Но тут он вспомнил изможденное лицо Чарли. Исчезла его юношеская красота, ничего от нее не осталось, кожа да кости, да еще бульдожья решимость, поддерживавшая в нем дыхание.

Да, Чарли знал ту цену.

Почти через две недели безлунной ночью они погрузились на корабли. В конвой входили «Лоустофф», флагманский корабль адмирала Холмса, три военных корабля – «Белка», «Морской конек» и «Охотник», несколько корветов, другие суда, груженные пушками, порохом и боеприпасами, и несколько транспортов для перевозки живой силы – в общей сложности тысяча восемьсот человек. «Сазерленд» стоял на якоре ниже по течению, за пределами досягаемости пушек Цитадели, и следил за действиями противника. Река на участке под Цитаделью была усеяна мелкими французскими судами и плавучими батареями.

Грей плыл вместе с Вулфом и шотландскими горцами на борту «Морского конька». Слишком взволнованный, чтобы сидеть внизу, он весь путь простоял на палубе.

В его сознании непрестанно звучало предупреждение брата: «Не ввязывайся в его дурацкие авантюры», – но думать об этом было уже слишком поздно, и чтобы отвлечься от этих сомнений, он вызвал одного из офицеров на состязание: кто искуснее просвистит с начала до конца «Ростбиф из Старой Доброй Англии». Проиграет тот, кто рассмеется первым. В результате он проиграл, но больше не вспоминал слова брата.

После полуночи большие корабли бесшумно убрали паруса, встали на якорь и замерли на темной реке, точно спящие чайки. Л’Анс-о-Фулон, место высадки, которое Малкольм Стаббс и его скауты рекомендовали генералу Вулфу, находилось в семи милях ниже по реке у подножия отвесных утесов, сложенных из хрупкого сланца. Наверху находилось плато под названием Поля Авраама.

– Как вы думаете, они названы в честь библейского Авраама? – поинтересовался Грей, услышав это название, но ему сообщили, что там, на плато, находилась ферма, принадлежавшая бывшему лоцману Аврааму Мартину.

Грей решил, что столь прозаическое происхождение названия не делает его хуже. На этой земле разворачивались драматические события и без библейских пророков, бесед с Богом, без подсчета, сколько солдат может сидеть в Цитадели Квебек.

Стараясь не шуметь, шотландские горцы с их офицерами, Вулф со своими отборными бойцами – среди них и Грей – пересели в маленькие bateaux,[7] которые бесшумно направились к месту высадки.

Шум могучей реки заглушал плеск весел; в лодках все молчали. Вулф сидел на носу первой, лицом к своим войскам, но время от времени поглядывал через плечо на берег. Неожиданно он заговорил. Он не повышал голоса, но ночь была такой тихой, что все сидевшие в лодке слышали каждое его слово. К изумлению Грея, он декламировал «Сельское кладбище».[8]

«Мелодраматичный осел», – подумал Грей, но все же не мог отрицать, что стихи звучали проникновенно. Вулф не устраивал из этого театр. Он словно говорил сам с собой. По спине Грея пробежали мурашки, когда генерал произнес последние строки:

– «И путь величия ко гробу нас ведет», – закончил Вулф так тихо, что его услышали лишь три-четыре человека, сидевшие ближе всего.

Грей тоже был рядом и услышал, как генерал прочистил глотку негромким «хм» и расправил плечи.

– Джентльмены, – начал Вулф, слегка возвысив голос, – я предпочел бы писать такие строки, чем брать приступом Квебек.

Люди в лодке зашевелились, послышался смех.

«Вот и я тоже, – подумал Грей. – Поэт, написавший их, вероятно, сидел перед уютным камином в Кембридже, ел пышки со сливочным маслом, а не готовился упасть с отвесных утесов или подставить свою задницу под пули».

Он не знал, была ли это просто очередная мелодрама, свойственная Вулфу. «Возможно, да, возможно, нет», – подумал он. Утром он встретил возле сортиров полковника Уолсинга, и тот обмолвился, что Вулф отдал ему накануне вечером медальон с просьбой передать его мисс Лэндрингем, с которой Вулф был помолвлен.

С другой стороны, не было ничего необычного в том, что люди перед решающим сражением отдают свои личные ценности в руки друзей. Если тебя убьют или тяжело ранят, твое тело могут обшарить мародеры, прежде чем твои товарищи сумеют унести тебя с поля боя, и не у каждого найдется верный слуга, который сохранит твои вещи. Грей и сам часто брал перед боем у друзей табакерки, карманные брегеты или кольца – у него была репутация счастливчика, вплоть до Крефельда. Сегодня его никто не просил о такой услуге.

Он инстинктивно наклонился в сторону, почувствовав, как изменилось течение. Саймон Фрэзер, его сосед, качнулся в противоположную сторону и толкнул его.

– Pardon,[10] – пробормотал Фрэзер. Накануне вечером генерал Вулф заставил всех декламировать по кругу за обеденным столом французские стихи. По общему мнению, у Фрэзера был самый аутентичный акцент; до этого он несколько лет воевал с французами в Голландии. Если их окликнет французский часовой, его дело ответить ему. Несомненно, подумал Грей, Фрэзер теперь перебирал мысленно французские фразы, стараясь зарядить свой мозг, чтобы в панике не выскочило изо рта английское слово.

– De rien,[11] – пробормотал в ответ Грей, и Фрэзер гоготнул.

Было облачно; по небу ползли клочья отступавших дождевых туч. Это было кстати. Поверхность реки была испещрена рябью, пятнами слабого света, по воде плыли стволы и ветви деревьев. Но даже при этом хороший часовой вряд ли не заметит караван лодок.

Щеки Грея онемели от холода, но ладони взмокли от пота. Он дотронулся до кинжала, висевшего на поясе, и поймал себя на том, что трогал его постоянно, словно проверяя, с ним ли он. Впрочем, его это не слишком беспокоило. Напрягая зрение, он высматривал что-нибудь – отсвет костра, шевеление камня, который вовсе не камень… Ничего.

Сколько еще плыть? Две мили, три? Сам он еще не видел те утесы и не знал, далеко ли они находились.

Шум воды и плавное движение лодки навевали дремоту, несмотря на напряжение. Грей тряхнул головой и преувеличенно широко зевнул, прогоняя сонливость.

– Quel est ce bateau? Что за лодка? – Окрик с берега донесся до слуха Грея и показался ему нелепым и едва ли более примечательным, чем крик ночной птицы. Но в тот же миг рука Саймона Фрэзера сдавила ему руку, чуть не раздробив кости, а сам Фрэзер набрал в легкие воздуха и крикнул:

– Celui de la Reine![12]

Грей стиснул зубы, чтобы изо рта не вырвалось богохульство. Если часовой сейчас спросит пароль, то он, Грей, останется калекой на всю жизнь. Но через мгновение часовой крикнул: «Passez!»,[13] и стальная хватка Фрэзера ослабела. Саймон дышал словно кузнечные меха, но тихонько толкнул Грея локтем и снова шепнул: «Pardon».

– De rien, хрен с тобой, – пробормотал Грей, растирая руку и осторожно пробуя сгибать пальцы.

Они приближались к цели. Люди ерзали от нетерпения еще сильнее, чем Грей, – проверяли оружие, одергивали мундиры, кашляли, сплевывали за борт, готовились. Но все-таки прошла изматывающая нервы четверть часа, прежде чем они повернули к берегу и их окликнул из темноты еще один часовой.

Сердце Грея сжалось, и он едва не охнул от боли, ожившей в его старых ранах.

– Qui etez-vous? Que sont ces bateaux? – подозрительно спросил голос француза. – Кто вы такие? Что за лодки?

На этот раз Грей был готов и сам схватил Фрэзера за руку. Саймон наклонился в сторону берега и крикнул:

– Des bateaux de provisions! Tasiez-vous – les anglais sont proches! – Лодки с провиантом! Тише – британцы близко!

У Грея возникло безумное желание засмеяться, но он сдержал себя. В самом деле, «Сазерленд» был где-то рядом, на расстоянии пушечного выстрела, ниже по течению, и, несомненно, лягушатники знали об этом. В любом случае, часовой крикнул уже спокойно: «Passez!», и вереница лодок проплыла мимо него за последний изгиб реки.

Под дном скрипнул песок, и половина горцев немедленно выскочила из лодки и втащила ее. Вулф то ли выпрыгнул, то ли свалился через борт от нетерпения. Сонливости как не бывало. Они пристали к маленькой песчаной косе возле берега. Подплыли и остальные лодки. Темные фигуры сгрудились словно муравьи.

Двадцать четыре шотландца должны были первыми попытаться залезть на утесы, отыскать и, насколько возможно, расчистить тропу для остальных, поскольку утес был защищен не только крутизной, но и засеками – гнездами из заостренных бревен. Могучая фигура Саймона скрылась в темноте; его французский акцент сразу сменился свистящим гэльским, когда он с пронзительным шипением расставлял людей по местам. Грею даже стало одиноко без него.

Он не понимал, почему Вулф выбрал именно шотландских горцев – то ли за их умение лазать по скалам, то ли он предпочел рискнуть ими, а не другими солдатами. Скорее последнее, решил он. Вулф смотрел на шотландцев с недоверием и даже с некоторым презрением, как и многие английские офицеры. Во всяком случае, те, которые никогда не воевали вместе с шотландцами – или против них.

Со своего места у подножия утеса Грей их не видел, зато слышал шорох ног, время от времени дикий скрежет и стук падающих камешков, громкое, натужное урчание и гэльские возгласы, поминающие Бога, его матерь и всевозможных святых. Один солдат рядом с Греем достал из-за пазухи цепочку, поцеловал крошечный крестик и снова убрал за ворот, потом, схватившись за прутик, росший из скалы, ловко полез наверх; его килт развевался, на поясе покачивался палаш; вскоре его поглотила темнота. Грей снова дотронулся до рукоятки кинжала, его собственного талисмана против зла.

Последовало долгое, томительное ожидание во мраке. Грей даже немного завидовал шотландцам, которые, с чем бы они сейчас ни столкнулись – скрежет по камню и сдавленные вопли, когда чья-то нога скользила и друг хватал друга за руку, говорили о том, что подъем наверх был таким же невозможным, каким и казался, – уж точно не ведали скуки.

Внезапно сверху послышались грохот и треск; стоявшие на берегу люди в панике бросились врассыпную, когда из темноты вылетело несколько заостренных бревен, выдернутых из засеки. Одно воткнулось острием в песок всего в шести футах от Грея и покачивалось. Не сговариваясь, все отступили к песчаной косе.

Шорох ног и натужные возгласы делались все тише и вдруг прекратились. Вулф, сидевший на камне, встал и вгляделся в темный обрыв.

– Они добрались до верха, – прошептал он и сжал в восторге кулаки. – Боже, у них все получилось!

Люди у подножия утеса затаили дыхание; наверху стоял часовой. Тишина, не считая вечного шума деревьев и реки. И потом выстрел.

Только один. Люди внизу зашевелились, взялись за оружие, готовые сами не зная к чему.

Были наверху звуки? Грей не мог понять и, нервничая, повернулся к скале и помочился. Он застегивал штаны, когда услышал голос Саймона Фрэзера, донесшийся сверху.

– Готово, клянусь богом! – сообщил он. – Вперед, парни, ночь не такая длинная!

Следующие часы пролетели в чаду самого мучительного напряжения, какое испытывал Грей, после того как прошел по Шотландскому нагорью в полку брата, доставляя пушку генералу Коупу. Нет, правда, теперь было еще хуже, думал он, когда стоял в темноте, поставив одну ногу между деревом и скалой, а внизу было тридцать футов невидимого пространства. Его ладони обжигала веревка с грузом в двести фунтов на конце.

Шотландцы оглушили часового, прострелили ногу убегавшему капитану и захватили их в плен. Это была самая легкая часть операции. Далее нужно было подняться на утес всем остальным, раз была проложена тропа – если ее можно было так назвать. Они должны были подготовить все для подъема не только остальных солдат, прибывших теперь по реке на борту транспортов, но и семнадцати пушек, двенадцати гаубиц, трех мортир и всего необходимого для них – снарядов, пороха, лафетов. В конце этой операции, когда они все сделают, подумал Грей, вертикальная тропа на груди утеса, скорее всего, превратится в широкую дорогу, по которой смогут пройти даже коровы.

Когда небо посветлело, Грей на миг посмотрел вниз со своей позиции на верху утеса, откуда он командовал подъемом последних артиллерийских орудий, и увидел bateaux, снова плывшие по реке словно стая ласточек. Они пересекли реку, чтобы забрать еще тысячу двести человек, которым Вулф приказал пройти до Леви по другому берегу и прятаться в лесу до тех пор, пока не окажется, что шотландцы действовали успешно.

Над краем утеса показалась голова, изрыгавшая проклятья; принадлежавшее голове тело споткнулось и рухнуло у ног Грея.

– Сержант Каттер! – усмехнулся Грей и рывком поставил на ноги коротышку-сержанта. – Решили составить нам компанию?

– Бога душу мать! – ответил сержант, сердито отряхивая грязь с мундира. – Лучше уж нам теперь победить француза, чтоб не зря мы сюда лезли; вот все, что я могу сказать. – Не дожидаясь ответа, он повернулся и заорал, глядя вниз: – Шевелитесь, чертовы заморыши! Или вы все хотите съесть свинец на завтрак? Не обосритесь там, живее поднимайтесь сюда! Черт бы вас побрал!

В результате всех чудовищных усилий, когда рассвет пролил золотой свет на Поля Авраама, французские часовые на стенах Цитадели Квебек не поверили своим глазам при виде четырехтысячного британского войска, построившегося в боевом порядке.

В подзорную трубу Грей видел часовых. Расстояние было слишком велико, чтобы различить выражение их лиц, но то, как они носились в панике по стене, говорило обо всем. Он усмехнулся, увидев, как французский офицер схватился за голову, потом замахал руками, словно на стаю цыплят, заставляя своих подчиненных бежать во все стороны.

Генерал Вулф стоял на небольшом пригорке, подняв длинный нос, словно нюхал утренний воздух. Вероятно, подумал Грей, он считал такую позу величественной и красивой. На самом деле он напомнил ему таксу, почуявшую барсука и дрожащую от нетерпения.

Генерал не был одинок в своем желании. Несмотря на ночные тяготы, содранную на руках кожу, синяки на ногах и боках, вывихнутые лодыжки, нехватку сна и еды, восторг опьянял солдат сильнее любого бренди. Грей решил, что у них просто кружилась голова от усталости.

Ветер донес до него еле слышный рокот барабанов: французы спешно били сбор. Через считаные минуты он увидел, как от крепости поскакали всадники, и мрачно улыбнулся. Монкальм хотел призвать в крепость все войска, какие были у него поблизости. При мысли об этом у него все сжалось внутри.

Ситуация складывалась понятная: сентябрь, на носу зима. Вследствие тактики выжженной земли, применявшейся Вулфом, город и крепость не прокормятся в случае долгой осады. Французы сидели в крепости, англичане стояли перед ними, как и факт, очевидный обеим сторонам, что французы умрут от голода намного раньше англичан. Значит, Монкальм примет бой; выбора у него не было.

Многие солдаты захватили с собой фляжки с водой, некоторые немного еды. Им позволили отдохнуть, перекусить, расслабить мышцы – хотя никто из них не отрывал глаз от французов, собиравшихся перед крепостью. Грей, неотрывно глядя в подзорную трубу, видел, как росла их масса; далеко не все там были закаленными в боях солдатами. Монкальм вызвал из окрестных деревень свое ополчение – фермеров, рыбаков и coureurs du bois, охотников; а также, судя по их виду, и своих индейцев. Грей с опаской разглядывал намазанные маслом пучки волос на голове и боевую раскраску лиц, но после знакомства с Маноке индейцы уже не казались ему ужасными и пугающими – и на открытом пространстве против пушек они не будут такими эффективными, как в привычном лесу.

Монкальм на удивление быстро собрал свои войска. Солнце не прошло и половину своего пути к зениту, когда ряды французов пошли в наступление.

– Не стрелять, болваны, мать вашу! Если кто выстрелит до команды, башку тому оторву и пальну ею вместо пушечного ядра! – Грей услышал знакомый луженый бас сержанта Алоизиуса Каттера, слышный издалека. Такой же приказ, только менее выразительный, эхом пронесся по строю британцев; каждый офицер одним глазом глядел на французов, а другим на генерала Вулфа, который, горя нетерпением, стоял на пригорке.

У Грея забурлила кровь; он беспокойно переступил с ноги на ногу, пытаясь справиться с судорогой в икрах. Наступавший строй французов остановился; солдаты опустились на колено и разом выстрелили. Еще один залп прозвучал из цепи, стоявшей за ними. Слишком далеко, слишком, чтобы был какой-то эффект. От британских войск понесся низкий рокот – нутряной и голодный.

Грей так долго сжимал рукоять кинжала, что намотанная на нее проволока оставила отпечатки на его пальцах. Другой рукой он держал саблю. В этом сражении у него не было отряда, но его распирало желание поднять над головой саблю, чтобы на нее были устремлены глаза его солдат, и вести их в бой. Он передернул плечами, расслабляя их, и взглянул на Вулфа.

Еще один залп, на этот раз довольно близко, – и несколько британских солдат из переднего ряда упали, поверженные пулями мушкетов.

– Не стрелять, не стрелять! – приказ снова пронесся по рядам. Запах серы от запального фитиля, густой и едкий, перекрывал запах порохового дыма. Артиллеристы тоже выжидали.

Французские пушки дали залп, и убийственные ядра полетели по полю, но они казались жалкими, неэффективными, несмотря на весь причиненный урон. «Сколько там французов? – подумал Грей. – Возможно, они вдвое превосходят нас по численности. Но это не важно. Это будет не важно».

Пот лился по его лицу, застилал зрение, и он вытер глаза рукавом.

– Не стрелять!

Ближе, ближе. Многие индейцы ехали верхом на лошадях; он видел их группу в левой части французского строя. Этих нельзя выпускать из виду…

– Не стрелять!

Рука Вулфа медленно поднялась кверху, она сжимала саблю, и британская армия затаила дыхание. Гренадеры, любимцы генерала, стояли рядом с ним поротно, окутанные серным дымом от фитилей на их поясах.

– Идите сюда, пидоры, – бормотал рядом с Греем солдат. – Давайте подходите.

Над полем плыл дым, похожий на низкие белые облака. Сорок шагов. Эффективное расстояние.

– Не стрелять, не стрелять, не стрелять… – повторял кто-то нараспев, борясь с паникой.

Солнце сверкало на поднятых саблях в рядах британцев; офицеры эхом передавали приказ Вулфа.

– Не стрелять… не стрелять…

Сабли резко опустились.

– ОГОНЬ! – И земля вздрогнула.

Крик вырвался из глотки Грея, слился с ревом всей британской армии. Грей бросился вперед вместе с другими; всей своей мощью он взмахивал саблей, находя живую плоть.

Залп был сокрушительный, поле усеяли тела. Грей перепрыгнул через упавшего француза, рубанул саблей между плечом и шеей другого, застигнутого за перезарядкой мушкета, выдернул клинок и ринулся дальше.

Британская артиллерия выдавала залп за залпом, расчеты с лихорадочной быстротой забивали в пушки новые заряды. Каждый залп сотрясал плоть Грея. Он скрипел зубами, отшатнулся от острия полузамеченного штыка и внезапно обнаружил, что стоит один, тяжело дыша, со слезящимися от дыма глазами.

Он огляделся по сторонам, отыскивая ориентиры. Из-за густого дыма он даже не мог понять, в какой стороне от него была крепость.

Мимо него с пронзительными воплями неслось огромное пятно. Инстинктивно он метнулся в сторону и упал на землю. Мелькнули конские копыта, до его слуха донесся рык индейца, свист томагавка, пролетевшего мимо его головы.

– Дьявол, – пробормотал он и вскочил на ноги.

Где-то рядом бились гренадеры. Грей слышал команды их офицеров, грохот и хлопки взрывов их гренад, когда они сплоченно пробивались сквозь строй французов, словно маленькая мобильная батарея.

Гренада упала на землю в нескольких футах от него, и он почувствовал острую боль в бедре. Осколок металла рассек его бриджи, потекла кровь.

– Господи, – пробормотал он, запоздало сообразив, что от роты гренадеров надо держаться подальше; тряхнул головой, приходя в себя, и отбежал от них.

Он услышал знакомый звук, на миг заставивший его вздрогнуть от силы нахлынувших воспоминаний, – дикие крики шотландских горцев, полные необузданной, кровожадной ярости. Шотландцы орудовали своими палашами – двое из них вынырнули из дыма, преследуя кучку убегавших французов. Голые ноги мелькали под килтами. Во вздымавшейся от азарта груди Грея забурлил смех.

Он бежал сквозь дым, и тут его нога ударилась о что-то тяжелое. Он упал, распростершись на теле лежавшего на земле человека. Тот закричал, и Грей поспешно отполз от него.

– Виноват. Эй… Господи. Малкольм!

Стаббс ловил ртом воздух и в отчаянии хватался за мундир Грея.

– Господи! – Правая нога у него была оторвана; ниже колена торчали обломки белой кости, висела бахрома мышц, хлестала фонтаном кровь. Нет, нога не исчезла. Она – во всяком случае, ступня – валялась рядом, в башмаке и разорванном чулке.

Грей отвернулся, и его стошнило.

В горле бурлила желчь; он задохнулся и сплюнул. Снова повернулся к Малкольму и схватился за свой ремень, выдергивая его.

– Не надо… – проговорил Стаббс, отводя руку Грея, когда он стал заводить пояс вокруг бедра. Его лицо было белее, чем кость, торчащая из ноги. – Не надо. Будет лучше, если я умру.

– Пошел к дьяволу, – буркнул Грей.

Его руки, скользкие от крови, дрожали. Лишь с третьей попытки он продел сквозь пряжку конец ремня и затянул его так туго, что Стаббс заорал от боли.

– Эй, – раздался возле его уха незнакомый голос. – Давай его вынесем. Я… Дьявол! – Грей удивленно поднял глаза и увидел, как высокий британский офицер метнулся вперед, блокируя приклад мушкета, намеревавшийся выбить мозги из головы Грея. Не раздумывая, Грей схватился за кинжал и ударил француза в ногу. Тот заорал, дрыгнул ногой, и в это время незнакомый офицер опрокинул его на землю, пнул ногой в лицо и, наступив на горло, сломал ему шею.

– Я помогу, – спокойно сказал он Грею, нагнулся и подхватил Малкольма под руку. – Берись с другой стороны; мы отведем его в тыл.

Они подняли Малкольма, велели ему схватить их за плечи и потащили, не обращая внимания на французов, хрипевших и извивавшихся на земле. На краю поля, в тылу британского войска, уже работал армейский хирург. Когда Грей с офицером принесли к нему Стаббса, битва была закончена.

Грей повернулся и увидел, как деморализованные французы в панике бежали к крепости. Британские войска, ликуя, заполнили поле и захватили брошенную французскую пушку.

Все сражение продолжалось меньше четверти часа.

Грей обнаружил, что сидит на земле. В голове была пустота. Он не знал, долго ли так просидел, хотя и догадывался, что недолго.

Он заметил стоявшего рядом офицера и смутно подумал, что лицо ему знакомо. Кто… О да. Адъютант Вулфа. Он так и не узнал его имени.

Он медленно встал; тело было жестким, словно недельный пудинг.

Адъютант просто стоял там. Его взгляд был обращен на крепость и бегущих французов, но Грей догадался, что он ничего не видел. Грей оглянулся через плечо на пригорок, где только что стоял Вулф, но генерала нигде не было видно.

– Генерал Вулф? – спросил он.

– Генерал… – непослушными губами проговорил адъютант и с трудом сглотнул. – В него попали.

«Конечно же, безмозглый осел, – непочтительно подумал Грей. – Встал там во весь рост. На что он надеялся? Конечно же, его ранили». – Но тут он увидел слезы на глазах адъютанта и все понял.

– Так он убит? – глупо спросил он, и адъютант – почему он так и не сообразил узнать его имя? – кивнул и вытер лицо грязным от дыма и копоти рукавом.

– Он… сначала в кисть руки. Потом в тело. Он упал и полз – потом снова упал. Я перевернул его… сообщил, что мы победили… что французы бежали.

– Он понял?

Адъютант кивнул и тяжело, со всхлипом, вздохнул.

– Генерал сказал… – Он замолк и кашлянул, потом продолжал уже более твердо: – Он сказал, что умирает счастливым, зная, что он победил.

– В самом деле? – пробормотал Грей. Он видел, как умирали солдаты, часто видел и подумал, что, вероятнее всего, если бы Джеймс Вулф мог вымолвить что-то кроме мучительных стонов, то его последним словом было бы либо «дерьмо», либо «о боже», в зависимости от его религиозных предпочтений, о которых Грей ничего не знал.

– Да, хорошо, – бессмысленно пробормотал он и повернулся в сторону крепости. Люди бежали к ней, подобно муравьям, и среди одной из таких «муравьиных дорожек» он различил флаг Монкальма, трепещущий на ветру. Под ним, маленький на таком расстоянии, скакал на коне человек в генеральском мундире, без шляпы, горбясь и покачиваясь в седле; его офицеры ехали рядом с ним по обе стороны, беспокоясь, что он упадет.

Британцы перестраивали свои ряды, хотя было ясно, что больше воевать не придется. Во всяком случае, не сегодня. Неподалеку Грей увидел высокого офицера, который спас ему жизнь и помог тащить Малкольма Стаббса с поля битвы. Хромая, он шел к своим солдатам.

– Тот майор, – спросил он, подтолкнув адъютанта. – Вы знаете его имя?

Адъютант заморгал и пожал плечами:

– Да, разумеется. Это майор Сайверли.

– Сайверли? Неужели?

Адмирал Холмс, третий по рангу после генерала Вулфа, через пять дней подписал акт о капитуляции Квебека. Вулф и его помощник, бригадир Монктон, погибли в сражении. Монкальм тоже был мертв; он умер на следующее утро. У французов не было выбора: надвигалась зима, и в случае осады обитателям крепости грозила голодная смерть.

Через две недели после сражения Джон Грей вернулся в Гареон и обнаружил, что в городке, словно осенний ветер, свирепствовала оспа. Молодая женщина, мать сына Малкольма Стаббса, умерла; ее мать предложила Грею купить младенца. Грей вежливо попросил ее подождать.

Чарли Керратерс тоже умер: оспа забрала его ослабленное тело. Грей сжег его труп, не желая, чтобы кто-нибудь украл необычную руку Керратерса, поскольку индейцы и местные habitants[14] суеверно относились к таким вещам. Он взял каноэ и рассеял прах своего приятеля на пустынном островке посреди реки Святого Лаврентия.

Вернувшись из этой экспедиции, он обнаружил письмо от доктора Джека Хантера, хирурга и анатома, которое переслал ему Хэл. Проверив уровень бренди в графине, Грей вздохнул и распечатал его.

«Дорогой лорд Джон.

В последнее время я слышал разговоры по поводу гибели мистера Николса, в том числе комментарии, свидетельствующие о том, что общественное мнение считает вас виновником его смерти. В случае, если вы тоже разделяете это мнение, я подумал, что это, возможно, облегчит вашу совесть, когда я сообщу, что на самом деле вы ни при чем».

У Грея подкосились ноги, он медленно сел на табурет, и его взгляд впился в неровные строчки.

«Ваша пуля все же попала в мистера Николса, но это мало что изменило в его участи или даже совсем ничего не изменило. Я видел, как вы выстрелили в воздух – я и сказал об этом тем, кто присутствовал на той дуэли, хотя многие из них, кажется, оставили мои слова без внимания. Пуля, очевидно, пролетела кверху под углом и потом упала на мистера Николса сверху. К этому моменту она потеряла свою убойную силу и, поскольку сама по себе незначительная по величине и весу, она едва задела кожу мистера Николса выше ключицы, где и уперлась в кость, не причинив дальнейшего вреда.

Истинной причиной его обморока и смерти была аневризма аорты, слабость стенки одного из важнейших сосудов, идущих от сердца; такая слабость часто бывает врожденной. Стресс от электрического разряда и эмоции, вызванные дуэлью, очевидно, привели к разрыву аневризмы. Такие случаи не поддаются лечению и неизбежно заканчиваются смертью. Его ничто не могло спасти.

Ваш преданный слуга,

Джон Хантер, хирург»

Грей испытал самую экстраординарную гамму чувств. Облегчение – да, там было чувство глубокого облегчения, словно он пробудился от кошмара. А еще чувство несправедливости, окрашенное даже негодованием: боже, его чуть не женили! Конечно, он и сам мог быть покалечен или убит в результате этого недоразумения, но это казалось ему сравнительно безобидным. В конце концов, он солдат, и такие вещи случаются в его ремесле.

Его рука слегка дрожала, когда он отложил письмо. Под облегчением, благодарностью судьбе и негодованием росло чувство ужаса.

«Я подумал, что это, возможно, облегчит вашу совесть…» Грей представил лицо Хантера, говорящего эту фразу: сочувственное, умное и радостное. Прямолинейное замечание, но при этом абсолютно не скрывающее собственной иронии.

Да, он был рад узнать, что не виновен в смерти Эдвина Николса. Но каким путем получено это знание… Его руки покрылись гусиной кожей, и он невольно содрогнулся, представив себе…

– О боже, – пробормотал он. В доме Хантера он был один раз – на поэтических чтениях, состоявшихся под эгидой миссис Хантер с ее знаменитыми салонами. Доктор Хантер на них не присутствовал, но иногда спускался из своих покоев, чтобы поздороваться с гостями. В тот раз он так и сделал и разговорился с Греем и еще несколькими джентльменами, проявившими интерес к науке. Он предложил им подняться к нему и взглянуть на кое-какие интересные экспонаты из его знаменитой коллекции: на петуха с трансплантированным человеческим зубом, который рос в его гребне, на ребенка с двумя головами, человеческий зародыш с ногой, торчащей из живота.

Хантер ничего не сказал про стеллажи со стеклянными сосудами, а они были наполнены глазными яблоками, пальцами, печеночными долями… или про два-три человеческих скелета, прикрепленных к потолку болтом, вставленным в череп, с суставами на шарнирах. В тот раз Грею даже не пришло в голову, где – или как – Хантер их приобрел.

У Николса во рту отсутствовал глазной зуб, а соседний был наполовину отколот. Если Грей когда-нибудь снова окажется в доме Хантера, возможно, он увидит там череп с отсутствующим зубом.

Он схватил графин, вынул пробку и глотнул бренди прямо из горлышка. Пил медленно и долго, пока не исчезла та зловещая картина.

Маленький столик был завален бумагами. Среди них, под сапфирным пресс-папье, лежал аккуратный пакет, который вручила ему вдова Ламберт с воспаленным от рыданий лицом. Он накрыл его ладонью, чувствуя на своем лице нежное двойное прикосновение руки Чарли, и у него потеплело на сердце.

«Не подведи меня».

– Нет, – тихо проговорил он. – Нет, Чарли, я не подведу.

С помощью Маноке, ставшего его переводчиком, Грей после долгой торговли купил ребенка за две золотых гинеи, яркое одеяло, фунт сахара и маленький бочонок рома. Лицо бабки было мрачным, не от горя, подумал он, а от усталости и недовольства. После смерти дочери ее жизнь станет тяжелее. Англичане, сообщила она Грею через Маноке, жадные сволочи; французы были гораздо щедрее. Он поборол в себе желание дать ей еще одну гинею.

Осень была в разгаре, деревья сбросили листву. Голые ветви напоминали ему черные чугунные узоры на фоне бледно-голубого неба, когда он шел по городку к французской миссии. Крошечную церковь окружали несколько домиков, возле них играли дети; некоторые замерли и глядели на него, но другие даже не подняли головы – британские солдаты не были для них новостью.

Отец Ле Карре осторожно принял у него сверток, откинул край одеяла и посмотрел на лицо малыша. Мальчик проснулся и махал ручонками, и священник дал ему свой палец.

– А-а, – сказал он, увидев явные признаки смешанной крови, и Грей не сомневался, что священник счел его отцом ребенка. Он стал было объяснять, но потом передумал – разве это важно?

– Разумеется, мы крестим его по католическому обряду, – сказал отец Ле Карре, взглянув на Грея. Это был молодой мужчина, довольно пухлый, темноволосый и чисто выбритый, но с кротким лицом. – Вы не возражаете?

– Нет. – Грей вынул кошелек. – Вот деньги на его содержание. Я стану присылать по пять фунтов каждый год, если вы будете сообщать мне раз в году о его благополучии. Вот адрес, по которому мне писать. – Внезапно ему пришла в голову новая мысль – не то чтобы он не доверял доброму священнику, заверил он себя, вот только… – Присылайте мне локон его волос, – сказал он. – Каждый год.

Он повернулся, собираясь уйти, но священник окликнул его с улыбкой:

– Как зовут младенца, сэр?

– Э-э… – Он замер. Мать мальчика наверняка дала ему имя, но Малкольм Стаббс не сообразил сообщить его Грею, перед тем как отбыл в Англию. Как же назвать ребенка? Малкольмом, в честь отца, который бросил его? Не стоит.

Может, Чарльзом, в память о Керратерсе…

«…оно начинало биться вновь – но рано или поздно этого не случится».

– Его зовут Джон, – отрывисто сообщил он и прокашлялся. – Джон Синнамон.

– Mais oui, – кивнул священник. – Bon voyage, Monsieur – et voyez avec le Bon Dieu.[15]

– Благодарю, – вежливо ответил он и, не оглядываясь, пошел к берегу, где ждал его Маноке, чтобы попрощаться с ним.