Читать книгу Если б не было тебя - Диана Машкова - Страница 3

В тот момент он еще не знал, что его назовут Андрюшкой. Вообще ничего не знал кроме спокойствия удобной позы и безмятежного бытия – того, что предшествует основному. Зато многое чувствовал. Ощущал каждое движение мамы и даже перемены ее настроений – как землетрясение или шторм. Хотя штормило не часто: Андрюшке везло. Мама у него оказалась тихая, сидела на одном месте, старалась не шевелиться и даже не думать. А он в это время блаженствовал – засыпал под гул голосов и покачивался с каждым плавным движением. Только изредка приятная полудрема прерывалась. Накатывала вдруг такая тоска… Мама начинала рыдать, а он бил ее изнутри кулаками, пинался. Но и в такие дни она находила, чем себя успокоить. Покупала бутылку дешевого вина, быстро хмелела, и Андрюшка забывался вместе с ней.

А теперь вот покой нарушился безвозвратно. Все вокруг всколыхнулось, закружилось и стало давить, как тиски. Мучительно. Больно. Бедная головка младенца готова была лопнуть от напряжения: как он ни сопротивлялся, а неведомые силы выталкивали ее вон. Она застревала на каждом миллиметре, казалось, еще чуть-чуть, и расплющится. Так плохо и страшно Андрюшке не было еще никогда. Помимо воли он поворачивал головку, чтобы продвинуться вперед. Сначала – вбок, словно глядя на плечо, потом – вниз, подбородок к груди. По-другому было нельзя – сверху изо всех сил подгоняли. Темечко снова уперлось, но уже во что-то мягкое. Мягкое подождало и поддалось. Андрюшка протиснулся наконец благодаря чьим-то рукам на божий свет.

Свет оказался резким и злым. Андрюшка больше не чувствовал маму. Хотел или нет, а пришлось совершить много движений сразу: расширить ноздри, поднять грудь, открыть рот. Обжигающий воздух ворвался в легкие, с силой расширив их. Он сморщился от боли и что было мочи заорал. Воздух раздирал крошечное тело изнутри. А потом перерезали пуповину.

Его обтирали, мыли, переворачивали. Смотрели, слушали, мяли. Вокруг происходило столько всего и сразу, что закружилась голова. Андрюшка заморгал и закрыл глаза, чтобы спастись. Режущий свет безжалостно бил даже сквозь веки. Больше всего на свете сейчас он хотел вернуться назад, к маме, и вместе с ней провалиться в привычный спокойный сон.

Не тут-то было. Пугающие звуки валились со всех сторон. Крики людей, лязганье инструментов, хлопанье дверей, топот ног. Он поневоле открыл глаза. Прямо над ним замерли две расплывчатые фигуры в белом.

– И как? – пожилая медсестра с любопытством разглядывала ребенка.

– Девять баллов. Отлично. – Молодая врач-педиатр закончила оценку по шкале Апгар.

– Надо ж! – медсестра возмутилась. – Отчего таким никчемным мамашам достаются такие хорошие детки?!

– Тише вы, тетя Надя, – оборвала педиатр, – роженица услышит!

– А мне-то что? – старуха воинственно огрызнулась. – Где справедливость? Танька моя с Егором сколько лет мучаются. Оба при высшем образовании. И обследовались, и готовились, а никак. Выкидыш за выкидышем. И ЭКО не помогает. Четыре года подряд!

– Пусть усыновят, – спокойно посоветовала врач.

– Типун вам на язык, Василиса Петровна! Кто ж знает, какие там гены?!

– На вас никак не угодишь…

– А я вот и размышляю. Есть Бог или нет? Зачем пьяницам да наркоманкам каждый год рожать? Эта Катька пятый раз у нас, и еще – окаянная – придет.

– Наверное, Бог дает им детей, чтобы одумались.

– А-а-а, – тетя Надя бросила на родильный стол презрительный взгляд, – такие одумаются! Мне вот дитя жалко, и только.

Андрюшка слушал голоса то морщась, то щурясь, а потом провалился в полуобморок-полусон. Старая Надя пожалела его: взяла и без спросу положила к матери на живот. Только тогда долгожданное спокойствие к ребенку вернулось. Стало уютно, тепло – так, как нужно. Он уснул глубоким и безмятежным сном. А роженица даже не взглянула на малыша: нахмурила брови и закрыла глаза.

– Посмотри хоть разок, – не выдержала медсестра, – пацан хоть куда!

– Мне все равно.

– И этого, что ли, не заберешь?

– Некуда.

Надя специально тянула время. Думала, может, Катерина сменит наконец гнев на милость. Но та и пальцем не дотронулась до малыша. Пришлось унести его в детское отделение, уложить в прозрачный бокс. Согретый маминым теплом, ребенок крепко спал.

Пробуждение напугало Андрюшку. Он ощутил холод, гнетущую пустоту и тут же закричал. Надрывался как мог, пытаясь позвать на помощь, плакал, спасаясь от мокрых ледяных пеленок, сковавших ножки. Никто к нему не пришел. Целую вечность он орал один, до хрипоты. И только когда к его голосу присоединились все разбуженные младенцы в боксах, явилась медсестра.

Настырная Надя, несмотря на протесты уже вполне оклемавшейся после родов Катерины, притащила Андрюшку к матери и велела кормить.

– Не буду, – женщина смотрела в стену.

– Как так? Пусть подыхает?!

– Дайте смесь.

– Ты меня будешь учить?! Родила – значит, корми!

Катя скрестила на груди руки и посмотрела на настырную тетку исподлобья.

– Нет у меня молока.

От давления груди проснулись: белая жидкость намочила халат и даже прижатые к нему руки.

– Кормить станешь, придет!

– Идите уже! Не буду!

Старуха обозленно положила сверток с ребенком рядом с неразумной мамашей и вышла за дверь. Палата в изумлении наблюдала за разыгравшимся спектаклем. Ждали, когда мать наконец одумается и возьмет на руки дитя. Но Катя к нему даже не прикоснулась.

Андрюшка, оказавшись рядом с мамой, почувствовал ее аромат: молочный и пряный. Он закряхтел, задвигал головкой и стал ловить воздух губами.

– Тебя же ищет! – упрекнула Катю соседка.

– Пусть.

– Мальчик?

– Да.

– Давай себе заберу! – как маленькую, припугнула она Андрюшину мать. – У меня девочка родилась. Вдвоем веселее.

– Бери, – Катя пожала плечами.

– Ну, ты вообще, – обиделась женщина, – с тобой как с человеком…

Не ответив, мать Андрюшки плотнее запахнула халат и стремительно вышла в ванную комнату.

Она почти бежала по знакомому коридору. Торопилась как на пожар.

– Мамочка, вы куда? – молодой медбрат в голубом костюме возник у нее на пути.

– В ординаторскую.

– Дорогу показать?

– Сама знаю.

Она свернула направо и прошла мимо предродовых палат, удивляясь собственному самочувствию. Пятые роды оказались легкими – пятнадцать минут на столе, и все. Осталась только неприятная слабость, но это ее не беспокоило. Пройдет. Чепуха. В первый раз, помнится, промучилась больше суток. Схватки то возникали, то замирали, стимулировать никто не думал. Кесарево делать – и подавно. Для этого врачам надо было заплатить, а у нее, обычной заключенной из женской колонии, не было ничего. Ей казалось тогда, они с малышкой обе умрут. Девочка от недостатка кислорода, а она от невыносимой и бесконечной боли. Нет, выжили. Только что толку? Все равно ребенка у нее тут же забрали, перевели в дом малютки при колонии, а самой дали чуть-чуть отлежаться и тут же в камеру. А она до сих пор не забыла чудесную белокурую девочку с вьющимися, как у деда, волосами. Даже странно, что малышка совсем не была похожа на своего отца – чернобрового красавца. Предателя.

Жгучее желание выпить вернулось так неожиданно, что она на мгновение замерла, сглатывая слюну. Скорее бы выйти отсюда.

– Можно? – постучавшись, Катя приоткрыла дверь и просунула голову в ординаторскую.

– Входите.

Женщина аккуратно протиснулась внутрь и огляделась. Из старых врачей, которые знали ее как облупленную, не было никого. За дальним столом сидела только новенькая, та самая девушка-педиатр, которая осматривала после родов ее ребенка.

– Мне нужно заявления написать. – Катька без предисловий перешла сразу к делу.

– Какие? – Василиса Петровна смотрела на родильницу с любопытством.

– Выписка под мою ответственность и отказ от ребенка.

Глаза педиатра расширились, она испуганно взглянула на дверь, словно надеясь, что кто-нибудь из коллег войдет и избавит ее от неожиданной беды.

– Присядьте. – Она встала и выдвинула для Кати стул. Сама села напротив. – Не нужно торопиться. У вас послеродовой шок. Это пройдет.

Катя усмехнулась:

– У меня пятый раз послеродовой шок. Я привыкла. Ребенка не заберу, не надейтесь. Не планировала его заводить.

– Как же так?! Если не собирались, зачем рожать?

– А, по-вашему, лучше было убить? Знаю я, как вы, «порядочные женщины», проблемы решаете – чуть что – на аборт. И шито-крыто.

– Почему же аборт? – Василиса Петровна покраснела, вспомнив четвертый курс мединститута. – Есть же противозачаточные средства, презервативы…

– И сколько эти ваши таблетки стоят?! – Катька зло посмотрела на докторшу. – Я столько не получаю.

– Но на водку-то вам хватает. – Василиса Петровна разозлилась на себя за неприятные воспоминания: надо забыть ошибку, не было у нее другого выхода, и точка. – Можно не пить!

– Можно и не жить, – парировала Катька.

– Презервативы, в конце концов! Стоят копейки.

– Вы как это себе представляете? – Катька обнажила в улыбке редкие, полусгнившие зубы. – Попробуй напялить его, если мужик не хочет.

– Господи! Выбирайте нормальных мужчин.

– Да кто ж их выбирает, – родильница пожала плечами, – попадется какой, и ладно. Выпьешь, пригреешься, можно жить дальше. А так хоть в петлю.

Она замолчала, выжидающе глядя на назойливую врачиху, которая теперь ловила ртом воздух, не зная, что сказать. А нечего так настырно лезть не в свое дело! Нашла кого лечить. Раньше надо было об этом думать. Когда Кате нужна была помощь, где все они были? С ребенком под сердцем осудили за кражу. Она только потом, отсидев, поняла, что Рустам сам это все организовал. Намеренно в тот раз сделал так, чтобы их засекли, а вина оказалась на ней – избавиться хотел. Не собирался жениться, не планировал заводить детей: попользовался девчонкой и выбросил вон, как мусор, как только стала не нужна. «Ты беременная, – убеждал он, – тебя пожалеют и выпустят. Подумаешь, жратвы украла из магазина!». Не пожалели. Впаяли по полной – устроили показательную порку, чтобы другим неповадно было. Два года отсидела в женской колонии по 158-й статье. Вышла, хотела забрать дочку и вернуться по законному адресу, но ребенок каким-то чудом из дома малютки пропал. Ей сказали, что усыновили. При живой-то матери! А может, пожалели, соврали: слабенькая уж очень малышка была… Катя долго бегала по инстанциям, пока не поняла, что все шито-крыто. Концы в воду. Ее уже запомнили повсюду, не пускали даже на порог дома ребенка и органов опеки.

Рустам тем временем бесследно пропал. Съехал с прежней квартиры, где они жили вместе с его родителями. Катька сунулась было к родной матери, но та, алкоголичка, даже на порог пустить не захотела. Ну, а дальше пошло-поехало: случайные заработки, случайные собутыльники, они же сожители. Еще раз родила. Снова девочку. Хорошо, папаша не отказался ни от нее, ни от ребенка: устроились втроем в его коммуналке. Родили еще одного. На этот раз оказался пацан. И жили вроде нормально. Ну, пили. А кто от собачьей жизни не пьет? Денег-то ни на что не хватало. Зато в отличие от собственной матери Катька своих детей пальцем не трогала. Сашка, отец, наказывал их, конечно, но в меру – только если очень уж доставали. Но соседи, похоже, настучали в милицию. Детей у них отобрали, а Катьку – теперь уже официально – лишили родительских прав. Долго после этого они с Сашкой не протянули, и она снова оказалась на улице. А там один, второй, двадцать пятый. От кого рожала четвертого ребенка, Катя уже и вообразить себе не могла. И дальше по накатанной…

Она смотрела поверх аккуратно зализанной макушки врачихи и ждала, когда та наконец образумится и выдаст ей бланк. Какой толк время терять? Но вместо этого наивная Василиса Петровна снова начала что-то бормотать – о материнских чувствах, о долге, об ответственности. Достала! Сразу видно, зеленая совсем, не привыкла к профессии. В их инфекционном роддоме отказников пруд пруди! Каждую неделю привозят пачками таких же баб, как Катька, – без анализов, не наблюдавшихся, рожающих невесть от кого. Им бы скинуть и назад – в свой личный ад. Все равно такие мамаши детей никогда не заберут, как ни уговаривай. Им самим негде жить и нечего есть. Куда сунешься с приплодом? Себе на хлеб и то заработать не сможешь. Не говоря уж о том, чтобы пристроиться к какому-нибудь мужику с жилплощадью под теплый бок.

К несказанному облегчению Кати, дверь наконец открылась, и в ординаторскую вошел заведующий отделением Николай Николаевич. Крепкий такой, видный мужчина. С большими надежными руками, покрытыми жесткими волосами. Однажды Катьке повезло, попала в его дежурство – сама не поняла, как родила под чутким контролем. Раз-два, и готово. Он только ласково приговаривал: «Давай, Катюха! Трудись, родная». Хороший человек.

– А-а, уже здесь? – Николай Николаевич бросил на родильницу усталый взгляд. – Василиса, кончай с ней церемониться. Бесполезно. Там еще двое ребят появятся с минуты на минуту. Будь другом, сходи, посмотри.

– Но как же с женщиной быть?

– Выдай бланки, пусть пишет, что хочет. На имя главного врача, – напомнил Николай Николаевич, уже обращаясь к Кате.

– Знаю. – Она торопливо кивнула.

– Причину отказа укажи.

– Я помню. Нет возможности содержать материально. Усыновление разрешаю.

– Вот видишь, Василиса Петровна. – Заведующий отделением упал в свое кресло и прикрыл глаза. – Мамаша у нас грамотная.

Молодая врач торопливо вышла за дверь. А Катька, высунув язык, аккуратно, школьным круглым почерком, выводила красивые буквы. Старалась не наделать ошибок – не хотелось позориться.

– Ребенка-то как назовешь? – протянул Николай Николаевич, не открывая глаз.

– Другие пусть называют.

– Все равно первое свидетельство мы будем оформлять.

– Мне-то что…

– Ладно, – Николай Николаевич оживился, сел ровнее и несколько секунд задумчиво смотрел в потолок, – пусть будет Андреем! Хорошее имя. Мужественное.

Катька только недовольно повела плечом, словно не желала ничего слышать. И продолжала корпеть над буквами.

– Тебе самой-то сколько лет? – спросил вдруг Николай Николаевич ни с того ни с сего.

Катька на мгновение задумалась. Она время от времени забывала свой возраст: иногда казалась себе столетней старухой, а иногда – подростком.

– Двадцать пять.

– Как и моей дочери. Ужас… И что, некому было помочь? Ни родственников, ни друзей?

– Нет.

– Сколько пытаюсь добиться, – он тяжело вздохнул, – чтобы построили центры помощи неимущим матерям с детьми. Не понимают.

– Что за центры? – спросила Катька из вежливости, чтобы не обижать хорошего человека.

– Дома, в которых можно бесплатно жить. Общими усилиями воспитывать детей. И учиться, получать профессию. Это же выгоднее, чем содержать детские учреждения! Женщины постепенно смогут сами себя обеспечивать. И будут рядом с родными детьми.

– Не знаю, – Катька удивленно посмотрела на седого мечтателя, – я бы в такой дом не пошла.

– Почему?

– Не верю нашему государству, – она прищурилась. – Если бы нужны ему были матери с детьми, беременных женщин не сажали бы в тюрьму из-за еды. Разворуют ваш центр! Пропьют. А мамаш и детей продадут на органы.

– Катя, что ты несешь?!

– Это вы тут несете, жизни не знаете! – Она разозлилась, позволила себе прикрикнуть.

Он ничего не ответил. Обиделся.

Катя молча встала и передала ему в руки два листа. Николай Николаевич пробежал глазами по ровным строчкам с круглыми боками, отложил документы на свой стол и сквозь прищур посмотрел на некрасивую молодую женщину с маленькими глазками и опухшим лицом. На вид ей можно было дать лет пятьдесят.

– Катерина, вы же потом жалеть будете, – неожиданно перешел он на «вы».

Она только пожала в ответ плечами и тихо вышла за дверь.

Все равно, что будет потом. Сейчас нужно быстрее уйти, не видеть ребенка, не думать о нем. Дай Бог, чтобы ему попались хорошие родители. Новорожденных да здоровеньких усыновляют быстро. Все сложится. А ей тут не место – нигде не место. Да и нет больше сил. Выпить хочется так, что нутро горит.