Читать книгу Фаталист. Желающего судьба ведет, нежелающего – тащит - Диана Ольшанская - Страница 7

Легкий поворот калейдоскопа, и самоцветы меняют узор…

Когда мы нащупаем в озябших пальцах протянутую Тобой нить, мы наконец поймем, как ожидание мечты в Твоих руках обретает дух и плоть… Ради этих вожделенных мгновений, Ты делаешь невозможное возможным: переплетаешь тысячи дорог в одну, и только Тебе известно о назначении каждой…

Во время наших остановок на природе, Профессор брал меня с собой на прогулки, рассказывал о разновидностях местной флоры: от трав до плодовых растений. Занимаясь растениями как частью природы, он определял их, характеризовал и систематизировал. Библиотека Дома была уставлена книгами в кожаных переплетах с вензелем Профессора, в которых содержалось описание и анализ всевозможных трав, кореньев, цветов, грибов и деревьев. Книги были пронумерованы и расставлены на полках в алфавитном порядке с аккуратностью и педантизмом, которые Профессор проявлял в любой работе. Я с интересом читал его записи о многообразии флоры, собранные им сведения о тысячах растений, в том числе комнатных и оранжерейных, причем описание характеристик каждого вида сопровождалось искусно выполненной им зарисовкой. В каталогах кроме описания видов, родов или семейств представителей флоры с анализом их возраста, условий произрастания и распространения, особое внимание уделялось классификации на консервативные и прогрессивные виды, а также их взаимодействию. Труды эти опирались не только на наблюдениях, но и на сведениях людей той или иной местности об окружающем их мире. Также как и врачевание Профессора основывалось на многовековом опыте и знаниях, тщательно собранных у целителей и травников, которых он встречал на своем пути. Располагая сокровищницей описанных лекарственных растений, большинство из которых не были широко известны, он мог в любую минуту приготовить лечебный настой от множества болезней. В свое время начало этой науки для Профессора положил известный Травник, у которого он когда-то учился, постигая премудрости врачевания, и теперь я помогал Профессору в подготовке своему учителю необыкновенного подарка, над которым он трудился почти год. Это были большие механические часы, внутри которых помимо циферблата, фаз Луны, дня и ночи имелся встроенный механический календарь посева и цветения определенных трав, указывающий дни в году, когда их следует собирать. Они уже были почти готовы, когда Профессор объявил, что мы направляемся к Травнику в Плавучую Деревню для того, чтобы вручить ему Подарок.

Я захлопал в ладоши, радуясь всему новому, что мог встретить, но Филин, сверкнув глазами исподлобья, приструнил меня одним взглядом, насупился, произнеся свое ворчливое «понятно», а на следующий день мы тронулись в путь.

По дороге мы видели, как косяки рыбы шли по реке, перепрыгивая через мелкие препятствия, неслись вперед, будто наперегонки с Домом. Мы продвигались вдоль берега, иногда останавливаясь на перевалах, а они плыли дальше и, как мы наблюдали, – нерестились в верховьях, а потом возвращались к устью и там уже наши пути расходились.

Мы проезжали большие поля и маленькие лужайки, расположенные на террасах обрывистых склонов. Тщательно высаженные руками человека и орошаемые талой водой с гор, они создавали гигантские ступеньки, в которых росли злаковые культуры всех оттенков зеленого. Вода попадала в предгорья, а когда потоки разливались в долине, замедляя бег, они останавливались и затихали, образовывая цепь болотистых лугов. Это были замкнутые миры, где улитки чистили водоемы от водорослей и сорняков, а лягушки помогали бороться с вредоносными насекомыми. Если те поля и возделывал человек, то его сосуществование с природой приближалось к идеальному: они не уничтожали, а напротив, помогали друг другу.

Профессор часто говорил о «дестабилизации экосистемы – могиле человечества», которую оно так старательно себе копало. «Самое ценное, что мы можем передать следующему поколению, это выверенный алгоритм мирного взаимодействия человека с природой», – говорил он мне. Обращаясь к примерам истории, Профессор рассказывал, что если раньше периоды вымирания различных видов животных и растений были вызваны такими причинами, как столкновение с небесными телами, землетрясение или извержение огромных вулканов, то текущий период, на его взгляд, был печально уникален: с момента расселения людей по планете, они ее разрушали, охотясь, убивая, ломая или опустошая, словом, всячески нарушали среду обитания и разносили болезни. Исчезновение целых видов существ, по мнению Профессора, было важнейшей проблемой. В самый разгар своих размышлений вслух, он начинал расхаживать по комнате, иногда жестикулируя, снимал очки, поправляя отвинтившуюся дужку, и растирал колено ладонью. Открывая один из ботанических каталогов, он говорил: «Вот, например, это растение является единственным источником препарата против москитной лихорадки. А теперь представь, что будет, если оно исчезнет?! Когда один вид исчезает, возникают популяционные изменения и в других видах, и тогда экосистема необратимо меняется… Понимаешь?». Я кивал ему в ответ, даже если не всегда понимал, о чем шла речь. Глядя на его волнение и желание донести до меня «истину», я просто не мог поступать иначе. Разговоры эти частенько прерывались Филином, который из рубки Дома легким гудком предупреждал о наступлении полночи, и мы прощались до следующего утра.

Оставляя Дом без присмотра, Филин как всегда кряхтел от недовольства, долго закрывал его на всевозможные замки, секретные и не очень, перепроверяя по несколько раз – все ли надежно заперто. Мне казалось, что Ларго обреченно вздыхал, когда его оставляли одного. Хотя, быть может, я путал эти вздохи со звуками, издаваемыми остывающими трубами. В эти минуты Филин обычно увещевал Дом: «Не скрипи, в другой раз и ты с нами», – и это означало, что он готов ненадолго с ним расстаться. Последний щелчок последнего замка, и мы уже шли по тропинке вниз к реке, где, по словам Профессора, в камышах была спрятана небольшая лодка.

Филин обычно нес большую дорожную сумку Профессора, в которой лежали различные детали, мешочки с крепежом: гайками, винтиками, гвоздями, инструментами, а также множество пузырьков с настойками из редких трав. Кто знает, что именно и в какой момент может пригодиться? На этот раз в этой сумке лежал и подарок Травника. Мы с Филином плелись позади Профессора, потому что, как правило, он никуда не спешил, любил частенько останавливаться возле какого-нибудь заросшего пруда или интересующего его дерева, постоять несколько минут и сделать запись в своем блокноте, с которым никогда не расставался. Сейчас он встал возле небольшого куста, внимательно разглядывая его листья и почву, на которой он произрастал. Мы с Филином были неподалеку, когда он протянул мне драгоценную сумку Профессора.

– Хочешь понести? – спросил он меня таинственным голосом, понимая, что для меня это большое доверие с его стороны. «Конечно же, я хочу! Спрашиваешь?!» – я энергично кивал головой, не зная, как еще выразить свою радость, а Филин посмотрел на меня своими огромными глазами, словно и вправду был птицей и, тут же прищурившись, добавил: «А ты попроси».

Я чуть не задохнулся от возмущения, а он, глядя на меня, все чего-то ждал. И ужаснее того, что я не мог ему ответить, был его разочарованный взгляд. Он отвернулся в сторону со своим «понятно», и мы пошли дальше, делая вид, что все в порядке вещей.

Но Профессор всё и всегда знал. Ему необязательно было видеть, что происходит между мной и Филином, он, лишь окинув нас взглядом, сразу всё понимал. Этот удивительный человек учил меня смотреть на вещи по-новому, учил радоваться и принимать. «Разочарование – это чувство, которое может испытывать только неравнодушный человек. Если ты все еще приносишь огорчение Филину, значит, он все еще ждет, что ты заговоришь, – говорил мне Профессор, пока я украдкой вытирал слезы. Он ждет, когда ты заговоришь, а ты – что его участие в твоей жизни будет выражаться иначе. Ожидания почти всегда приносят разочарования, мальчик мой. Ничего не жди, просто никогда не теряй надежды».

У берега мы сели в лодку, о которой знали только те, кого жители Плавучей Деревни были готовы подпустить к своему жилищу. Пройдя устье реки, мы вышли в огромное озеро, где и располагалось это селение, в тридцать домов, не больше. Пока мы плыли, я слушал рассказ Профессора о Плавучей Деревне, которая стоит здесь, на воде уже триста лет. В ней жили ведуны и врачеватели, многих из которых Профессор знал лично. Когда-то в знак благодарности за знания, которые они ему передали, Профессор сконструировал механические ходули, на которых дозорные могли с легкостью перемещаться по озеру, опираясь о дно, чтобы охранять свое поселение и предупреждать приход незваных гостей. Иногда к ним пытались проникнуть охотники поживиться чужим добром, полагая, что у жителей деревни есть драгоценные камни, которые можно было намыть у берегов реки, но местные этот промысел не вели, а если у кого и имелись камешки, то они были, скорее случайной находкой.

– То есть надо быть готовым ко всему, – заключил недовольно Филин. Но Профессор, посмотрев на него, миролюбиво улыбнулся.

– Главное сохранять спокойствие, – сказал Профессор, – и просто наблюдать, – добавил он, глядя на меня.

Словно в подтверждение этого разговора нас внезапно окружили дозорные на высоких механических конструкциях, о которых рассказывал Профессор. Но даже если бы он ничего о них не рассказал, я бы сразу признал его работу. Филин напрягся всем телом, но один из дозорных, узнав Профессора, приложил руку к груди, кивнул головой, сделал знак другим и беззвучно исчез в окружавшем нас тумане вместе с остальными так же неожиданно, как и появился.

Мы доплыли до дальнего дома, который скорее был похож на огромную плавающую комнату с бумажными, как мне показалось, стенами, построенную на деревянном плоту. Бедность проглядывала из всех его щелей. Вместо двери – большая занавесь, горшки с цветами, готовые развалиться на части – перевязаны веревкой… Заметив мой взгляд или просто читая мои мысли, в чем я был совершенно уверен, Профессор сказал, что внешний лоск для жителей этой деревни не имеет никакого значения и что они предпочитают оставаться чистыми в душе.

На пороге плавучего дома я увидел девочку с необычными чертами лица: нависающие веки, узкий разрез глаз. Казалось, она смотрит с прищуром, и все же взгляд ее был мягким, а оливковая кожа слегка блестела, отражая щедрое солнце. На вид ей было лет пятнадцать. Расчесывая гребнем густые и черные как смоль волосы, она вплетала в них небольшие цветки. Я не мог оторвать глаз от этого действа. В ту минуту мне казалось, что вся гармония мира была не где-нибудь, а тут, в длинных волосах этой девочки, покачивающейся в своем плавучем домике, в окружении небольшой лужайки с цветами в горшочках, что плавали вокруг, словно поплавки. С другой стороны на маленьком пришвартованном плоту росла карликовая яблоня, а мостиком к ней служила деревянная лестница. Это был сад, состоящий из единственного деревца на воде, а вокруг него было укреплено множество жердей с клетками, в которых пели и чирикали разные птицы, каждая на свой лад.

В этом гомоне я слышал и голос девочки: чем ближе мы подплывали, тем четче я слышал переливы вибрирующих гортанных звуков от низкого к высокому и обратно, прерывающимися порой резкими выдохами, свистами и трелями. Поочередно юная птичница повторяла голоса всех пернатых, оказавшихся в ее плену, а они вторили ей, как своему сородичу.

Я огляделся вокруг. Странное поселение, где жили люди… Дни напролет они проводили в воде, занимаясь своими делами: ловили рыбу, стирали одежду, мылись, а дети – просто играли в этом растворе бурого цвета, напоминающем скорее жидкую глину, чем воду. Я не понимал, какая здесь может водиться рыба, но ведь и рыба водилась, и люди жили, и как я видел, вполне счастливо, насколько человек может быть счастлив на воде.

«Что мы знаем о том, кто у кого в гостях: суша у воды или вода у суши?» – почему-то спросил Филин, на что девочка, внезапно замолчав, посмотрела на нас глазами, полными интереса и тут же, явно не понимая значения слов, коверкая их и проглатывая звуки, тем не менее, воспроизвела вопрос Филина. Она подражала любым звукам, которые слышала – и птиц, и людей. Это невинное занятие, однако, меня смутило, я отвел взгляд и машинально поправил повязку, означающую мое молчание. Когда я набрался смелости вновь на нее взглянуть, мы уже были на расстоянии вытянутой руки и пришвартовались у ее дома.

Неожиданно для меня Профессор стал говорить с ней на незнакомом мне певучем языке со странными нелогичными ударениями в словах, резкими перепадами интонации, издавая то писклявые, то низкие гортанные звуки. Но девочка не стала его передразнивать, а склонив приветственно голову и приложив руку к груди, спокойно ответила. Профессор пояснил нам, что девочка с оливковой кожей – внучка Травника и что нас пригласили войти в дом.

Филин привязал лодку к причалу и, последовав примеру Профессора и «Оливковой Девочки» – как я ее про себя навал, мы сняли перед дверью обувь и вошли в дом.

Внутри дом выглядел как большая лаборатория по созданию различных лекарственных средств: мазей, смесей, порошков и жидкостей. На большом столе были расставлены запечатанные стеклянные банки и глиняные сосуды с надписями, которые я не мог прочитать, ступки с пестиками и венчиками разных размеров, колбы, весы, множество инструментов – деревянных и металлических. В окружении полок с книгами, а также огромного количества трав, развешанных пучками вдоль стен, сидел худощавый старец с точно такой же оливковой кожей и такими же глазами, как и у его внучки. Увидев Профессора, Травник засветился улыбкой. Я увидел в нем то же, что меня так удивляло в Профессоре: ум в глазах и любовь, с которой он принимал все происходящее. Он распростер руки, и они с Профессором обнялись. Мы с Филином стояли поодаль, пока Оливковая Девочка не предложила нам жестом присесть на подушки в дальнем углу комнаты, одновременно разжигая огонь под странным чайником с носиком длинной в целую руку.

Пока мы сидели в ожидании напитка из трав, собранных в прибрежных лесах Плавучей Деревни, Профессор и старец переговаривались на странном «птичьем языке». По просьбе Профессора Филин достал из сумки подарок, который тот преподнес своему учителю. Девочка подбежала посмотреть на часы, провела кончиками пальцев по корпусу и, хихикнув, стала разливать нам травяной напиток. Пока мы его пили, в ее руках оказалась металлическая подковка, точно такая же, какую я однажды видел в комнате Филина. Я все еще не знал назначение этого предмета, но вдруг она приложила ее к губам, и, не плотно смыкая зубы, стала дергать стальной язычок инструмента, создавая удивительные по своей красоте глухие металлические звуки. Вот оказывается что это такое! Я даже не мог себе представить, что суровый Филин играл на музыкальном инструменте, и, конечно же, я был в восторге! Потрясенный своим открытием, я повернулся к Филину и выпучил на него глаза, всем своим видом говоря, что я, наконец, понял, что было у меня в руках в ту неловкую минуту, когда он застал меня в своей комнате.

– Я смотрю, сегодня ты особенно многословен, – произнес Филин, понимая все, что я пытался ему донести. – Понятно… – произнес он, и снова я видел это разочарование в уголках его скривленных губ. Но звуки музыки завораживали меня больше насмешек Филина, а Оливковая Девочка, продолжая играть, смотрела на меня, улыбаясь одними глазами.

Внезапно всю эту идиллию нарушил чей-то душераздирающий вопль за стенами дома. Мы переглянулись с Девочкой, которая тревожно нахмурилась и поднялась. Следуя какому-то внутреннему зову, я тоже вскочил со своего места и, опережая ее, побежал к двери. Я смотрел по сторонам в поисках того, кто нуждался в помощи и помимо клеток с птицами, вдруг увидел возле причала клетку, которую почему-то не заметил раньше, – в ней сидел кот, орущий во всё горло. Я поспешил к нему на помощь, но, сделав несколько шагов, замер. Перед клеткой, а теперь уже и передо мной скрутилась в кольцо большая змея с поперечными черно-белыми полосками, которая шипела и никак не могла решить, кого укусить первым: меня или кота. Это замешательство дало возможность Оливковой Девочке догнать нас, и в ту самую секунду, когда змея сделала выпад все-таки в мою сторону, в ее шее оказался дротик с перьями на конце. Змея тотчас перестала шипеть и обмякла. Я обернулся. В руках Девочки была бамбуковая трубка, из которой вылетел дротик, и теперь змея распласталась перед нами полосатым носком, почти внушая жалость. Пока я стоял как вкопанный, Девочка, нисколько не смущаясь, взяла змею за хвост и втащила в дом. Она положила ее на стол Травнику, который пояснил нам, что в деревне уже привыкли к нашествию водных змей и что у всех всегда с собой есть дротик с усыпляющим веществом и трубка, с помощью которых они и обороняются, и ловят их, чтобы сцедить бесценный яд, а потом отпускают на волю. Он ловко открыл пасть этой страшной рептилии и нацедил яд в специальную банку. Девочка подошла к нему и осторожно макнула в красноватую жидкость шелковую нить. Я не понял, для чего она это сделала, а Травник лишь улыбнулся ей, переливая яд в маленькую колбу, запечатал ее сургучом и отдал Профессору, который с благодарностью принял этот ценный дар. Пока Травник упаковывал яд, Девочка положила змею в глиняный кувшин, плотно закрыв крышкой с отверстиями, и почему-то мне улыбнулась. Я видел, как она вспрыгнула на маленький плот и, отталкиваясь от дна длинным шестом, за считаные секунды оказалась возле клеток с птицами. Скоро она вернулась с разноцветными перьями в руках, отчего Филина передернуло, но она лишь перекинувшись парой слов с Травником, села возле огня и стала что-то мастерить. Спустя минуту, она протянула музыкальную подковку Филину, призывая его сыграть. Поначалу Филин хмурился, но Профессор перевел нам просьбу Девочки – «помочь ей» и Филин сдался. Инструмент сначала ворчливо задребезжал, но потом стал издавать свои завораживающие звуки. Пока Филин играл, поднимая и опуская брови, Травник объяснял нам, что, согласно древнему обычаю, все жители деревни делают амулет, который называется «Ловец снов». Он защищал спящих от плохих снов, в то время как хорошие, продолжая свой путь, снились людям. Многие приплывали в деревню именно за этим амулетом, который изготавливался согласно строгим традициям с учетом всего необходимого: прут особого дерева, шелковая нить, намытые в реке камни, перья живых птиц и определенное количество завязанных узелков, все, что надо для поимки ночных кошмаров.

Оливковая Девочка взяла гибкий прут дерева, соединила оба конца и посмотрела на меня. Хитро прищурившись, она подхватила кончик нити, разматывая большую катушку, и связала концы прута вместе. Через минуту в ее руках был круглый каркас, который она начала неторопливо оплетать толстой нитью. Закончив, она взяла шелковую нить, на которой уже высох яд змеи, и стала плести внутри кольца сеть, один за другим накладывая витки внутри круга. По мере плетения она нанизывала на нить маленькие красные камни, которые зависали как роса в паутине. Она что-то приговаривала, переплетая их между собой, превращая в узоры. Травник продолжил свой рассказ о том, как его внучка и изобрела «Ловушку Судьбы». Для этого она смачивала ядом водной змеи нить, из которой плела силки, куда, по ее мнению, и должна была попасть Судьба. Но Девочка не хотела ее отравить, а лишь одурманить, чтобы прежде чем Судьба уйдет из силков, человек успел бы выпросить у нее свое счастье. И люди старались заполучить эту «Ловушку Судьбы» даже чаще, чем «Ловца снов». Они верили, что с ее помощью смогут поймать свою Судьбу.

Мне было смешно и грустно одновременно: заманить в сети Судьбу как какую-то птицу. Думаю, людям просто больше не во что было верить, вот они и приплывали сюда отовсюду, добирались издалека месяцами, лишь бы стать обладателем своей маленькой надежды, чтобы поймав Тебя, выторговать Твою благосклонность. Но я хорошо знал, как они заблуждались.

Зачем Тебя ловить, если Ты всегда рядом? – думал я, видя Тебя на расстоянии вытянутой руки. Ты стояла возле Оливковой Девочки и наблюдала, как та перебирает тонкими пальчиками узелки этих необыкновенных узоров безвременья. Ни одна «Ловушка Судьбы» не повторялась и делалась только для того, кто лично присутствовал во время этого действа. Люди думали, что получая свою «Ловушку», к ним придет удача, и что со временем Ты все равно в нее попадаешься.

Склонив голову набок, Ты внимательно рассматривала эту странную Девочку, которая осмелилась подумать, что ей подвластно расставить для Тебя силки. Какая нелепость… Ты и есть одна большая ловушка, которая может поглотить любого из нас, было бы Тебе угодно. Но пока Тебе не было угодно. Пока Ты просто усмехалась этой дерзости. В любой миг Ты могла лишить ее всего, что у нее было, и эта власть, как всегда, забавляла Твое холодное сердце. Улыбаясь одними губами, Ты склоняла голову то вправо, то влево в сомнении: как же Тебе поступить с такой самоуверенностью? Сделать из Девочки юродивую, лишив разума? Или еще посмотреть: а вдруг за свою жизнь она «наплетет» что-то полезное? Я хорошо знал этот взгляд, но что я мог?

Я смотрел на Филина, которому было не по себе. Он мрачно наблюдал за Девочкой, когда она привязывала к кругу перья, ерзал на месте, сверкал глазами, его лоб покрылся испариной, но он держал себя в руках, все еще играя на музыкальной подковке. Травник словно застыл на месте, и мне даже показалось, что он, как и я, видит Судьбу, по крайней мере, он смотрел в ту же сторону, а Профессор глубоко задумавшись, временами уходил мыслью куда-то далеко за пределы этой комнаты и снова возвращался. Я смотрел на это «оливковое спокойствие» и недоумевал. Казалось, девочке было все равно, что Ты о ней думаешь. Периодически она хитро щурилась, поглядывая на меня, улыбалась, нашептывала странные по звучанию слова, которые Профессор иногда переводил, но я все равно не запоминал их. Короткие простые словосочетания. Для каждого человека она произносила «его слова», которые рождались вместе с этим рисунком в круге. Тогда искусница, подхватывала их и произносила вслух, тут же вплетая в нити своей «Ловушки».

И все же я знал, что это были просто кольца перевязанные нитками, с перьями и камнями, а настоящая добыча никуда не уходила. В том и была Твоя Ловушка. Ты все еще стояла там, размышляя как Тебе быть. И пока Тебе было интересно, какой же узор Девочка сплетет в следующий раз, – она действительно Тебя поймала. Ведь Ты стояла там уже Вечность…

Затянув последний узелок, Девочка протянула мне «Ловушку». Филин удивленно вскинул брови и перестал играть на подковке. Профессор и Травник улыбнулись, а я в недоумении взял в руки невесомое творение Девочки и поклонился ей в знак благодарности. Неожиданно она залилась хохотом и, вскочив на ноги, вышла из дома. Через мгновенье она вернулась, протягивая Филину клетку, в которой, уже давно успокоившись, мирно спал большой кот.

Профессор перевел нам надпись: «Марс. Потомственный мышелов». Девочка начала щебетать о том, что когда-то этот камышовый разбойник был привезен сюда, чтобы ловить мышей.

– Двести восемьдесят шесть мышей – перевел Профессор.

– Понятно… А кто вел счет? – не моргнув, скептически спросил Филин, но девочка не отреагировала на его вопрос. Она лишь спросила у Профессора, не могли бы мы забрать кота с собой, потому что, чтобы они ни делали, как бы его не гоняли, кот знал все лазейки и нещадно душил всех несушек Плавучей Деревни, а постоянно в клетке его было невозможно держать. Мы слушали историю кота и понимали, что он так и будет душить птиц не ради еды или вознаграждения, а по своей кошачьей природе, из чувства кошачьего долга и просто потому, что так написано на его кошачьем роду.

Сейчас кот выглядел вполне безобидно, хотя мы ожидали увидеть дикое животное со сверкающими зелеными глазами. Ведь только такого зверя можно было заточить в эту ужасную клетку. Но перед нами лежал пушистый комок шерсти палевого цвета, которому было совершенно безразлично или просто даже лень взглянуть в нашу сторону. Он валялся брюхом кверху, задрав лапы, совершенно ничего не опасаясь, находясь в бесконечном доверии к миру, и сладко спал. В книгах я читал о том, что сначала люди полюбили котов, и только потом начали задумываться об их пользе, и даже если не находили ее для себя – все равно продолжали любить эти урчащие меховые моторчики. Я подумал, что, быть может, нам рассказывали о другом коте, а не об этом миролюбивом тюфячке, но нет, это все-таки был кот-птицегуб собственной персоной. Позже мы узнали, что у Марса были не зеленые, а удивительные глаза чайного цвета и даже нос с маленькой горбинкой, до смешного напоминающий нос Филина. Но сейчас я смотрел на Профессора умоляющим взглядом, надеясь, что мы обязательно заберем кота с собой. Какое-то время Профессор слушал Оливковую Девочку, переводя взгляд то на меня, то на Филина, который пробурчал, что «у нас нет мышей, и дармоеды нам не нужны».