Читать книгу Подслушано: Вселенная. Премия им. Ф.М. Достоевского - Диана Солобуто - Страница 13

Мышь, которая живёт в органе, проснулась очень рано. Естественно, не по своей воле. Какой же дурак по своей воле вскочит в такую рань? Нетрудно догадаться, что она была ужасно зла. К тому же эти насильственные пробуждения повторялись постоянно, доводя мышь до крайней степени усталости и отчаяния. Массируя красные спросонья глаза, она выползла из-под педалей и уставилась на ненавистные ноги органиста.

Органист, с недавних пор капельмейстер, сидел за инструментом властно и с осознанием собственной мощи. Кисти его рук покоились на клавишах, и взятый минутой раньше аккорд медленно остывал, как раскалённая лава после извержения вулкана, отдавая своё тепло разреженному воздуху Замковой Церкви. Возрастом около тридцати, органист глядел прямо и строго из-под резко очерченных бровей; коричневые кудри парика спадали на плечи. Уже сейчас на его лице намечался второй подбородок, а на переносице прорисовывались зачатки морщин. Нетрудно догадаться, что это был Иоганн Себастьян Бах. И нетрудно догадаться, что невыспавшейся мыши было абсолютно всё равно, кто это был.

Она чувствовала себя в состоянии изгрызть весь церковный архив, настолько её душила ярость. Не колеблясь ни секунды, мышь взбежала по крепкой немецкой икре и всадила органисту зубы в самую коленку.

Бах дёрнулся, затем медленно, словно бык, опустил голову и внимательно присмотрелся к причине своей боли. В этот миг мышь поняла, что всё-таки она переборщила. Надо сказать, воспитали её весьма недурно, поэтому она устыдилась своего поведения. Стушевавшись, мышь разжала зубы, взгромоздилась на коленку, бросила проникновенный взгляд в глаза музыканта и вежливо запищала:

– Уважаемый герр Бах! Я не могу не признать вашей музыкальной одарённости и мастерства. Бесспорно, вы – прекрасный органист, творец и всё такое, но, говоря без прикрас, вы меня откровенно задолбали!

Иоганн Себастьян с удивлением взирал на мышь. К сожалению, сказки братьев Гримм ещё не появились и появятся только столетие спустя, поэтому Бах не имел ни малейшего понятия о говорящих мышах и совершенно не знал, как себя с ними вести. Подумав, он взял мышь за хвостик и поднял, чем вызвал у неё невероятное возмущение.

– Сейчас же поставьте меня! Сейчас же!

– Простите, – смутился Бах и опустил мышь на среднюю клавиатуру органа. Лапки грызуна поочерёдно нажали три клавиши.

«До, ми-бемоль, соль», – подумала мышь.

«Тоническое трезвучие», – подумал Бах. В его глазах горели искры – отзвуки прежнего аккорда, либо предвестники нового.

– Послушайте, герр Бах, не молчите же, – сказала мышь, совсем отчаявшись.

Разговор явно не клеился.

– Послушайте, мышь, я бы с радостью, но я и не знаю, что сказать.

Он действительно не знал. Любую другую мышь он давно бы вышвырнул в окно, однако эта говорила. Следовательно, с точки зрения образованного человека, у неё имелось мышление и какой-то мало-мальски приличный речевой аппарат, и расправляться с ней по-варварски было неправильно.

– Как я понял, – продолжил органист, – моя игра приносит вам какие-то неудобства.

– Совершенно верно, – поддакнула мышь. – По вашей милости, уважаемый герр Бах, я почти не сплю уже много ночей подряд. Я сирота, рано потерявшая родителей, и мне приходится много бегать в поисках пропитания. И всякий раз, стоит мне вернуться домой уставшей и прилечь, как заявляетесь вы и начинаете греметь на всю церковь своими токкатами и фугами! Ваше творчество нисколько не противно мне, нет, не подумайте ничего плохого, и прошу извинить меня за сегодняшнее поведение; отсутствие сна сказывается раздражительностью…

– Ничего-ничего, – поспешил успокоить её Бах.

Он слушал внимательно и озадаченно, ибо никогда не задумывался о наличии музыкального вкуса у мышей.

– В общем, не могли бы вы, уважаемый герр Бах, избрать другое время для ваших занятий? – закончила собеседница.

– К сожалению, мышь, у меня не получится удовлетворить вашу просьбу, – с горечью покачал головой органист. – У меня нет другого времени.

Мышь повесила морду. Она сникла. Иоганну Себастьяну стало жалко её; он почувствовал себя в долгу. Неожиданно мышиная морда озарилась.

– А вы не могли бы… хотя нет, мне так стыдно просить вас… – засмущалась мышь.

– Просите, мышь, просите, я с радостью сделаю всё, что в моих силах, – подбодрил её музыкант. – Может, мне стоит помочь вам с жизнеобеспечением?

– Нет, что вы, здесь достаточно корешков книг, главное выбирать часы, когда патеры дремлют, – хихикнул грызун.

Бах улыбнулся.

«Вот уж поистине редкое зрелище, улыбающийся Бах», – подумала мышь и была абсолютно права.

– Так чего же вы хотите? Не стесняйтесь, мышь.

– Ну, если вы настаиваете… Уважаемый герр Бах, не могли бы вы посвятить мне какую-нибудь ма-а-аленькую токкатку?

Вымолвив это, мышь вся заалела и закрыла морду передними лапками. Она стеснялась своего тщеславия.

– А это всегда пожалуйста! – обрадовался Бах. – Если вы не против, это будет не маленькая токкатка, а пассакалия с фугой, мрачная и страшно масштабная по звучанию. Я давно замышлял нечто подобное.

– Ой, я только за! – ответила пунцовая от счастья мышь.

За основу Бах взял то самое трезвучие, по которому грызун случайно прошёлся в начале беседы: до – ми-бемоль – соль; оно вполне соответствовало замыслу. Ужасающие, грозные, тяжёлые аккорды лились из Замковой Церкви на улицы Веймара, проникая сквозь камень кладки, и никакому прохожему и в голову бы не пришло, что Бах сочиняет произведение, посвящённое мыши.

Так родилась пассакалия и фуга c-moll.

Кстати, оригинал c-moll, написанный рукою Баха, до сих пор не найден. Ничего странного, ведь композитору в скором времени пришлось покинуть Веймар, и он оставил оригинальные ноты под педалями органа в Замковой церкви для той, которой он их посвятил. Бах знал, что ноты в надёжных лапах. Поговаривают, органная мышь прожила долгую и счастливую жизнь, насколько это возможно в зверином понимании, и ни разу, даже в самые голодные дни, не притронулась к нотным листам ни единым зубом. А вот за добросовестность её потомков я не ручаюсь…