Читать книгу Знак Потрошителя - Диана Удовиченко - Страница 3

Шерлок?.. Уж не Холмс ли? Вспомнилось мельком увиденное в комнате: стол с бумагами, пробирками, увеличительными стеклами вполне мог принадлежать сыщику. Курительная трубка указывала на то же – Холмс везде изображался именно с такой, стильно изогнутой, классической. Да еще и скрипка…

Но позвольте, как это? Холмс ведь – вымышленный персонаж, так же как и Уотсон, и Мориарти, и все остальные герои книг Конан Дойла. Общеизвестно: великий сыщик с его дедукцией – плод воображения писателя. Невозможно, путешествуя во времени, вдруг оказаться персонажем рассказа.

Да, с Сенкевичем предстоял очень и очень серьезный разговор. Знать бы еще, где он, этот деятель от мистики… Дан резко открыл глаза и застонал: стены комнаты поехали в стороны, в виски будто кто-то загонял раскаленные иглы, руки и ноги выворачивала боль, грозившая перейти в судороги. В животе забурлило, к горлу подступила тошнота.

Кто-то рядом сочувственно похмыкал. Дан снова зажмурился, потом осторожно, медленно разлепил веки. Долго пытался сфокусировать взгляд, наконец, когда комната перестала раскачиваться и лишь слегка подрагивала, разглядел перед собой высокого широкоплечего блондина с мягким добродушным лицом, на котором цвел нежный девичий румянец. Окруженные рыжеватыми ресницами светло-голубые глаза смотрели на Дана с искренним сочувствием. Мужчине на вид было лет тридцать – тридцать пять. На нем был идеально отглаженный клетчатый твидовый костюм, из кармана которого торчала вчетверо сложенная газета. В руке человек держал шприц аутентичного вида. Дан внезапно уверился: этот блондин – Сенкевич, он же, впрочем, доктор Джон Уотсон.

Ситуация становилась все безумнее. Закралось страшное подозрение: если он сам – Холмс, а Сенкевич – Уотсон, то кто же Настя?..

– Дорогой друг, – произнес Уотсон-Сенкевич красивым баритоном, четко артикулируя и тщательно проговаривая каждое слово, – поверьте же наконец: вы убиваете себя… – Он запнулся, румяная физиономия приобрела изумленное выражение. Потряс соломенной головой, потом выдал по-русски, но с благородным английским «р»:

– У тебя морфиновая ломка, придурок. И если не остановишься, тебе… п-п-п-п-и… му-у-у-у… п-и-и-и…

Отвечать сил не было, Дан, продолжая безвольно висеть в кресле, наблюдал, как энглизированный Сенкевич пытается выговорить какое-то слово. Бедняга покраснел, на лбу выступил пот, он беспомощно пищал, мычал и брызгал слюной. У Дана даже закралось подозрение, что знаменитый доктор Уотсон страдал заиканием, просто Конан Дойл, в заботе о харизме героев, этого не упомянул. «Они ненастоящие, – одернул себя Дан. – Продукт воображения писателя. А Дойл не летописец и не биограф».

Тем временем Сенкевич, злобно сплюнув, выдал:

– …в общем, неприличный пушной зверек тебе, человек, ведущий себя как scrotum[1]…

Дан, на мгновение позабыв о страданиях, вопросительно воззрился на него.

– Кажется, я попал в тело ханжи, – сердито пояснил Сенкевич. – И его сознание очень сильно. Материться не дает, зараза, горло судорогой перехватывает, и все тут.

Дан злорадно ухмыльнулся и снова погрузился в облако болезненного полусна.

– Хорошо, Холмс, – чопорно проговорил Сенкевич. – Позвольте сделать вам инъекцию. Уверен, это облегчит страдания хотя бы на время… А вообще, завязывай ты с этим грязным делом, капитан! Наркоман – человек ненадежный.

Вид шприца вдруг разбудил ассоциации и приятные воспоминания. Глоток чего-то горького, затем нетерпеливое ожидание, пять минут, которые кажутся невыносимо долгими, и наконец – тепло, медленно разливающееся по всему телу. Оно вкрадчиво проникает в каждую клеточку, течет вместе с кровью и наконец захватывает мозг. Становится жарко, в душе просыпается необъяснимая радость, разум бурлит идеями и остроумными мыслями, хочется беспричинно смеяться, танцевать, совершать героические поступки, решать сложные задачи… Нет, он не кололся, но, кажется, пил что-то такое…

Это была память Холмса, и его сущность настойчиво требовала новой дозы. Хотя какая разница, подумал Дан. Даже если личность великого сыщика исчезнет, физическая зависимость тела от наркотика останется. По всему выходило, ему придется сражаться с ломкой. Ощущение сухости во рту, боль, выкручивавшая суставы, кости, сворачивавшая внутренности в тугой комок, становились невыносимыми.

– Что в шприце? – хрипло спросил Дан.

– Не то, на что ты надеешься, обдолбыш, – огрызнулся Сенкевич. – Это, дорогой Холмс, средство, разработанное мною специально для вас. Оно не содержит ни капли наркотика, зато принесет небольшое облегчение. Несомненно, при всем моем уважении и сочувствии к вам, должен отметить… Тьфу ты, на… на… на мужской половой орган! Он мне даже говорить нормально не дает, мысли путаются! В общем, давай руку, капитан.

К тому моменту, как непривычно пристойный Сенкевич выдал всю эту тираду, Дан был настолько измучен болью и тошнотой, что беспрекословно закатал рукав сорочки. Доктор уколол его в плечо.

– Через полчаса станет немного легче. Постарайтесь принять ванну, Холмс, и поесть хотя бы немного…

Желудок болезненно сжался, Дан понял, что сыщик не ел уже несколько дней. Холмс слишком пренебрежительно относился к своему здоровью. Даже выблевать нечем, обиженно подумал Дан.

В дверь постучали, мелодичный женский голос произнес:

– Завтрак, джентльмены.

Новоявленные джентльмены переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль. Сенкевич быстро пересек комнату, рывком распахнул дверь. На пороге стояла высокая русоволосая женщина лет тридцати пяти. У нее было немного удлиненное суховатое лицо, вызывавшее ассоциации с породистой лошадью. Большие серые глаза смотрели с уверенным спокойствием, уголки красиво изогнутых губ приподнялись в вежливой улыбке. Дама была затянута в строгое серое, в тон глазам, платье, подчеркивавшее тонкую талию и весьма щедрые формы. Идеальная англичанка-викторианка среднего класса.

– Миссис Хадсон?.. – вдруг припомнив, изумленно проговорил Сенкевич.

Видимо, он тоже ориентировался на книги Конан Дойла и представлял себе почтенную домохозяйку совершенно по-другому. Женщина внезапно замерла, зажмурилась, потом открыла глаза, опустила взгляд и принялась рассматривать себя, словно не узнавала. Выражение лица у нее было такое, будто она очнулась то ли от долгого сна, то ли от тяжелого бреда. Закусив губы, неодобрительно покосилась на собственные плечи, пробормотала: «Слишком покатые», ухватила себя за грудь, ощупала зад, удовлетворенно кивнула.

Потом перевела взгляд на мужчин, фыркнула, наклонилась, беспородно-крестьянским жестом подхватила подол, задрала до колена, позволив любоваться белоснежной нижней юбкой и целомудренными длинными панталонами, на которых болтались трогательные розовые завязочки. Сделала широкий шаг в комнату:

– Джентльмены, мать вашу, вы что, не узнали? Это же я, Настя!

Она совершила такое движение, будто хотела кинуться на шею Дану. Но остановилась на полпути, выпустила подол, принялась сочувственно рассматривать друга.

– Ты зеленый какой-то, Данилка. Плохо, да?

– Еще бы ему не было плохо, – нахмурился Сенкевич. – Я только что говорил нашему общему товарищу, что он слишком легкомысленно относится к наркотикам. Холмс, вы почти полгода злоупотребляли вредными веществами, а последние три недели не выходили из угара. Пропадали в опиекурильнях, откуда мне приходилось вас вытаскивать с боем и приводить домой. Я целые сутки проводил возле вашей постели, исполняя обязанности сиделки. Но едва придя в себя, вы снова бросались в нездоровое забытье. Нюхали кокаин, пили настойку морфина. Сплин сплином, дорогой Холмс, но так больше продолжаться не может. Как врач, заявляю вам, что…

Настя, совершенно не по-английски подбоченившись, сварливо прервала этот викторианский монолог:

– Хватит тут благородного изображать! Говори по-человечески, от твоего занудства уснуть можно. С Данилкой мы сами разберемся, а ты расскажи лучше, что это был за чувак с катаной, который нас всех едва не перебил. И почему я видела его в портале?

– Да, – умирающим голосом поддержал Дан. – Ты явно знаешь больше, чем мы.

– Колись, собака! – Настя подступила к Сенкевичу, ухватила его за грудки, с силой встряхнула, что в исполнении английской леди выглядело диковато.

Дан с одобрением наблюдал за действиями подруги, он и сам сделал бы то же, только вот сил не было. Внезапно комната опять накренилась набок, к горлу подступил ком, он громко икнул и закашлялся. Настя тут же выпустила пиджак допрашиваемого и, позабыв о нем, кинулась на помощь.

Но девушка не успела добежать до кресла, как снаружи раздался настойчивый звонок.

– Кто бы это мог быть? – пробормотала Настя, превращаясь в миссис Хадсон. – Звонит слишком громко, как лакей.

– Ну так не открывай, – простонал Дан.

– Нет, пожалуй, надо посмотреть, кто там.

Настя поправила платье и вышла. Вскоре вернулась почти бегом, ловко накинула на Дана плед, закрыв его до груди, шепнула: «Осторожнее», только потом объявила:

– Инспектор Джонс, джентльмены. – И удалилась.

В комнату вслед за ней вошел высокий грузный мужчина, за спиной которого маячили два молодца-констебля в синих формах и высоких касках. Полицейские остановились на пороге, устремив на присутствующих безразличные взгляды.

Инспектор прошел к Сенкевичу, без предисловий объявил:

– Вы арестованы, доктор Уотсон.

По его кивку один из констеблей, молодой, пухлощекий, с деревенским румянцем, прошел в комнату и защелкнул на запястьях Сенкевича неуклюжие браслеты, соединенные цепью, – наручники.

– Но позвольте… – интеллигентно возмутился Сенкевич.

– Не позволю, – буркнул Джонс и победно покосился на Дана. – Забирайте его, Смит.

Констебль взял Сенкевича за плечо, подтолкнул к выходу. Настало время вмешаться. Дан собрался с силами, прокашлялся и, надеясь, что его голос звучит не как у дряхлого старика, произнес:

– В чем, собственно, дело, Джонс? Почему вы врываетесь в мой дом и арестовываете моего друга? Извольте объясниться.

Джонс важно потряс брылями, сделавшись похожим на старого, чрезвычайно упрямого английского бульдога:

– Не мое дело объясняться. Объясняться будет Уотсон. Хотя… – Он злорадно усмехнулся.

Чувствовалось: инспектор не любит Холмса и рад продемонстрировать свое торжество. Джонс выхватил газету из кармана Сенкевича, развернул:

– Так и есть, свежий «Таймс». Читали новости, Холмс? Вижу, что нет. В отличие от вашего друга. – Он скороговоркой прочел: – «Чудовищное убийство в Ист-Энде. Вчера, ранним утром, на улице Бакс-роу случайными прохожими было обнаружено тело женщины. У жертвы перерезана гортань, вспорота брюшная полость. Несчастная покрыта страшными ранами…» – Джонс опустил газету, тяжело взглянул на Сенкевича: – Наслаждаетесь описанием своего преступления, Уотсон? Упиваетесь славой?

– Чтение газеты пока не дает повода подозревать джентльмена в убийстве, – иронично заметил Дан. – С таким же успехом вы можете арестовать всех грамотных жителей Лондона.

– А то, что джентльмена за несколько часов до убийства видели в компании жертвы, дает повод его подозревать? – пропыхтел Джонс, и его щеки налились багрянцем. – Ваш друг провел позавчерашний вечер с женщиной, которая была опознана как Мэри Энн Николз – особа легкого поведения. Он был последний, с кем видели несчастную. У меня несколько свидетелей. Две товарки Николз подробно описали его внешность. Женщины утверждают, что доктор Уотсон любит прогуливаться вечерами по Ист-Энду и каждый раз уходит с одной из тамошних обитательниц.

Мэри Энн Николз, Ист-Энд, вспоротый живот… Ну конечно, Джек Потрошитель! Его первое убийство. И правда, он действовал в Лондоне в период, описываемый Конан Дойлом. Дан всегда удивлялся, как писатель мог не использовать этот факт в своих «Записках о Шерлоке Холмсе». Вот это в интересное времечко мы попали, подумал он.

Дан попытался достучаться до сознания Холмса: детектив безмолвствовал. Призвав на помощь собственный опыт сыскаря, он спросил:

– То есть вы утверждаете, что мистер Уотсон – убийца, основываясь на описаниях, данных двумя проститутками? Не говоря уж о том, что дамы могли быть нетрезвыми или просто-напросто соврать, не кажется ли вам, что словесному портрету доктора Уотсона соответствует как минимум сотен десять лондонских джентльменов?

– Бесполезно, Холмс, оставьте свои фокусы для тех, кто вам верит. Для Лестрейда, например. Но ничего не выйдет: это дело поручено мне. И я арестую Уотсона по подозрению в убийстве. Его узнал еще и мальчишка-рассыльный, которого Уотсон не раз отправлял на поиски кеба. Ист-Энд – местечко бедное, кебменов там немного. Мои люди без труда отыскали извозчика, который накануне отвозил домой светловолосого джентльмена в дорогом костюме из шотландки. Он привез нас прямиком сюда. Но хватит разговоров. Идемте, Уотсон.

– Это какое-то странное недоразумение, – обиженно проговорил Сенкевич. – Разумеется, как джентльмен, я вынужден подчиниться представителю власти. Но полагаю, долго в Скотленд-Ярде мне задержаться не придется.

– Да-да, вы надеетесь на Холмса, старина, – пробурчал Джонсон. – Только на этот раз даже он не поможет.

Сенкевич понурился и вышел под конвоем констеблей. Спустя несколько минут в кабинет вбежала растерянная Настя.

– Данилка, что делать? Его надо срочно выручать!

– Ничего ему не станется от нескольких часов в тюрьме, – успокоил Дан.

– Ты знаешь, как работает лондонская полиция? Вот и я не знаю. – Настя принялась загибать пальцы. – Дактилоскопии нет, исследования на ДНК нет, да вообще никакой серьезной судмедэкспертизы нет! Есть только свидетели. И на основании их показаний Сенкевича вполне могут засудить.

– Для этого нужно время.

– А если он будет в камере не один? – продолжала нагнетать Настя. – А если его сосед грохнет? Мы же тут застрянем навсегда, Данилка! Соберись!

– Трудно мне, Насть, – с кряхтением пожаловался Дан. – Все тело выкручивает…

Подруга бросила на него злобно-презрительный взгляд, развернулась и решительно зашагала к двери. Зная ее характер, Дан поспешно спросил:

– Ты куда?

– Выручать Сенкевича!

– Настя, мы не дома. Это викторианский Лондон. Кто здесь послушает женщину?

Настя остановилась в дверях:

– Ну а что мне остается делать? Ты же не в состоянии. Вспомни историю: Джек Потрошитель так и не был пойман. Полиция потерпела фиаско. Так что Сенкевич – идеальный претендент на роль убийцы. Да на него все повесят и рады будут!

– Это только первое преступление, – возразил Дан.

Настя прислонилась к косяку, деловито осведомилась:

– Предлагаешь дождаться второго? И не выручать Сенкевича, пусть в тюрьме сидит? Тогда уж у него будет железное алиби. Не помнишь, через сколько дней Потрошитель убил снова?

– Примерно через неделю вроде бы.

Настя помотала головой:

– Слишком опасно. На улице дождь, в тюрьме сыро. Подхватит Сенкевич пневмонию да помрет. Антибиотиков тут тоже нет. Мы должны его беречь, Данилка. Ничего не поделаешь.

Спорить с подругой было невозможно. К тому же Дан точно знал: она все равно пойдет в Скотленд-Ярд и попытается вытащить Сенкевича. В результате вполне может попасть или в руки сыщикам, или в лапы самого Потрошителя. И придется ему спасать уже двоих. Он глубоко вздохнул:

– Хорошо, Насть, я понял. Дай мне час. За это время, надеюсь, с Сенкевичем ничего не случится.

Настя хотела было еще что-то сказать, но посмотрела в глаза другу и сочла за благо согласиться.

– Но только час, не больше!

Девушка вышла, оставив Дана наедине с абстинентным синдромом. Он с трудом поднялся на ноги, немного постоял, пошатываясь: лекарство Сенкевича если и действовало, то слабо. Дан согнулся от боли в животе, пару минут боролся с тошнотой. Потом снова обессиленно рухнул в кресло, проклиная ситуацию. Мало того, что хреново до ужаса, так он еще и не знает реалий мира, в котором оказался. Чертов Холмс продолжал безмолвствовать, и доступа к его памяти не было.

– Может, уже очнешься? – укорил его Дан. – Мне в Скотленд-Ярд сейчас, твоя знаменитая дедукция очень бы пригодилась.

Великий сыщик не ответил. Решив разбираться с проблемами по мере их поступления, Дан принялся размышлять, как бы справиться с ломкой. Укол не помог, отлеживаться времени нет. Оставалось единственное средство…

Все в нем восставало при этой мысли: Дан презирал наркоманов, считал их чем-то вроде человеческого мусора. Но иного выхода не видел – ломка быстро снимается только новой дозой. Он выполз кое-как из кресла, обвел взглядом комнату:

– Надеюсь, у тебя есть заначка. Только вот где она?

Дан стал методично перерывать письменный стол. Вскоре его усилия увенчались успехом: в одном из ящиков обнаружилась батарея аптекарских пузырьков, запечатанных сургучом, с этикетками, на которых было аккуратно выведено Laudanum[2]. Дан взял одну из склянок, повертел в руке, прикидывая, какая доза нужна для поправки. Ничего не придумал, вскрыл пузырек, выпил залпом.

Спустя минуту окружающий мир наконец перестал пошатываться, кровь быстрее заструилась по венам, тело наполнилось приятным теплом, и даже настроение повысилось. Теперь вызволение Сенкевича не казалось таким уж сложным делом.

– Элементарно, – усмехнулся Дан, направляясь к заваленной бумагами этажерке в углу.

Под воздействием опия Холмс наконец проснулся и теперь руководил процессом. Дан, рассудив, что сыщик лучше сориентируется в обстановке, уступил ему главенство.

– Это должно быть здесь, – бормотал он, роясь в грудах старых газет. – Где же?.. Вот, нашел! Двадцать пятое февраля и шестое апреля…

Он быстро пролистал газеты, вытащил листы с нужными статьями, удовлетворенно кивнул. Потом переоделся, положил газетные листы в карман и вышел из комнаты.

– Миссис Хадсон… то есть, пошел я, в общем, – сообщил он Насте, которая изумленно наблюдала за таким стремительным перерождением. – К вечеру приготовь мне ванну.

– А я?.. – заикнулась было девушка.

– Леди не место в полиции. – Строгий тон произвел нужное действие, Настя возражать не стала.

На улице Дан взял кеб и по мокрым, серым, унылым от дождя улицам отправился в Скотленд-Ярд. Теперь он знал, что делать и к кому обращаться.

По дороге от Траффальгар-сквер к аббатству он остановил извозчика, расплатился, ловко спрыгнул, постаравшись не испачкать костюм о колесо, и направился в маленькую, грязную арку. Здесь возле тумб, как обычно, стояли два человека в неприметной одежде, то ли прячась под черными зонтами от мелкой мороси, то ли скрывая под ними откормленные физиономии. Подозрительные взгляды джентльменов обшаривали улицу и каждого из прохожих. Дан, а вернее Шерлок Холмс, внутренне усмехнулся убожеству маскировки: каждый лондонец знал, что возле Скотленд-Ярда ошиваются переодетые инспекторы. Впрочем, и он не остался неузнанным: оба шпика дружелюбно кивнули знаменитому частному сыщику, который частенько захаживал в полицейское управление.

Дан ответил вежливым поклоном, миновал арку и оказался в наполненном туманом внутреннем дворе, по периметру которого стояли угрюмые серые каменные здания. Дома были построены в разное время и на разных уровнях, причем ни один из зодчих не озаботился гармонией архитектурного ансамбля. Позже все их соединили сквозными проходами, и теперь Скотленд-Ярд напоминал то ли футуристический муравейник, то ли заковыристый лабиринт, в закоулках которого мог потеряться не только посетитель, но и полицейский-новичок. Только не Шерлок Холмс.

Дан уверенно миновал здание уголовного музея, где на радость газетчикам и охочим до ужасов обывателям были выставлены топоры, бритвы и ножи самых страшных злодеев и окровавленные лохмотья, принадлежавшие то ли убийцам, то ли их жертвам. Он также прошел мимо полицейской типографии, склада хранения утерянных вещей и попал прямиком в Департамент уголовных расследований.

– Добрый день, Холмс! Какими судьбами? Вас давно не было видно, – добродушно приветствовал его на пороге невысокий инспектор с узеньким крысиным личиком.

– Здравствуйте, Лестрейд. Как удачно, что именно вы сегодня дежурите. Полковник Уоррен у себя?

Дан мог бы не задавать этого вопроса: разумеется, комиссар был на месте, но попасть к столь высокому чину без прохождения необходимых формальностей было невозможно. Он протянул визитную карточку.

– Проходите, Холмс. Я доложу.

Вопреки правилам Лестрейд не заставил сыщика писать заявление и не расспросил о цели визита. В Скотленд-Ярде привыкли: Холмс приходит только по важным делам и только тогда, когда ему есть что сказать. Вскоре из узкой, похожей на камеру комнаты для посетителей Дана препроводили в приемную комиссара.

Полковник Уоррен, худощавый человек лет пятидесяти с широкой окладистой бородой, восседал в большом кабинете, за покрытым бумагами столом. Несмотря на то что календарь на стене показывал конец августа, в комнате, отгоняя сырость, горел огромный камин: конец лета выдался холодным и дождливым.

Дан вежливо приветствовал сэра Чарльза Уоррена. В отличие от рядовых полицейских и инспекторов, многие из которых, как Джонс, видели в сыщике конкурента, комиссар был не против сотрудничества с ним, считая, что главное – результат.

– Проходите, садитесь, мистер Холмс. Вы можете идти, Лестрейд.

– Я просил бы, чтобы инспектор остался, сэр Чарльз. Если позволите, конечно.

– Хорошо, – кивнул комиссар. Лестрейд замер у двери. – Так что привело вас в наши скучные кабинеты?

– Убийство в Ист-Энде.

– Вот как… – Сэр Чарльз выглядел утомленным. Он выдернул из груды бумаг тонкую желтую папку. – Сегодня об этом трубят на каждом углу. Но какой вам в этом интерес? Не думаю, что родственники покойной Мэри Энн Николз могли нанять для поимки убийцы детектива вашего уровня. Не думаю, впрочем, что они стали бы вообще кого-то нанимать: муж разошелся с нею семь лет назад, дети остались с ним и не желают ничего знать о матери. Отец отказался от Мэри Энн из-за ее привычки к горячительным напиткам. Последние шесть лет несчастная пробавлялась, продавая себя по подворотням. Ночевала в работных домах, много пила. Неудивительно, что именно ее постиг такой печальный конец. Ни одна из них в итоге не умирает от старости…

– Вы правы, сэр Чарльз. Меня никто не нанимал. Я прочел об этой истории в газетах и понял, что могу сообщить сведения, которые, возможно, поспособствуют следствию.

– Добровольная помощь?.. Что ж, слушаю вас, мистер Холмс.

– Для начала вы позволите мне увидеть полицейское описание тела? Лучше бы, конечно, осмотреть покойницу самому, но поездка в морг займет много времени.

Комиссар оперся локтями о стол, переплел пальцы, с минуту смотрел на Дана. Но желание получить информацию перевесило соображения служебной конфиденциальности. Он передал через стол желтую папку:

– Смотрите, мистер Холмс. В общем-то, почти все есть в газетах.

Дан погрузился в изучение протокола, к которому были приложены зарисовки полицейского художника.

– Фотографии будут готовы позже, – сказал Уоррен.

– Ничего, мне довольно описания. – Дан вслух прочел: – «Горло перерезано слева направо, два отчетливых разреза находятся на левой стороне. Трахея, глотка, спинной мозг перерезаны; справа на нижней челюсти синяк, вероятно, от большого пальца, другой синяк на левой щеке; брюшная полость была вспорота от середины нижних ребер вдоль правого бока, в нижней части таза к левой части живота, рана там была неровной, сальник или покрытие живота был также прорезан в нескольких местах, и также две небольших колотых раны на интимных местах, очевидно нанесенные ножом с прочным лезвием, полагаю, что они были сделаны левшой, смерть наступила практически сразу…» О ранах на интимных местах и о том, что нападавший был левшой, в «Таймс» ничего не было, – заметил он.

– Получилось скрыть, – кивнул сэр Чарльз. – Вы же понимаете, мистер Холмс, сколько сумасшедших, едва вышел свежий номер «Таймс», появилось у ворот Скотленд-Ярда. Многие желают взять убийство на себя. А уж сколько писем с признаниями приходит в наше управление и в газеты… Достаточно попросить описать подробности, как тут же становится ясно: наши убийцы самозванцы.

– Да, разумеется, вы правы. – Дан продолжал просматривать дело.

Хотя делом это трудно было назвать. Несколько листиков: рапорт инспектора Спратлинга, его же описание тела, сделанное со слов осматривавшего покойницу доктора Льюэллинна, листочек с перечнем одежды и имущества убитой, протокол опознания Мэри Энн Николз ее бывшим мужем и отцом.

Дан кивнул и отложил папку:

– Благодарю, сэр Чарльз. Все, что я хотел вам сказать: будут еще убийства.

Он внимательно наблюдал за реакцией комиссара. От этого зависело, удастся ли вызволить Сенкевича. Уоррен неплохо держал удар, видимо, работала знаменитая британская сдержанность. Но глаза все же выдали: взгляд сделался цепким и подозрительным. Значит, версии о серийном убийце у них нет. Отлично…

– Почему вы так решили, мистер Холмс? Кого-то подозреваете? У вас есть свидетельства, улики?..

– О нет, сэр Чарльз. Все элементарно. У меня только вот это…

Дан достал из кармана старые газетные листы, развернул, положил перед комиссаром. Тот взглянул на заголовки, потом снова на собеседника – с недоверием и удивлением. И опять опустил глаза на газеты.

– Вы хотите сказать… – спустя пять минут протянул он.

– …что подобные убийства в Ист-Энде уже имели место, – кивнул Дан. – Эмма Смит в ночь со второго на третье апреля и Марта Тейбрам в ночь с шестого на седьмое августа. Обратите внимание: во всех случаях это проститутки.

– Возможно, просто потому, что только они и ходят по ночам, – хмыкнул комиссар.

– Да, но во всех трех случаях убийца наносит удары в грудь, интимные места и животы жертв. Слишком много совпадений. Жертвы не просто зарезаны, они исколоты, изуродованы, изорваны ножом. Убийца вкладывает в свои действия страсть, впадает в неистовство. Это ненависть, сэр Чарльз. Ненависть к женщинам легкого поведения или… к женщинам вообще.

– Лестрейд, отыщите эти дела, – приказал Уоррен.

Инспектор вышел и вскоре вернулся с двумя папками. Комиссар раскрыл их, перелистал:

– Да, пожалуй, есть сходство. Но здесь не указано, какой рукой преступник наносил удары.

– Обычный недосмотр полицейского инспектора или врача, – пожал плечами Дан. – Но ведь почерк один.

– Вы правы, Холмс, – нахмурился сэр Чарльз. – Слишком много совпадений. Следует объединить эти дела и ждать нового убийства. Характер нанесения ударов позволяет предположить, что действует маньяк. Очень жаль.

– Из этого следует еще кое-что, – невозмутимо продолжил Дан. – Мой друг доктор Уотсон не может быть убийцей, поскольку шестого апреля, в день совершения второго преступления, был в Баскервиль-холле, и это могут подтвердить десятки свидетелей.

Наконец невозмутимость изменила комиссару, он воззрился на собеседника с плохо скрытым изумлением:

– Но позвольте, мистер Холмс, при чем тут ваш друг?..

– Сегодня он был арестован инспектором Джонсом по подозрению в совершении третьего убийства.

– Основание?

– Он был знаком с убитой. Вы понимаете, сэр Чарльз: холостой джентльмен, одиночество… Это, конечно, грех, но не наказуемый уголовно.

Комиссар сощурил светлые глаза, задумался, потом медленно, с расстановкой проговорил:

– Инспектор Джонс склонен к необдуманным скоропалительным решениям. С другой стороны, на выяснение обстоятельств уйдет некоторое время, придется вызывать свидетелей, опрашивать их, выслушать доктора Уотсона. А все мои люди сейчас чрезвычайно заняты расследованием убийства…

– Доктор Уотсон даст слово джентльмена явиться в Скотленд-Ярд по первому требованию. Не обязательно держать его в тюрьме. – Отлично понимая, на что намекает сэр Чарльз, Дан закончил: – Конечно, я обещаю помочь в расследовании всем, чем могу.

Морщины на лбу комиссара разгладились:

– В таком случае я не вижу оснований удерживать доктора Уотсона в тюрьме и выпускаю его под честное слово джентльмена. Лестрейд, проводите мистера Холмса к его другу.

Поход в тюрьму, улаживание формальностей, заполнение груды бумажек (оказалось, в викторианской Англии полицейская бюрократия ничуть не лучше, чем в России двадцать первого века), объяснения одному начальнику, другому, третьему по нисходящей отняли еще три часа. К этому времени Дан почувствовал, что двигавший им наркотический задор начинает иссякать. Снова заломило руки и ноги, в глазах заплясали мушки – истощенный голоданием и наркотиками организм требовал отдыха и новой дозы. Первое Дан мысленно обязался ему предоставить, на второе мысленно показал дулю. Сознание Холмса медленно угасало, а вместе с ним и память.

Тюрьма в Скотленд-Ярде представляла собой длинный узкий коридор, по обе стороны которого находились крохотные, не больше двух метров на два, камеры. Из них в коридор выходили зарешеченные окошки с задвижками для подачи пищи и воды, сквозь которые к заключенным падал тусклый свет, а надзиратель имел возможность видеть, что происходит внутри. Камеры запирались тяжелыми, окованными железом дверьми.

Хмурый надзиратель подвел Лестрейда и Дана к одной из таких дверей, снял с пояса связку ключей. Щелкнул замок, дверь распахнулась, позволяя увидеть Сенкевича, который с невозмутимым видом сидел, закинув ногу на ногу, на выступающей из стены деревянной скамье. Рядом с ним валялась соломенная подушка и тонкое, изодранное одеяло.

– Вы могли бы управиться и быстрее, Холмс, – мягко упрекнул он, поправляя манжеты. – Не очень приятное место для джентльмена.

Дан промолчал, с интересом оглядывая беленые кирпичные стены и обшитый досками пол. Окна на улицу здесь не было, воздух поступал только из коридора. Поэтому в камере было душно, воняло ватерклозетом, который находился в углу.

– Да, – поймав его взгляд, произнес Сенкевич. – Здесь отвратительные миазмы, а в соседней камере, судя по выкрикам, сидят пьяницы, что не добавляет приятности местному амбре.

Он встал, отряхнул брюки платочком, двинулся к выходу.

Распрощавшись с Лестрейдом и еще раз пообещав поддержку в расследовании, Дан вынул из кармана свисток, подозвал кебмена. Ему хотелось только одного: лечь и уснуть часов этак на двадцать.