Читать книгу Христианство. Три тысячи лет - Диармайд Маккалох - Страница 220

Дамас оказал западному латинскому христианству одну значительную услугу. В 382 году он убедил своего секретаря – блистательного, хотя и сварливого ученого по имени Иероним, – начать новый перевод Библии с греческого на латынь, чтобы заменить несколько зачастую противоречащих друг другу латинских версий прежних веков. Подобно святому епископу Кириллу Александрийскому, Иероним был не тем человеком, который источал тепло, хотя он определенно оказал сильное духовное влияние на многих благочестивых богатых женщин в конце IV века в Риме. Создается впечатление, что это был человек, имевший четкий план того, как стать святым, а заодно и папой. После смерти Дамаса он внезапно переселился в Палестину, хотя конкретные мотивы его отъезда из Рима впоследствии каким-то образом исчезли из записей. Вскоре после этого он написал о своей недавно прервавшейся карьере в Риме: «Весь город оглашался хвалами мне. Почти [sic!] все были согласны в суждениях о том, что я достоин верховного священства [т. е. папства]. Блаженной памяти Дамас произносил мои слова. Меня называли святым, смиренным, красноречивым».[588] Более раннее начинание Иеронима в поисках святости посредством суровой аскезы в Сирийской пустыне не оказалось успешным, и после удаления из Рима он провел свои последние годы в значительно менее требовательной монашеской общине близ Вифлеема. Там он продолжал свои научные труды, что было его главной добродетелью, – а также горькие распри, которые к добродетелям не отнести.

Иероним придал интересный и значительный оборот столь полюбившемуся ему научному заданию. Традиционно это было делом, связанным с элитарным благополучием, и даже в случае этого монаха в Вифлееме его быт обеспечивал дорогостоящий штат прислуги и секретарей. Изучение и письмо, предполагал он, являются настолько же требовательным, трудным и героическим самоотречением, насколько любые физические испытания сирийских монахов или даже тяжкий физический труд и ремесла, которые были повседневным занятием монашеских общин в Египте. Эту мысль он излагал с некоторой жалостью к себе:

Если бы я должен был плести корзину из тростника или сплетать пальмовые листья, чтобы есть хлеб мой в поте лица моего и с озабоченным умом трудиться для насыщения моего чрева, никто не осудил бы меня, никто не упрекнул бы меня. Но теперь, когда, по слову Спасителя, я желаю собирать сокровище, которое не погибает, меня, ревнителя подлинности, исправителя пороков, называют поддельщиком.[589]

Отдаленные по времени результаты можно видеть в противоречивых – что само по себе любопытно – изображениях Иеронима в средневековом искусстве (особенно изобилует примерами Испания благодаря почитанию со стороны могущественного и богатого испанского монашеского ордена, названного его именем, – иеронимитов). Он изображается либо в процессе научных занятий в комфортной обстановке – как ученый, который поглощен чтением и работой над своими рукописями, либо как отшельник в пустыне с отрешенным взглядом – а ведь именно этот его путь не был успешным. В обоих случаях его очень часто сопровождает лев, которого на самом деле стали изображать вместе с Иеронимом по ошибке, из-за смешения имен в благочестивой среде – вероятно, среди западных паломников на Ближнем Востоке. Они были наслышаны об известном палестинском святом отшельнике по имени Герасим (Gerasimos), который в действительности жил поколением позже Иеронима (Hieronymos). Впечатляющие подвиги аскетического самоотречения притянули к его имени дохристианский рассказ о добром человеке, который извлек колючку из лапы льва, чем завоевал долгую дружескую привязанность зверя, – или, быть может, и в самом деле какому-то льву полюбился этот дикий святой человек. Львы львами, но если бы Иероним не был столь успешен в своей борьбе за святость и если бы он не убедил будущих авторов в том, что для ученого сидеть и читать книгу – это такое же самопожертвование, как для святого Симеона было сидеть на вершине его столпа в Сирийской пустыне, возможно, для бесчисленного множества монахов оказалось бы куда труднее оправдать те часы, которые они проводили в чтении, наслаждаясь древними текстами и переписывая их ради пользы последующих поколений. В конечном счете пользу извлекла западная цивилизация.[590]