Читать книгу Страсть писателя. Повесть и рассказы разных лет - Димитрис Ноллас - Страница 4

Всё ужасное, всё печальное, что происходило со мной за последние годы, всегда начиналось со знаков неотвратимой катастрофы – в отличие от известных историй, детективных и прочих, где сперва все элементы драмы погружены в стихию беззаботности, даже блаженства, так что уже в середине истории обольщённый читатель внезапно оказывается эмоционально безоружным перед драматическим процессом. Для меня, и, как я хочу верить, для большинства, сюрпризы такого рода давно перестали существовать. Я заранее знаю, чтó буду пить, достаточно одного взгляда на бутылку. Последнее моё, в буквальном смысле слова, приключение было самым ярким доказательством моей сделки с судьбой, с признаками катастрофы. Дело было так.

Я живу в Лондоне и уже десять лет как работаю в бухгалтерии «Шип энд Шипинг Компани», куда меня взяли после довольно непутёвого изучения экономики. Здание компании, трёхэтажный особняк в георгианском стиле с толстыми стенами и мансардой, идеально обустроенной для заседаний руководства, находится на Эбби-Роуд прямо напротив паба «Зубы льва», где когда-то два бандита, переодетые в террористов, убили третьего. В этом пабе я обычно пропускаю несколько стаканчиков после окончания рабочего дня, перекидываясь словцом со спешащими посетителями – торопящимися не потому, что они хотят как можно скорее уйти, а потому что хотят успеть побольше выпить до ухода – и встревая всякий раз, как предоставляется возможность вставить слово. Паб, чтобы оправдать своё название, украшен выпотрошенными головами животных – трофеями охотничьего гнева мистера Яна времён его пребывания в Кении, – и в нём расположен громадных размеров ряд зубов, выставленный на всеобщее обозрение, представляющий собой нижнюю челюсть льва. Зеркало за бутылками бара утраивает убитому льву ряд зубов, всякий раз, как мистер Ян, показывая свои собственные зубы, утверждает: «Этого льва я убил своими руками».

В тот августовский день в таком вот окружении, когда смешанный запах пива, джина и сидра придаёт кисловатый привкус свежести сумерек, я наслаждался ледяным напитком с негой, которая всегда сопровождает предпоследний стакан, как вдруг Бенни вошёл в паб. Не вошёл, а возник. В тот момент я скользнул взглядом по автоматическому фонографу, увидев его – я готов поклясться, что ещё недавно его там не было! – одетого в синий бархатный костюм и небрежно облокотившегося на бледный розово-зелёный прибор. В одной руке у него был бокал, в другой – вечерняя газета, которую он скорее мял, чем читал. Когда встречаешься с Бенни, знаешь, как будут разворачиваться события. Он пересекает широкую проезжую дорогу, чтобы поздороваться с тобой после всех твоих напрасных уловок уклониться, и ты знаешь, что опоздаешь на поезд, на встречу, пропустишь такси. Я знал это, когда увидел его. Как и знал – с первого знакомства, как только мне его представили как самого «чистого» букмекера квартала – что это тот, кого любой ценой следует избегать. По меньшей мере мне. На первых порах (излишне вспоминать, что ни одно пари, которое мы с ним держали, не принесло мне ни шиллинга) я искал его общества и часами анализировал для него варианты и средства прибыли, основанные на логике и математике, он же оставался крайне безразличным и даже не пытался скрыть скуку типичным англосаксонским образом, только время от времени выдавал слегка вопросительное «Оу, йее?». Во всяком случае произошедшее между нами, а произошло всего довольно много, обрело подлинный размах в день большого ежегодного Дерби. Накануне я не ложился, проверяя баланс, где обнаружились прорехи и содержалась одна из тех мелькающих звёздочек, что витают из одного конца конторы в другой, каждые десять лет вскрывая по нарушению. По этой причине я не ложился, мыслями, правда, пребывая уже на скачках следующего дня. Одна лошадь не выходила у меня из головы и даже умудрилась сниться мне последние дни. И вот в то утро я решился на отчаянный шаг: собрал все свои сбережения, примерно пятьсот фунтов, и сел пить кофе в одном из тех центров, где собираются мне подобные перед открытием окон приёма денежных ставок. Это была первая моя ошибка. Следствием её стал некто характерно одетый в синее с белой гвоздикой в петлице и со смрадной сигарой в руке, нависший надо мной с вопросом, не хочу ли я чая и намереваюсь ли я поставить на надёжную, «из вот этих твоих», добавил он. Достаточно вежливо я ответил «да» на вторую часть его предложения. Бенни был в азарте. Он не выдал дружеское «один из этих твоих душевно больных ослов», как частенько бывало в прошлом, всякий раз как он записывал мою ставку. Бывает так, что видишь склон и думаешь, что по нему можно спуститься. И вот я сижу, десять утра позади, возбуждённо обсуждая с Бенни «надёжных», сколько может принести одна, и сколько другая лошадь, а он говорит своё «оу, йее». Я говорил с ним так, словно бы хотел убедить его поставить на мою лошадь, в действительности же всё кончалось тем, что он брал у меня деньги за ставку. Оу, йее! В какой-то момент я встал, словно выпил уже литр, вытащил все бумаги и конверты из-под ножек стола и изпод моих ног и попрощался с ним.

«Ты куда? – спросил он. – А бабло?»

«Какое бабло? – переспросил я, хорошо понимая, что в ту минуту он мог забрать у меня не только моё бабло, но вообще что-либо ценное, что у меня имелось.

«Ставка, которую ты собирался играть», – продолжил он холодно.

«Пятьсот фунтов, которые я хочу разыграть, – ответил я сухо, но с испугом, – я поставлю в букмекерской конторе, в независимости от того, как ты к этому относишься».

«Не будь дураком, мой дорогой, – ответил Бенни, не поведя ухом, – Ты во много раз больше выиграешь, если поставишь у меня – к тому же ты мой друг».

Сказано – сделано.

Я отсчитал перед ним громадную для меня сумму с надеждой, что всему, чёрт возьми, есть пределы. Вторую половину дня я был так занят отчётом и присутствием господина ревизора, что и мысли не возникло уйти и следить за скачками, результаты которых я узнал из вечерних газет. Хладнокровно читал я второй раз подряд имя скакуна-победителя, и в то время как комок у меня в горле поднимался всё выше и давил, я понял, что разбогател на семь тысяч фунтов – моя лошадь принесла 14 к 1.

Коротко изложу заключительную часть этой грустной истории, хотя мало-мальски чуткий читатель уже догадался, что к чему. После того как я сам себя поздравил, подарил самому себе дюжину шёлковых платков, коричневую широкополую шляпу и дорогие солнечные очки, я отправился в «Зубы льва» ждать Бенни и деньги. Я был не единственный, кто его ждал. Постепенно нарастало шушуканье. Бенни то и Бенни сё, Бенни и на кошку никогда не ставил, кто-то сломал Бенни ногу с целью отомстить за пятьдесят фунтов, которые сам ему и дал, Бенни потерял свой шанс, Бенни арестовали, Бенни всё профукал, и т.д. и т.д.

Не помню, сколько я проплакал из-за такого конца, а главное, не помню, по какой именно причине. Суть в том, что спустя какое-то время я забыл о потерянном выигрыше, забыл о действительных расходах, забыл самого Бенни. И вот это всё является мне опять – вот этим августовским днём, спустя столько лет, в сопровождении одетого в синий бархат Бенни, вальяжно облокотившегося на бледный розово-зелёный фонограф и держащего в одной руке бокал, а в другой – вечернюю газету. Газету он, впрочем, скорее мял, чем читал. Он поздоровался со мной со свойственным ему видом человека успешного и так, словно мы расстались не далее как вчера. У меня не было никакой особой причины разбивать лёд, но всё же я спросил, как поживают лошади. Хандру с его лица как рукой сняло, словно он долгие годы ждал этого вопроса. Он отпил глоток и, не отводя взора от моих глаз, сказал: «Знаешь, моя страсть к лошадям поутихла… Теперь я пишу истории. И не только пишу, дорогой мой, – я их продаю». Он самодовольно улыбнулся и доверительно продолжил: «Можно даже сказать, это теперь мой доход. Вот только что у меня приняли рассказ, напечатают через месяц, я уже получил гонорар. Во внутреннем кармане пиджака у меня лежит чек, так что я тебя приглашаю. Ян, дорогой, ещё два таких точно, пожалуйста». Я не могу вспомнить, отказался ли я, но такие дела мне очень и очень не по душе. Впрочем, даже если я и отступил шага два назад, я тут же снова выступил вперёд, решив, что как я никогда не бегал от Бенни в прошлом, так и теперь не было в том никакого повода. Итак, я выступил вперёд, пытаясь угадать, какими тропами он намеревался меня водить в этот раз. Предложения он мне делает соблазнительно-грязные.

«Не спросишь, а что я пишу?» – обратился он ко мне, вернувшись из бара с двумя полными бокалами. «Ладно, это долгая история – но вот в рассказе, который я продал, сказать о чём там речь или хотя бы сюжет вкратце? Во-первых, название,» – невозмутимо продолжил он, наблюдая за моим смущением. «Он называется «Львиная доля», и там два обычных, самых обычных персонажа. Вот, как ты и я, и один съедает другого. Проще говоря – один думает, что другой его ест, а этому последнему наплевать на того беднягу, что чувствует себя жертвой. Чтобы ты понял, что происходит, назовём жертву – неправильный термин, но так уж принято, милый мой, так принято – назовём, повторяю, жертву «один», а того, другого –»другой». Рассказ, на фоне которого разворачивается действие и раскрываются характеры, – простенький сюжет о невыполнении соглашения (в данном случае речь о невыплаченном пари). На переднем плане – характер «одного», который убеждён, что тот, «другой», отобрал у него всё ценное, что у него было. И вот как-то вечером, когда они встречаются в пабе, вот как мы сейчас, и положение «одного» кажется ему совершенно безвыходным, этому «одному» кажется, что пришёл час расплаты. В чём он того, «другого», только не упрекает! Хочешь узнать, в чём он его обвинит?» – мягко спросил Бенни, в то время как я давно был цвета его газеты. «Сказать тебе одним словом? Он обвинит его во всём! Да, во ВСЁМ… Излишне говорить, что попытка эта не увенчается успехом, ибо «другой» никакого отношения к делу не имеет, как любой мало-мальски чуткий читатель уже и так понял. Так-то.»

Я выскочил из бара в полной уверенности, что зло обрело живой плотский облик. Взволнованный, мчался я по улице между автомобилями, и ничто не могло меня остановить. Мерзавец! Не хватало ещё, чтобы он и дальше надо мной смеялся. Он должен мне семь тысяч фунтов и он ещё смеётся над самым главным и тайным, что у меня осталось.

Я дрожал всем телом, пока торопливо поднимался по лестнице в свою контору, не осмеливаясь даже представить себе то, что вскоре должно было стать горькой правдой. Когда-то в минуту слабости я наверняка признался ему в своей тайной болезни. В писательстве. Я писал рассказы, которые тайком от моих знакомых предлагал в разные литературные журналы и тщетно ждал, чтобы их напечатали. И вот эта скотина надо мной смеётся. Я задыхался от страха и несправедливости, пока бежал вверх последние метры, отделяющие меня от моей конторы. История, которую он мне рассказал, – я её знал. Я не только её знал – я её закончил писать накануне. Этот рассказ написал я – клянусь чем угодно!, – и он ждал меня в ящике письменного стола, чтобы я переписал его начисто.

Не было необходимости переворачивать все ящики и передвигать мебель, пытаясь найти то, что я давно потерял: на том месте, где должен был лежать мой рассказ, была только пара заметок, на бумажках и бумажных носовых платках, на которых я так долго собирал мой материал. Не осталось ничего. Столько сил. Бессонные ночи, сердцебиение. Гастрит. Деньги мои ты украл, ладно, но это? Я должен потребовать объяснений. Немедленно. Пока железо ещё горячо…

Я вернулся в паб под первыми каплями летнего дождя ещё быстрее, чем бежал раньше. Этот монстр был ещё там. Он отказался что-либо обсуждать, утверждал, что его оскорбляет моё поведение, точнее, мой побег – я и в прошлом много раз его подводил – короче говоря, я давно ему должен был пять фунтов, и ещё эти два напитка, которые он заказал, перед тем как я таким недостойным образом убежал. Я даже не мог схватить его за его бархатный воротник, не то что за горло с криком «Мразь!», а ему ведь снова удалось взять меня под контроль, полностью подчинив своей воле.

В тот момент, в блеске августовской молнии, я подумал, что такие истории или заканчиваются решительным ударом или не заканчиваются никогда. И наверно я показался бы щедрым и благородным, если бы, вернувшись, заплатил ему пять фунтов, которые, конечно, я ему задолжал, угостил бы его ещё одним напитком и оплатил бы те два последние, которые он выпил сам, пока меня не было.

1990 г.

сборник «Мне снятся друзья»