Читать книгу Чужие - Дин Кунц - Страница 22
Часть первая. Смутное время
Глава 3
Канун Рождества – Рождество
2
Бостон, Массачусетс
ОглавлениеВыйдя из такси, Джинджер оказалась перед шестиэтажным кирпичным зданием в викторианском готическом стиле. Порывистый ветер хлестал ее, голые ветки деревьев на Ньюбери-стрит шуршали, постукивали, пощелкивали – словно кости в мешке. Втянув голову в плечи, она быстро прошла мимо низкой металлической решетки и вошла в дом номер 127, бывший отель «Агассиз» – одно из лучших старинных зданий города, где теперь устроили кондоминиумы. Она пришла встретиться с Пабло Джексоном, о котором знала только то, что прочла во вчерашнем номере «Бостон глоуб».
Боясь, что ей помешают, она покинула «Бейвотч» только после того, как Джордж уехал в больницу, а Рита отправилась докупать что-то для рождественского праздника. Горничная Лавиния умоляла гостью не уезжать одной. Джинджер оставила записку, сообщив, куда едет, и выразив надежду, что хозяева не будут слишком расстроены.
Когда Пабло Джексон открыл дверь, Джинджер удивилась. Не его возрасту (около восьмидесяти) и не тому, что он чернокожий, – это она узнала из статьи в «Глоуб». Она не ожидала увидеть такого живого, энергичного восьмидесятилетнего мужчину, у которого, несмотря на возраст, не искривились ноги, не согнулась спина, не ссутулились плечи. Среднего роста (пять футов восемь дюймов), худощавый Пабло Джексон стоял перед ней, по-военному стройный, в белой рубашке и отглаженных, со стрелочкой, черных брюках. Улыбка и движение руки, приглашавшее гостью войти, говорили о бодрости и моложавости. Густые курчавые волосы ничуть не поредели, лишь поседели и, казалось, сверкали в призрачном свете, придавая хозяину причудливо-мистический вид. Он провел Джинджер в гостиную, шагая с живостью человека, лет на сорок-пятьдесят моложе его.
Гостиная тоже удивила Джинджер: она не ожидала найти такое в почтенном старинном здании, где обитает пожилой холостяк. Стены были кремовыми, диван и стулья – современными, все с одинаковой обивкой. Ковер от Эдварда Филдса, такого же кремового оттенка, как и стены, с объемным рисунком в виде волн. Были и другие цветные пятна: желтые, персиковые, зеленые, голубые подушки на диванах, две большие картины маслом, одна – кисти Пикассо. Все это создавало воздушную, яркую, теплую и современную атмосферу.
Джинджер устроилась в одном из двух стоявших лицом друг к другу кресел, разделенных маленьким столиком, у большого эркерного окна. От кофе она отказалась.
– Мистер Джексон, мне страшно признаться в этом, но я пришла к вам под выдуманным предлогом, – сказала она.
– Какое интересное начало! – Он с улыбкой закинул ногу на ногу и положил черные кисти с длинными пальцами на подлокотники кресла.
– Нет-нет, я не репортер.
– Не из газеты? – Он задумчиво разглядывал ее. – Что ж, ничего страшного. Я знал, что вы не репортер, когда впускал вас. Нынешние репортеры какие-то приглаженные и еще очень самоуверенные. Как только я увидел вас в дверях, я сказал себе: «Пабло, эта маленькая девочка – не репортер. Она настоящая».
– Мне нужна помощь, которую можете оказать только вы.
– Барышня попала в беду, – весело сказал Джексон.
Он вовсе не казался сердитым или встревоженным, чего Джинджер опасалась.
– Я боялась, что вы не примете меня, если я сообщу вам об истинной причине. Понимаете, я врач, хирург-ординатор в Мемориальном госпитале, и когда я прочла статью о вас в «Глоуб», то подумала, что вы можете мне помочь.
– Я был бы рад вас видеть, даже если бы вы продавали журналы. Восьмидесятилетний старик не должен отказывать никому… если не предпочитает проводить дни, разговаривая со стенами.
Джинджер видела, что Джексон старается создать для нее успокаивающую атмосферу, и оценила его усилия, хотя подозревала, что его светская жизнь намного интереснее ее собственной.
– И потом, даже такое закаменелое ископаемое, как я, не отказало бы в приеме такой милой девушке, как вы. Но скажите, чем я могу вам помочь?
Джинджер подалась вперед на своем кресле:
– Сначала я хочу узнать, верно ли написали о вас в «Глоуб».
Он пожал плечами:
– Настолько, насколько верно пишут в газетах. Да, действительно, мои мать и отец были американскими гражданами, жившими во Франции. Мать была известной певицей, выступала в парижских кафе до и после Первой мировой. Отец был музыкантом, как и сказано в «Глоуб». Правда и то, что мои родители были знакомы с Пикассо и рано поняли, что он гений. Меня назвали в его честь. Они купили два десятка картин Пикассо, когда его работы еще не ценились, и он подарил им еще несколько холстов. У них был bon goût[17]. Не сотня картин, как написано в газете, только полсотни, но и это немало. Они понемногу продавали картины. Коллекция очень помогла им на пенсии, а потом и мне.
– Вы были успешным иллюзионистом?
– На протяжении более полувека, – сказал он, подняв обе руки в изящном и грациозном движении, словно удивлялся собственному долголетию. После этого жеста истинного фокусника, ритмичного и плавного, Джинджер не удивилась бы, если бы он выдернул из воздуха живых белых голубей. – И я был знаменит. Sans pareil[18], если позволите так выразиться. Здесь я, конечно, не настолько известен, как в Европе.
– И вы гипнотизировали зрителей?
Он кивнул:
– Это было гвоздем программы. И всегда завораживало публику.
– А теперь вы помогаете полиции, гипнотизируя свидетелей преступления, чтобы они могли вспомнить забытые подробности.
– Эта работа не отнимает все мое время, – сказал он, помахав тонкой рукой, как бы в знак отрицания, на случай если такие мысли возникли у Джинджер. Казалось, все должно закончиться волшебным появлением букета цветов или колоды карт. – По правде говоря, ко мне обращались четыре раза за последние два года. Обычно я – их последняя надежда.
– И это им помогало?
– О да. Как и сказано в газете. Например, прохожий мог видеть убийство и мельком заметить машину, в которой скрылся убийца, но никак не вспомнит номера. Но если номер хотя бы на долю секунды промелькнул перед ним, цифры сидят глубоко в подсознании, ведь мы не забываем ничего из увиденного. Никогда. И вот гипнотизер вводит такого свидетеля в транс, вызывает у него регрессию – иными словами, возвращает к сцене стрельбы, просит свидетеля обратить внимание на машину. И мы получаем номер.
– Всегда?
– Не всегда. Но выигрываем чаще, чем проигрываем.
– А почему они обращаются к вам? Разве в полицейском департаменте нет психиатров, владеющих гипнозом?
– Конечно есть. Но психиатры – не гипнотизеры. Они не специализируются на этом. Я всю жизнь проводил исследования, разрабатывал собственные методики, часто дающие результат там, где обычные техники бессильны.
– Значит, вы спец по гипнозу.
– Верно. Даже спец среди спецов. Но почему вас это интересует, доктор?
Джинджер сидела, положив руки на сумочку, которая покоилась на ее коленях. По мере того как она рассказывала Пабло Джексону о своих приступах, ее пальцы сжимали сумочку все сильнее и сильнее, пока не побелели костяшки.
Непринужденные манеры Джексона сменились острым интересом, возмущением и озабоченностью.
– Бедное дитя! Бедная, бедная девочка! De mal en pis – en pis! От плохого к худшему и к еще худшему! Как это ужасно. Подождите здесь. Не шевелитесь.
Он вскочил с кресла и поспешил прочь из комнаты.
Вернулся он с двумя стаканами бренди. Джинджер поначалу отказалась:
– Нет, спасибо, мистер Джексон. Я почти не пью. И уж конечно, не в такой ранний час.
– Зовите меня Пабло. Сколько вы спали сегодня ночью? Совсем немного? Вы не ложились почти всю ночь, проснулись уже давно, для вас это не утро, а середина дня. Почему бы не выпить в середине дня, а?
Он вернулся в свое кресло. Несколько секунд оба молчали.
Потом Джинджер сказала:
– Пабло, я хочу, чтобы вы загипнотизировали меня, вернули меня в то утро двенадцатого ноября, в кулинарию Бернстайна. Я хочу, чтобы вы задержали меня в этом промежутке времени и безжалостно допросили, пока я не объясню, почему вид тех черных перчаток привел меня в такой ужас.
– Невозможно! – он отрицательно покачал головой. – Нет-нет.
– Я могу заплатить, сколько…
– Дело не в деньгах. Деньги мне не нужны. – Он нахмурился. – Я иллюзионист, а не врач.
– Я уже была у психиатра, говорила об этом, но он отказался.
– Вероятно, у него были свои резоны.
– Он считает, что для гипнотической регрессии пока еще рано. Он признает, что такая терапия может указать на причину моей паники, но говорит, что есть риск допустить ошибку: я еще не готова посмотреть правде в лицо. Говорит, что если я раньше времени столкнусь с источником моих тревог – это может привести к… нервному срыву.
– Видите? Он знает лучше. Я влезу не в свое дело, вот и все.
– Ничего он не знает! – настаивала Джинджер, взбешенная воспоминанием о недавнем разговоре с психиатром: его снисходительный тон привел ее в бешенство. – Или знает про других пациентов, но не про меня. Я не могу больше так жить. Гудхаузен решится на гипноз, может быть, через год, но я уже сойду с ума и не получу от регрессии никакой пользы. Я должна взять эту проблему за горло, взять ее под контроль, сделать что-то.
– Но вы, конечно, понимаете, что я не могу брать на себя ответственность…
– Постойте! – оборвала она его, отставляя стакан. – Я так и знала, что вы не захотите. – Она открыла сумочку, вытащила сложенный лист бумаги и протянула иллюзионисту. – Вот. Пожалуйста, возьмите.
Он взял бумагу. Пабло был на полвека старше ее, но его руки тряслись куда меньше.
– Что это?
– Подписанное освобождение от ответственности, свидетельствующее, что я пришла сюда в отчаянии. Эта бумага заранее оправдывает вас, на случай если что-то пойдет не так.
Он не стал читать:
– Вы не понимаете, дорогая леди. Меня не пугает судебное преследование. С учетом моего возраста и черепашьей скорости судов я не доживу до приговора. Но мозг – деликатный механизм, и если что-то пойдет не так, если я приведу вас к срыву, то я наверняка буду гореть в аду.
– Если вы мне не поможете, если мне придется лечиться много месяцев и потерять уверенность в будущем, срыв все равно произойдет. – Джинджер повысила голос, изливая все свое разочарование и ярость. – Если вы отошлете меня, оставите на милость друзей, исполненных благих намерений, отдадите Гудхаузену, то мне конец. Клянусь вам, для меня это конец. Я так больше не могу! Если вы мне откажете, то все равно понесете ответственность за мой срыв, потому что могли его предотвратить.
– Простите меня, – сказал он.
– Пожалуйста!
– Я не могу.
– Вы бесчувственный черный мерзавец, – сказала Джинджер, испугавшись своих слов еще до того, как произнесла их. Его добродушное маленькое лицо скривилось от обиды. Джинджер почувствовала себя уязвленной и пристыженной. – Простите. Простите меня.
Она поднесла руки к лицу, сложилась пополам в своем кресле и заплакала.
Джексон подошел к ней:
– Доктор Вайс, пожалуйста, не плачьте. Не впадайте в отчаяние. Все будет хорошо.
– Нет. Никогда не будет, – сказала она. – Как было, уже никогда не будет.
Он нежно оторвал ладони Джинджер от лица, дотронулся пальцем до ее подбородка, приподнял голову девушки так, чтобы она смотрела на него. Потом улыбнулся, подмигнул, показал ей пустую руку, а потом, к ее удивлению, вытащил монетку в четверть доллара из ее правого уха.
– Успокойтесь. – Пабло Джексон похлопал ее по плечу. – Вы объяснились. У меня определенно не âme de boue, не душа из грязи. Слезы женщины могут тронуть мир. Думаю, это неправильно, но я сделаю, что смогу.
Джинджер не перестала рыдать, напротив, предложение помощи вызвало новый поток слез. Но теперь это были слезы благодарности.
– …Вы погрузились в глубокий сон, глубокий, очень глубокий, совершенно расслаблены и будете отвечать на все мои вопросы. Вам ясно?
– Да.
– Вы не можете отказать мне в ответе. Не можете отказать. Не можете.
Пабло уже затянул шторы на трехсекционном эркерном окне и выключил весь свет, кроме лампы рядом с креслом Джинджер Вайс. Янтарные лучи падали на нее, делая волосы похожими на золотые нити и подчеркивая неестественную бледность кожи.
Он встал перед Джинджер и вгляделся в ее лицо. В ней была хрупкая красота, изящная женственность, но еще и громадная сила, почти мужская: le juste milieu – золотая середина, идеальный баланс, характер и красота не уступали друг другу.
Глаза девушки были закрыты и чуть-чуть двигались под веками, что указывало на глубокое погружение в транс.
Пабло вернулся в кресло, стоявшее в тени, за границей янтарного света из единственной горящей лампы, сел, закинул ногу на ногу.
– Джинджер, почему вас испугали черные перчатки?
– Не знаю, – тихо ответила она.
– Вы мне не можете лгать. Вы понимаете? Вы ничего не можете утаивать от меня. Почему вы испугались черных перчаток?
– Не знаю.
– Почему вы испугались офтальмоскопа?
– Не знаю.
– Почему вы испугались слива?
– Не знаю.
– Вы знали человека на мотоцикле на Стейт-стрит?
– Нет.
– Тогда почему испугались его?
– Не знаю.
Пабло вздохнул:
– Хорошо. Джинджер, теперь мы сделаем кое-что удивительное. Наверное, это покажется невозможным, но я уверяю вас: оно возможно. Мы заставим время двигаться в обратном направлении, Джинджер. Ничего особенного. Вы отправитесь назад во времени, медленно, но неотвратимо. Станете моложе. Это уже происходит. Вы не можете противиться этому… время похоже на реку… которая течет назад… всегда назад… сегодня уже не двадцать четвертое декабря. Сегодня двадцать третье декабря, понедельник, а часы продолжают идти обратно… теперь чуть быстрее… уже двадцать второе… уже двадцатое… восемнадцатое… – Так он привел Джинджер в двенадцатое ноября. – Вы находитесь в кулинарии Бернстайна, ждете, когда выполнят ваш заказ. Чувствуете аромат выпечки, запах приправ?
Джинджер кивнула, и Пабло спросил:
– Скажите, какие запахи вы чувствуете?
Она сделала глубокий вдох, на лице появилось удовлетворенное выражение. Голос стал оживленнее:
– Пастрами, чеснок… медовое печенье… гвоздика и корица… – Сидя в кресле с закрытыми глазами, она подняла голову, повернула ее направо и налево, словно оглядывала магазин. – Шоколад. Бисквитный торт с шоколадом!
– Замечательно, – сказал Пабло. – И вот вы расплачиваетесь за ваш заказ, отворачиваетесь от прилавка… лицом к двери, вы заняты своей сумочкой.
– Никак не могу засунуть в нее бумажник, – сердито сказала она.
– В одной руке у вас пакет с продуктами.
– Ношу в этой сумочке черт знает что.
– Бах! Вы сталкиваетесь с человеком в шапке-ушанке.
Джинджер охнула и дернулась от удивления.
– Он подхватывает пакет, чтобы тот не упал, – продолжил Пабло.
– Ой! – сказала она.
– Он извиняется.
– Моя вина, – сказала Джинджер. Пабло знал, что она говорит не с ним, а обращается к мужчине с одутловатым лицом в шапке-ушанке, в данный момент не менее реальному для нее, чем в тот вторник в кулинарии. – Я не смотрела, куда иду.
– Он протягивает вам пакет, который вы берете. – Пожилой волшебник внимательно наблюдал за ней. – И тут вы замечаете… его перчатки.
Перемена, произошедшая с Джинджер, была мгновенной и шокирующей. Она села прямо, ее глаза открылись.
– Перчатки! О боже, перчатки!
– Расскажите мне про эти перчатки, Джинджер.
– Черные, – сказала она тонким дрожащим голосом. – Блестящие.
– Что еще?
– Нет! – вскрикнула она, вставая со стула.
– Сядьте, пожалуйста! – велел Пабло. Она замерла, приподнявшись лишь наполовину. – Джинджер, я приказываю вам сесть и расслабиться.
Ее потерявшее гибкость тело опустилось в кресло. Лучезарные голубые глаза были широко открыты, но устремлены не на Пабло, а на перчатки в ее воспоминаниях. Судя по виду Джинджер, малейшего толчка было достаточно, чтобы она снова бросилась наутек.
– Теперь вы расслабитесь. Вы будете спокойны… спокойны… очень спокойны. Вы понимаете?
– Да. Хорошо, – сказала она.
Дыхание замедлилось, плечи слегка опустились, но она все еще оставалась в напряжении.
Обычно, вводя человека в транс, Пабло сохранял полный контроль над ним – тот сразу откликался на его действия. Сейчас он был удивлен и почувствовал тревогу из-за напряжения Джинджер, не исчезавшего, несмотря на его призывы, но успокаивать ее и дальше он не мог. Наконец он сказал:
– Расскажите мне о перчатках, Джинджер.
– О мой бог!
Страх исказил ее лицо.
– Расслабьтесь и расскажите мне о перчатках. Почему вы их боитесь?
Ее затрясло.
– Н-н-не поз-з-зволяйте им прик-к-касаться ко мне.
– Почему вы боитесь их? – настаивал он.
Она обхватила себя руками и втиснулась в кресло еще глубже.
– Послушайте меня, Джинджер. Это мгновение заморожено во времени. Часы не идут ни назад, ни вперед. Перчатки к вам не прикоснутся. Я этого никогда не позволю. Время остановилось. Я наделен властью останавливать время, и я его остановил. Вы в безопасности. Вы меня слышите?
– Да, – сказала она, но при этом съежилась и прижалась к спинке кресла, в ее голосе слышались сомнение и почти неприкрытый ужас.
– Вы в полной безопасности. – Пабло угнетал вид этой милой девушки, настолько подавленной страхом. – Время остановилось, вы можете разглядывать эти черные перчатки, не опасаясь, что они схватят вас. Сейчас вы их рассмотрите и скажете мне, почему они вас пугают.
Она молчала, дрожа.
– Вы должны ответить мне, Джинджер. Почему вы боитесь перчаток? – В ответ она только заскулила. Пабло задумался на мгновение, потом спросил: – Неужели вас пугает именно пара перчаток?
– Н-н-нет. Не совсем.
– Перчатки на мужчине в кулинарии… они напоминают вам пару других перчаток, может быть, какое-то давнее происшествие? Верно?
– О да. Да.
– И когда случилось то, другое происшествие? Джинджер, о каких других перчатках вы вспоминаете?
– Не знаю.
– Нет, вы знаете. – Пабло встал, подошел к зашторенному окну, окинул ее взглядом, стоя в тени. – Хорошо. Стрелки часов снова движутся. Время движется назад… назад… назад… до того самого момента, когда черные перчатки впервые напугали вас. Вы плывете назад… назад… и вот вы уже там. Вы находитесь точно в том времени, точно в том месте, где вас впервые напугали черные перчатки.
Глаза Джинджер были прикованы к какому-то ужасу в другом времени, не в этой комнате и не в кулинарии Бернстайна, а в каком-то другом месте. Пабло взволнованно наблюдал за ней:
– Где вы, Джинджер? – Ответа не последовало. – Вы должны сказать мне, где находитесь.
– Лицо, – сказала она загнанным голосом, от которого Пабло пробрала дрожь. – Лицо. Без всякого выражения.
– Объясните, Джинджер. Какое лицо? Скажите мне, что вы видите.
– Черные перчатки… темное стеклянное лицо.
– Вы хотите сказать… как у мотоциклиста?
– Перчатки… забрало.
По ее телу от страха прошла судорога.
– Успокойтесь. Расслабьтесь. Вы в безопасности. В безопасности. А теперь, где бы вы ни находились, вы видите человека в шлеме и с забралом? И в черных перчатках?
Запредельный ужас исторг из ее груди монотонное завывание:
– О-о-о-о…
– Джинджер, вы должны успокоиться. Вы спокойны, расслаблены, вам не страшно. Вам ничего не угрожает. – Опасаясь потерять контроль, после чего пришлось бы выводить Джинджер из транса, Пабло быстро подошел к ее креслу, опустился на колени, прикоснулся к руке девушки и нежно ее погладил. – Где вы, Джинджер? Как далеко во времени вы ушли? Где это происходит? Когда это происходит?
– О… у… у-у-у!
С ее губ сорвался душераздирающий крик – эхо прошлого, мучительная реакция на долго подавляемый ужас и отчаяние.
– Вы подчиняетесь мне. Вы в глубоком сне и полностью мне подчиняетесь, Джинджер. Я требую, чтобы вы ответили мне, Джинджер.
По ее телу прошла дрожь, гораздо более сильная, чем прежде.
– Я требую, чтобы вы мне ответили. Где вы, Джинджер?
– Нигде.
– Где вы?
– Меня нет нигде. – Дрожь внезапно прекратилась. Она осела в кресле. Страх растаял на ее лице, которое смягчилось, расслабилось. Тонким, лишенным всяких эмоций голосом она сказала: – Мертва.
– Что вы говорите? Вы не мертвы.
– Мертва, – повторила она.
– Джинджер, вы должны сказать мне, где вы находитесь и как далеко во времени ушли, должны сказать о черных перчатках, о той первой паре черных перчаток, о которых вспомнили, увидев перчатки на руках человека в кулинарном магазине. Вы обязательно должны мне рассказать.
– Мертва.
Пабло, стоявший на коленях рядом с креслом Джинджер, вдруг понял, что у нее очень поверхностное дыхание. Он взял ее руку и поразился, насколько она холодна, сжал запястье в поисках пульса. Слабый. Очень слабый. Приложив в испуге пальцы к ее горлу, он ощутил медленное, слабое сердцебиение.
Чтобы не отвечать на вопросы, Джинджер, казалось, ушла в сон гораздо более глубокий, чем ее гипнотический транс, – может быть, в кому, в забвение – и не могла слышать его требовательного голоса. Никогда прежде Пабло не сталкивался с такой реакцией. Неужели Джинджер силой воли могла вызвать собственную смерть, чтобы только не отвечать на вопросы? Память блокирует травматические переживания – такое часто встречается; он почитывал журналы по психологии и встречал там рассказы о психологических барьерах на пути к воспоминаниям, но эти барьеры можно было убрать, не убивая субъекта. Безусловно, ни одно воспоминание не могло быть настолько ужасным, чтобы человек предпочел смерть возвращению к случившемуся. Но сейчас, прижимая пальцы к горлу Джинджер, Пабло чувствовал, как пульсации становятся все более слабыми и неравномерными.
– Джинджер, слушайте меня! – взволнованно сказал он. – Вы не должны мне отвечать. Больше не будет никаких вопросов. Вы можете вернуться. Я не настаиваю на ответах.
Казалось, она нерешительно остановилась на краю какого-то ужасного обрыва.
– Джинджер, слушайте меня! Больше никаких вопросов. Я перестал задавать вопросы. Клянусь вам! – После долгих пугающих колебаний он ощутил незначительное увеличение частоты пульса. – Меня больше не интересуют черные перчатки и ничего вообще, Джинджер. Я хочу вернуть вас в настоящее и вывести из транса. Вы меня слышите? Пожалуйста, услышьте меня. Пожалуйста. Я закончил задавать вам вопросы.
Частота пульса резко увеличилась, потом сердцебиение стабилизировалось. Дыхание тоже стало нормальным. Услышав успокаивающий голос Пабло, она быстро вернулась в нормальное состояние. Ее щеки снова порозовели.
Менее чем через минуту он вернул ее в 24 декабря и вывел из транса.
Она моргнула:
– Ничего не получилось? Вам не удалось меня загипнотизировать.
– Вы были под гипнозом, – сказал он дрожащим голосом. – Под очень глубоким гипнозом.
– Вы дрожите, Пабло, почему вы дрожите? Что пошло не так? Что случилось?
На этот раз она сама пошла на кухню и налила им обоим бренди.
Позднее, у дверей квартиры Пабло, выходя к такси, которое он вызвал для нее, Джинджер сказала ему:
– Не представляю, что это могло быть. Ничего настолько ужасного со мной никогда не случалось, я уверена. Ничего настолько плохого, чтобы я предпочла умереть, лишь бы не раскрывать этого.
– В вашем прошлом есть что-то очень травматичное, – сказал Пабло. – Происшествие, в котором участвовал человек в черных перчатках и с «темным стеклянным лицом», по вашим словам. Возможно, похожий на него мужчина вызвал у вас панику на Стейт-стрит. Это происшествие скрыто в вас очень глубоко… и вы, кажется, любой ценой хотите сохранить его в тайне. Я и в самом деле думаю, что вы должны рассказать доктору Гудхаузену о случившемся сегодня и позволить ему действовать, исходя из этого.
– Гудхаузен слишком традиционен, слишком нетороплив. Мне нужна ваша помощь.
– Я не пойду на такой риск – снова вводить вас в транс и задавать вопросы.
– Если только во время своих исследований вы не встретите похожего случая.
– Не стоит на это рассчитывать. За пятьдесят лет я прочел немало книг по психологии и гипнозу и никогда не сталкивался ни с чем подобным.
– Но вы поищете, правда? Вы обещали.
– Посмотрим, удастся ли что-нибудь найти, – сказал он.
– И если вы обнаружите, что есть действенный метод преодоления такой вот блокировки памяти, вы опробуете его на мне.
Джинджер была озадачена, но зато ее беспокойство уменьшилось – она волновалась сильнее, когда входила в квартиру Пабло Джексона. По крайней мере, все сдвинулось с мертвой точки, хотя пока не было понятно, в каком направлении. Они обнаружили проблему, таинственный травматичный опыт, и хотя не узнали никаких подробностей, но поняли, что опыт имел место: темная форма, ожидающая исследования. Со временем они найдут способ пролить на нее свет, и, когда проблема обнаружится, Джинджер поймет причину своих фуг.
– Расскажите все доктору Гудхаузену, – повторил Пабло.
– Все свои надежды я возлагаю на вас.
– Вы чертовски упрямая, – сказал старый иллюзионист, покачав головой.
– Нет, просто настойчивая.
– Своевольная.
– Просто решительная.
– Acharnement![19]
– Я вернусь в «Бейвотч» и посмотрю, что значит это словечко. Если это оскорбление, то вы пожалеете, когда я вернусь в четверг, – поддразнила она его.
– Не в четверг, – сказал он. – На исследование уйдет больше времени. Я не буду вас гипнотизировать, пока не найду информацию о похожем случае, не отыщу чужие методики и не удостоверюсь, что они успешны.
– Ладно, но если вы не позвоните в пятницу или субботу, я, вероятно, приеду снова и ворвусь к вам. Помните, вы – моя последняя надежда.
– Я ваша последняя надежда… за неимением лучшего.
– Вы недооцениваете себя, Пабло Джексон. – Она поцеловала его в обе щеки. – Буду ждать вашего звонка.
– Au revoir.
– Шалом.
Садясь в такси, она вспомнила один из любимых афоризмов отца, который, словно свинцовый груз, потянул ее на дно, сводя на нет новообретенную плавучесть: «Перед наступлением темноты всегда особенно светло».
17
Хороший вкус (фр.).
18
Не имел равных (фр.).
19
Здесь: упрямый характер (фр.).