Читать книгу Апокалипсис Томаса - Дин Кунц - Страница 1

Ближе к закату второго полного дня, который я проводил на правах гостя в Роузленде, пересекая огромную лужайку между особняком и эвкалиптовой рощей, я остановился и развернулся, предупрежденный инстинктом. Ко мне мчался черный жеребец, и более могучего коня видеть мне еще не доводилось. Раньше – по справочнику – я определился с его породой: фризская. На нем скакала блондинка в ночной рубашке.

Безмолвная, как и любой призрак, женщина гнала жеребца, понуждая его прибавлять и прибавлять скорость. Копыта не стучали по земле. Жеребец проскочил сквозь меня.

Я обладаю определенными талантами. Во-первых, я не самый плохой повар блюд быстрого приготовления, во-вторых, иногда мне снятся пророческие сны. А когда я бодрствую, мне случается видеть призраки мертвецов, которые по тем или иным причинам не хотят перебираться на Другую сторону.

Эти давно умершие конь и наездница – теперь всего лишь призраки в нашем мире – знали, что никто, кроме меня, не может их увидеть. Дважды явившись мне вчера и еще раз этим утром, но издалека, а сейчас женщина, похоже, решила привлечь мое внимание таким вот агрессивным способом.

Жеребец и наездница обогнули меня по широкой дуге. Я поворачивался, постоянно оставаясь к ним лицом, и они вновь помчались на меня, но в какой-то момент остановились. Жеребец поднялся надо мной на задних ногах, бесшумно рассекая воздух копытами передних, с раздувающимися ноздрями, закатив глаза, существо такой невероятной силы, что я поневоле попятился, хотя и знал, что конь эфемерный, как сон.

Когда я прикасаюсь к призракам, они теплые и плотные, такие же реальные, как любой живой человек. Но я для них только видимость, они не могут взъерошить мне волосы или нанести смертельный удар.

Поскольку шестое чувство усложняет мне жизнь, я пытаюсь максимально упростить ее во всем остальном. Вещей у меня меньше, чем у монаха. У меня нет ни времени, ни покоя, чтобы оставаться поваром или избирать какую-то иную профессию. Я никогда не планирую будущее, просто вхожу в него с улыбкой на лице, с надеждой в сердце и со стоящими дыбом волосами на загривке.

Босоногая красавица сидела на жеребце без седла, в белой шелковой ночной рубашке с белыми кружевами. Я видел красные кровяные полосы на ночной рубашке и на ее светлых волосах, но не рану. Рубашка высоко задралась по бедрам, колени прижимались ко вздымавшимся бокам жеребца. Левой рукой она вцепилась в гриву, потому что даже в смерти ей требовалось держаться за коня, чтобы их призраки оставались вместе.

Если бы возврат дара не воспринимался как неблагодарность, я бы отказался от своих сверхъестественных способностей. С радостью коротал бы дни, сбивая омлеты, от которых вы бы стонали от наслаждения, и жарил оладьи, такие воздушные, что при легком ветерке они грозили улететь с вашей тарелки.

Любой талант не заработан, однако с ним приходит и суровая обязанность использовать его максимально полно и по возможности мудро. Если бы я не верил в то, что талант сродни чуду, и в священный долг обладателя таланта, то уже обезумел бы настолько, что мог рассматриваться кандидатом на самые высокие государственные должности.

Пока жеребец танцевал на задних ногах, женщина вытянула руку и указала на меня, как бы говоря, что я ее вижу и ей об этом известно и что у нее есть для меня послание. Очаровательное лицо стало мрачным от решимости, а васильковые глаза сверкали не от радости жизни – душевной болью.

Спешившись, она не коснулась ногами земли, а поплыла ко мне поверх травы. Кровь поблекла и на волосах, и на ночной рубашке, так что выглядела женщина как в реальной жизни, до нанесения ей смертельных ран, словно она боялась, что кровь отвратит меня. Я почувствовал ее прикосновение, когда она протянула руку к моему лицу, вероятно, она, призрак, не могла поверить в меня даже в большей степени, чем я – в нее.

За спиной женщины солнце таяло в далеком море, и несколько разбросанных по небу облаков напоминали флот древних боевых кораблей с охваченными огнем мачтами и парусами.

Я заговорил, когда душевную боль на ее лице сменила робкая надежда.

– Да, я вас вижу, и если вы мне позволите, помогу вам перебраться на Ту сторону.

Она яростно покачала головой и отступила на шаг, будто прикосновением или заклинанием я мог освободить ее от пребывания в этом мире. Но такими возможностями я не располагаю.

С другой стороны, я понимал ее реакцию.

– Вас убили, и, прежде чем покинуть этот мир, вы бы хотели убедиться, что справедливость восторжествовала.

Она кивнула, но тут же покачала головой, как бы говоря: «Да, но это еще не все».

С усопшими я знаком гораздо больше, чем мне бы того хотелось, и по личному – причем немалому – опыту общения с ними могу вам сказать, что призраки мертвецов, которые задержались в этом мире, не говорят. Почему – не знаю. Даже если они умерли насильственной смертью и очень хотят, чтобы убийцы понесли заслуженное наказание, они не могут сообщить мне критически важную информацию ни по телефону, ни при непосредственном общении. Не могут они посылать сообщения по Интернету. Возможно, причина в том, что они, имея такую возможность, узнали некие подробности о смерти и о потустороннем мире, которые нам, живым, знать не полагается.

В любом случае, общение с мертвыми иной раз раздражает даже больше, чем общение с живыми, что удивительно, если учесть, что Департаментом транспортных средств руководит живой человек.

Не отбрасывая тени в последних прямых лучах заходящего солнца, жеребец стоял с поднятой головой, гордый, как любой патриот при виде обожаемого флага. Но ему флагом служили только золотистые волосы наездницы. В этом месте он пастись больше не мог, нагуливал аппетит для Елисейских Полей.

Вновь приблизившись ко мне, блондинка так пристально всмотрелась в меня, что я почувствовал ее отчаяние. Руками она изобразила люльку и начала покачивать ее из стороны в сторону.

– Младенец? – спросил я.

Да.

– Ваш младенец?

Она кивнула, но тут же покачала головой.

Нахмурившись, кусая нижнюю губу, женщина замялась, прежде чем вытянуть перед собой одну руку, ладонью вниз. От земли ладонь отделяли примерно четыре с половиной фута.

Привыкший разгадывать шарады мертвых, я предположил, что она говорит о нынешнем росте младенца, которого она в свое время родила, уже ребенка девяти или десяти лет.

– Он уже не младенец. Ваш ребенок.

Она энергично кивнула.

– Ваш ребенок по-прежнему жив?

Да.

– Он в Роузленде?

Да, да, да.

Полыхая на западном небосклоне, древние боевые корабли, построенные из облаков, меняли цвет с яростно оранжевого на огненно-красный по мере того, как темнело небо, становясь все более фиолетовым.

Когда я спросил, девочка у нее или мальчик, она дала понять, что последний. Судя по указанному ею росту, я сказал, что ему лет девять или десять, и она подтвердила мою догадку.

Точно зная, что никаких детей в Роузленде нет, я задал, с учетом душевной боли, написанной на лице женщины, самый очевидный вопрос:

– Ваш сын… здесь ему грозит беда?

Да, да, да.

Далеко к востоку от особняка, скрытое раскидистыми дубами, находилось поле для выездки, на котором теперь росли сорняки. Его окружала местами разрушающаяся изгородь.

Конюшня при этом выглядела так, словно построили ее на прошлой неделе. Забавно, но все стойла сияли чистотой, ни единой соломинки, никакого навоза, чего там – ни пылинки, словно в конюшнях все регулярно намывали дочиста. Судя по такому идеальному порядку и воздуху, свежему, как в зимний день после снегопада, лошадей здесь не держали многие десятилетия, то есть женщина в белом умерла давно.

И каким тогда образом у нее мог быть ребенок девяти или десяти лет?

Некоторых призраков продолжительный контакт настолько изматывает, что они тают в воздухе, и проходят долгие часы, а то и дни, прежде чем они могут появиться вновь. Но эта женщина обладала сильной волей, так что внешность ее не менялась. Но внезапно, когда воздух замерцал и странный грязно-желтый свет растекся по земле, она и жеребец – вероятно, его убили одновременно с хозяйкой – исчезли. Не начали таять или становиться прозрачными от краев к центру, как случалось с другими оставшимися в этом мире душами, а просто исчезли в тот самый момент, когда начал меняться свет.

Едва красный диск солнца стал желтым, с запада налетел ветер, нагнул ко мне эвкалипты, которые росли у меня за спиной, зашелестел листвой калифорнийских дубов, росших к югу от меня, бросил волосы мне в глаза.

Я посмотрел на западный горизонт, за который еще не закатилось солнце, словно какой-то небесный хранитель времени перевел космические часы на несколько минут назад.

На этом невероятности не закончились. Желтизна разлилась по всему небу, и – при полном отсутствии облаков – ее прочертили полосы дыма или сажи. Серые потоки с прожилками черного двигались с невероятной скоростью. Они расширялись, сужались, извивались, иногда сливались, но всегда разделялись вновь.

Я не имел ни малейшего понятия, что это за небесные реки, но их вид задел черную струну интуиции. Я заподозрил, что надо мной несутся потоки золы, сажи, пепла, всего того, что осталось от мегаполисов, уничтоженных взрывами невероятной силы, а потом выблеванных высоко в атмосферу, где всю эту грязь удержали и потащили с собой реактивные потоки измененной войной тропосферы.

Грезы наяву случаются у меня даже реже пророческих снов. Когда такое происходит, я знаю, что касается это внутреннего события, не выходящего за границы моего разума. Но разворачивающийся передо мной спектакль ветра, жуткого света и ужасных небесных рек на грезу никак не тянул. Реальностью он соперничал с пинком в промежность.

Сжавшись, словно кулак, мое сердце ускорило бег, когда из желтой хмари вылетела стая тварей, каких видеть мне еще не доводилось. Кто они, сразу понять не удалось. Превосходя размерами орлов, они больше напоминали летучих мышей, и многие их сотни надвигались на меня с северо-запада, снижаясь по мере приближения. Сердце забилось еще сильнее, и тут мое здравомыслие, должно быть, отключилось, позволив безумию этого зрелища проглотить меня с потрохами.

Будьте уверены, я не безумен. С моей головой все в порядке, если сравнивать меня с серийным убийцей или с человеком, который носит шапочку из фольги, чтобы не позволить ЦРУ контролировать его разум. Я терпеть не могу головные уборы, хотя ничего не имею против шапочек из фольги, если они используются должным образом.

И убивать мне приходилось не единожды, но всегда защищая себя или невинных. Такие убийства никак не тянут на преступления. Если вы полагаете, что это преступление, тогда жизнь у вас спокойная и безопасная, и я вам завидую.

Без оружия, в одиночку противостоящий этой огромной стае, не зная, намерены ли эти существа уничтожить меня или не подозревают о моем существовании, я прекрасно понимал, какой способ самозащиты остался в моем распоряжении. Развернулся и побежал вниз по довольно пологому склону к эвкалиптовой роще, в которой находился гостевой домик, где меня поселили.

Невозможность увиденного не позволила задержаться даже на секунду. До двадцати двух лет мне оставалось только два месяца, но большую часть моей жизни я то и дело сталкивался с невозможным и знал, что природа мира еще более странная, чем могло себе это представить чье-то самое изощренное воображение.

Я бежал на восток, потея как от страха, так и от затраченных усилий, а сзади меня догоняли сначала пронзительные крики стаи, а потом и кожаное шуршание крыльев этих существ. Решившись оглянуться, я увидел, что они несутся сквозь ветер, а их глаза такие же ослепительно-желтые, как это отвратительное небо над моей головой. Они нацелились на меня, словно хозяин, подчинивший их себе, пообещал сотворить некую черную версию чуда хлебов и рыб, превратив меня в блюдо, которым могло насытиться все их великое множество.

Когда воздух замерцал, а желтый свет сменился красным, я споткнулся, упал и перекатился на спину. Поднял руки, чтобы эти твари не выклевали мне глаза, и увидел над собой знакомое небо и никого крылатого, если не считать пары чаек вдали над берегом.

Я вернулся в Роузленд, где садилось солнце, небо по большей части стало лилово-фиолетовым, а недавно пылающие воздушные галеоны сгорели до тускло-красных головешек.

Жадно ловя ртом воздух, я поднялся и какое-то время всматривался в небесное море, темнеющее и темнеющее, где последние угли небесных кораблей погружались в загорающиеся звезды.

Ночи я не боюсь, но осторожность подсказывала, что оставаться под открытым небом неблагоразумно. Я продолжил путь к эвкалиптовой роще.

Трансформировавшееся небо и крылатая угроза – плюс призраки женщины и жеребца – давали пищу для размышлений. Учитывая необычность моей жизни, мне не приходилось тревожиться, что меня ждет мысленный голод.