Читать книгу Апокалипсис Томаса - Дин Кунц - Страница 4

Между рождением и похоронами мы живем в комедии тайн.

Если вы не думаете, что жизнь загадочна, если верите, что все предопределено, тогда вы не обращаете внимания на происходящее вокруг или делаете себе наркоз спиртным, наркотиками, подбадривающей идеологией.

А если вы не думаете, что жизнь – комедия… что ж, дорогой мой человек, вам лучше поспешить на собственные похороны. Остальным нужны люди, с которыми мы можем посмеяться.

В гостевом домике – заря уже расцвела – я поднялся по спиральной каменной лестнице на второй этаж, где жила Аннамария.

У леди Колокольчик юмор суховат, но загадочности в ней больше, чем комедии.

Едва я постучал по двери в ее апартаменты, как дверь распахнулось, будто легкого прикосновения костяшек пальцев к дереву хватило, чтобы сдвинуть задвижку и привести петли в движение.

Два узких окна, далеко отнесенные от наружной поверхности башни, выглядели прямо-таки средневековыми. Казалось, что Рапунцель свешивала через них свои длинные волосы, и ранним утром они пропускали в комнату малую толику солнечного света.

Аннамария сидела за небольшим обеденным столом, сжимая миниатюрными ручками кружку. Бронзовый торшер с абажуром из разноцветного стекла окрашивал Аннамарию в желто-розовый цвет.

Она указала на вторую кружку, над которой вился парок.

– Я налила чай и тебе, Одди, – как будто точно знала, когда я приду, хотя я в самый последний момент решил, что поднимусь к ней.

Ной Волфлоу утверждал, что не спит девять лет, но, скорее всего, лгал. За четыре дня моего знакомства с Аннамарией она всегда бодрствовала. Когда мне требовалось поговорить с ней.

На диване сидели две собаки, в том числе и золотистый ретривер, которого я назвал Рафаэлем. Этот отличный пес прибился ко мне в Магик-Бич.

Бу, помесь немецкой овчарки с белоснежной шерстью, пес-призрак, единственная собачья душа, задержавшаяся в этом мире, которую я когда-либо видел. Он прибился ко мне еще в аббатстве Святого Варфоломея, где я провел некоторое время, прежде чем направиться в Магик-Бич.

Для молодого парня, который любил родной город так, как я любил Пико Мундо, который ценил простоту и неизменность во всем, который дорожил друзьями, с которыми вырос, я бродяжничаю слишком уж много.

Выбор не мой. События сделали его за меня.

Я на ощупь прокладываю путь к тому, что может оказаться смыслом жизни, учусь, направляясь, куда должен, с теми спутниками, которых мне дарит судьба.

Во всяком случае, так я сам себе говорю. И в достаточной степени уверен, что не пытаюсь оправдать этим свое нежелание учиться в колледже.

В этом неопределенном мире с уверенностью у меня не очень, но я знаю, что Бу остается со мной не из боязни того, что следует за этой жизнью (как некоторые человеческие души), а совсем по другой причине: он понадобится мне в какой-то критический момент моей жизни. Я не зайду так далеко, чтобы сказать, что он мой ангел-хранитель или что-то в этом роде, но его присутствие подбадривает меня.

Собаки завиляли хвостами, увидев меня, но по дивану застучал только хвост Рафаэля.

В прошлом Бу обычно сопровождал меня, но в Роузленде оба пса держались рядом с этой женщиной, словно тревожились о ее безопасности.

Рафаэль знает о присутствии Бу, а Бу иной раз видит недоступное мне. Это указывает, что собакам, в их невинности, открыто то, чего нам лицезреть не дано.

Я сидел напротив Аннамарии и пил чай, подслащенный персиковым сиропом.

– Шеф Шилшом – темная лошадка, – поделился я своими наблюдениями.

– Он хороший шеф, – ответила она.

– Он прекрасный шеф, но далеко не такой белый и пушистый, каким прикидывается.

– Белых и пушистых нет, – она так тонко и значимо улыбнулась, что улыбка Моны Лизы в сравнении выглядела бы ухмылкой.

С того самого момента, как я встретился с Аннамарией на пирсе в Магик-Бич, я знал, что ей нужен друг, а она чем-то отличается от других людей, не пророческими снами и способностью видеть призраков, как я, но по-своему.

Я практически ничего не узнал об этой женщине. Когда спросил, откуда она, получил ответ, что «издалека». Ее тон и нежно-веселое выражение лица указывали, что слово это все объясняет.

При этом она многое знала обо мне. Знала, что я вижу души, которые не пожелали покинуть этот мир, хотя об этом моем таланте я рассказывал только своим самым близким друзьям.

Но теперь я понимал, что она не просто отличалась от других людей. Она являла собой такую трудную загадку, что мне никогда бы не удалось разгадать ее секреты, если бы она сама не решила дать мне ключ от ларца, в котором они хранились.

Ей восемнадцать, и она, похоже, на седьмом месяце беременности. Пока мы не объединили силы, она какое-то время оставалась одна в этом мире, но волнения и заботы, свойственные женщинам в аналогичном положении, обходили ее стороной.

Хотя вещей у нее нет, она в них и не нуждается. По ее словам, люди дают ей все, в чем у нее возникает потребность, – деньги, крышу над головой, хотя она ни о чем не просит. И Аннамария говорит правду, я могу это подтвердить.

Мы приехали из Магик-Бич на «Мерседесе», который одолжил нам Лоренс Хатчинсон, знаменитый киноактер сорока годами раньше, а теперь, в восемьдесят восемь, детский писатель. Какое-то время я работал у него поваром и компаньоном, до того, как в Магик-Бич слишком запахло жареным. Я договорился с Хатчем, что оставлю «Мерседес» у его внучатого племянника, Гроувера, адвоката в Санта-Барбаре.

В приемной офиса Гроувера мы столкнулись с Ноем Волфлоу, клиентом адвоката. Тот как раз уходил, но его очень заинтересовала Аннамария, и после короткого разговора с ней он пригласил нас в Роузленд.

Ее мощное воздействие на людей не имеет никакого отношения к сексу. Она не красавица и не уродина, но и простушкой ее не назовешь. Миниатюрная, но не хрупкая, с гладкой белоснежной кожей, она влечет к себе людей. Причины я пытаюсь понять, но они по-прежнему ускользают от меня.

Какими бы ни были наши отношения, романтичности в них нет. Она вызывает во мне – и в других людях тоже – не желание, а необъяснимое смирение.

Столетием раньше ей бы подошло определение «харизматичная». Но теперь харизмой наделяют пустоголовых кинозвезд и последнюю поросль участников реалити-шоу, и слово это больше ничего не значит.

В любом случае, Аннамария никого не просит следовать за ней, как создатель какого-нибудь культа. Вместо этого она вызывает у людей желание защитить ее.

Она говорила, что у нее нет фамилии, и я верю ей, пусть и не понимаю, как Аннамарии удалось ее не получить. Во многом она непостижима, однако, если человек во что-то верит, доказательства ему особо и не нужны, а я верю, что Аннамария никогда не лгала.

– Думаю, нам надо немедленно покинуть Роузленд, – твердо заявил я.

– Нельзя даже допить чай? Я должна прямо сейчас вскочить и бежать к воротам?

– Я серьезно. Здесь что-то очень не так.

– Везде, куда мы приходим, что-то не так.

– Но не в такой степени, как здесь.

– И куда мы пойдем?

– Куда угодно.

Ее мягкий голос никак не вязался с педантичным тоном, хотя не раз и не два она озвучивала подробные инструкции или что-то терпеливо объясняла.

– Куда угодно включает и Роузленд. Если не имеет значения, куда идти, тогда нет смысла трогаться с места.

Глаза у нее такие темные, что я не могу различить границы между зрачком и радужкой.

– В любой момент времени ты можешь находиться только в одном месте, странный ты мой. Поэтому главное – быть в нужном месте в нужное время. Если на то есть причина.

До Аннамарии только Сторми Ллевеллин называла меня «странный ты мой».

– У меня постоянно возникает ощущение, что ты специально говоришь со мной загадками.

Взгляд ее темных глаз не отрывался от меня.

– Моя миссия и твое шестое чувство привели нас сюда. Роузленд для нас, что магнит. Мы не могли пойти куда-то еще.

– Твоя миссия. И какая у тебя миссия?

– В свое время ты узнаешь.

– Завтра? Через неделю? Через двадцать лет?

– Как получится.

Я вдохнул персиковый аромат, выдохнул.

– В тот день, когда мы встретились в Магик-Бич, ты сказала, что бессчетное количество людей хотят тебя убить.

– Они сосчитаны, но их так много, что точное их число знать нет нужды, как нет нужды знать, сколько у тебя волос, когда ты хочешь их расчесать.

Она была в кроссовках, брюках цвета хаки и мешковатом свитере со слишком длинными для нее рукавами. Широкий свитер в сочетании с закатанными концами рукавов подчеркивали изящество ее запястий.

Аннамария покинула Магик-Бич лишь в одежде, которая была на ней, но в первый же день ее пребывания в Роузленде главная домоправительница, миссис Теймид, купила чемодан, наполнила его несколькими сменами одежды и принесла в гостевой домик, хотя Аннамария ни о чем не просила.

Я тоже пришел в Роузленд лишь в одежде, которая была на мне. Но никто не принес мне даже носки. Пришлось покинуть поместье на пару часов, пойти в город и купить джинсы, свитера, нижнее белье.

– Четыре дня тому назад ты спросила меня, сумею ли я уберечь тебя от смерти. Ты только усложняешь работу, за которую я взялся.

– В Роузленде никто не хочет меня убить.

– С чего такая уверенность?

– Они не понимают, кто я. Если мне и суждено умереть насильственной смертью, моими убийцами могут быть только люди, которые знают, кто я.

– И кто ты? – спросил я.

– Сердцем ты знаешь.

– А когда это узнает мой разум?

– Ты знал это с того момента, когда увидел меня на том пирсе.

– Может, я не так умен, как ты думаешь.

– Ты не просто умен, Одди. Ты мудр. Но еще и боишься меня.

– Я боюсь многого, но не тебя, – в удивлении ответил я.

Она улыбалась нежно, без пренебрежения.

– Со временем, молодой человек, ты осознаешь свой страх, а потом поймешь, кто я.

В свои восемнадцать она иногда называла меня «молодой человек», хотя мне почти двадцать два. Вроде бы должно звучать странно, но мне так не казалось.

– Пока я в Роузленде в безопасности, но смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи, – продолжила она.

– Кто?

– Вера в свой дар приведет тебя к нему.

– Ты помнишь женщину на лошади, о которой я тебе рассказывал? Сегодня я снова встретился с ней лицом к лицу. Она сумела сказать мне, что здесь ее сын. Девяти или десяти лет. И он в опасности, хотя я не знаю, что ему грозит или почему. Именно он ждет от меня помощи?

Она пожала плечами:

– Всего я не знаю.

Я допил чай.

– Я не верю, что ты когда-либо лгала, но каким-то образом ты постоянно уходишь от прямого ответа.

– Если слишком долго смотреть на солнце, ослепнешь.

– Еще одна загадка.

– Это не загадка. Метафора. Я говорю тебе правду, пусть и не в лоб, потому что правда, высказанная в лоб, может причинить непоправимый вред, точно так же, как солнце может выжечь глаза.

Я отодвинул стул.

– Я очень надеюсь, что ты не окажешься еще одной нью-эйджской пустоголовкой.

В сравнении с серебристостью ее смеха моя последняя фраза выглядела очень уж грубой.

– Я не собирался тебя обидеть.

– Я и не обиделась. Ты всегда говоришь от чистого сердца, а в этом нет ничего плохого.

Когда я поднялся со стула, собаки завиляли хвостами, но ни одна не шевельнулась, чтобы сопроводить меня.

– Между прочим, тебе незачем бояться умереть дважды, – вдруг добавила Аннамария.

Если она говорила не о моем кошмаре, забросившем меня в Освенцим, совпадение выглядело бы сверхъестественным.

– Откуда тебе известно о моих снах? – спросил я.

– Страх умереть дважды преследует тебя во сне? – ответила она вопросом, опять уйдя от прямого ответа. – Если так, не обращай внимания.

– Что это вообще значит… умереть дважды?

– Со временем ты поймешь. Но из всех, кто живет в Роузленде, в этом городе, в этом штате и стране, ты, возможно, последний, кому нужно бояться умереть дважды. Ты умрешь один и единственный раз, и смерть эта не будет иметь никакого значения.

– Любая смерть имеет значение.

– Только для живых.

Видите, почему я стремлюсь максимально упростить свою жизнь? Будь я бухгалтером, мою голову занимали бы подробности финансовых обстоятельств моих клиентов, а если бы я еще видел души людей, задержавшиеся в этом мире, или пытался найти здравый смысл в словах Аннамарии, моя бедная голова точно бы лопнула.

Свет напольной лампы, пройдя через стеклянный абажур, окрашивал ее лицо в цвет лепестков желтой розы.

– Только для живых, – повторила она.

Иногда, если я встречался с ней взглядом, что-то заставляло меня отводить глаза, а мое сердце трепетало от страха. Боялся я не ее. Боялся… чего-то такого, что не мог определить. И чувствовал, как сосет под ложечкой.

Теперь мой взгляд сместился с Аннамарии на собак, устроившихся на диване.

– Сейчас я в безопасности, – продолжила она, – а ты – нет. Если ты усомнишься в справедливости своих действий, то умрешь в Роузленде, одной и единственной смертью.

Подсознательно я поднял руку к груди, чтобы пощупать медальон-колокольчик, который носил под свитером.

Когда мы впервые встретились на пирсе в Магик-Бич, Аннамария носила этот искусно сработанный серебряный колокольчик, размером с наперсток, висевший на серебряной цепочке. Единственное светлое пятнышко в тот хмурый, с затянутым облаками небом день.

В один момент, даже более странный, чем все время, проведенное мной с этой женщиной, за четыре дня до нашего появления в Роузленде, она сняла цепочку с колокольчиком с шеи и протянула мне со словами: «Ты умрешь за меня?»

Что еще более странно, я, хотя едва ее знал, ответил «да» и взял медальон.

Более чем семнадцать месяцев тому назад, в Пико Мундо, я бы с радостью отдал жизнь, чтобы спасти мою девушку, Сторми Ллевеллин, без колебания подставился бы под пули, которые попали в нее, но судьба не предоставила мне шанса принести себя в жертву.

С тех пор я часто мечтал о том, чтобы умереть вместе с ней.

Я люблю жизнь, люблю красоту этого мира, но без Сторми мир со всеми его чудесами всегда будет ущербным.

Однако я никогда не совершу самоубийство и сознательно не окажусь там, где меня могут убить, потому что самоуничтожение – это отказ от дара жизни, чудовищная неблагодарность.

Благодаря годам, которые мы со Сторми провели вместе, я обожаю жизнь. И не перестаю надеяться, что мы с ней обязательно встретимся, если я и дальше буду жить так, чтобы она ни в чем не смогла упрекнуть меня.

Наверно, именно по этой причине я с такой готовностью согласился защищать Аннамарию от ее все еще неизвестных мне врагов. С каждой спасенной мною жизнью я, возможно, уберегаю от смерти человека, который кому-то так же дорог, как мне была дорога Сторми.

Собаки переглянулись, потом посмотрели на меня, словно им стало стыдно от того, что я не смог выдержать взгляда Аннамарии.

Собравшись с духом, я вновь поднял на нее глаза и услышал:

– Грядущие часы станут проверкой твоей воли или разобьют тебе сердце.

Хотя эта женщина вызывала во мне – и других – желание защитить ее, я иногда думал, что это именно она предлагала защиту. Миниатюрная, чуть ли не хрупкая, Аннамария, несмотря на последнюю треть беременности, создавала образ ранимости, чтобы вызвать сочувствие и привести меня к ней, а уж она могла обеспечить мне безопасность под своим крылом.

– Ты чувствуешь, молодой человек, как он несется к тебе, апокалипсис, апокалипсис Роузленда.

– Да, – ответил я, крепко прижимая колокольчик к груди.