Читать книгу Прометей - Дж. Могвай - Страница 5

Лучи заходящего за горы солнца выхватывали повисшие в воздухе пылинки, подсвечивая их алым цветом, а фруктовый сад чуть слышно шептался с окружавшим его лесом.

Макс поднялся на крыльцо и поддавшись соблазну, обернулся, чтобы ещё раз увидеть пейзаж вокруг своего дома. Каждый раз этот вид пленял его так же, как и тогда, когда он впервые сюда пришёл.

Пятно света сдвинулось и упало ему на лицо. Макс прищурился и у глаз собрались «гусиные лапки» морщинок.

Солнце лениво скрылось за грядой гор, покрыв тенями краски заката. От земли крадучись поползла сгущающаяся тьма. Штиль нарушил робкий ветерок, колыхнув листья яблонь в саду. Загорелись первые огоньки лежащей внизу деревни и порывы ветра крепли и набирали силу, стягивая кучевые облака, полные воды.

Макс взглянул на часы и вздохнув вошёл в дом. Уединённая обитель встретила его густым мраком, повисшим в недвижимом воздухе. Макс сбросил с ног обувь и щёлкнул выключателем. Мягкий свет разлился уютом в пространстве.

Почти всю площадь пола укрыл своим ворсом ковёр, напоминающий медвежью шкуру. Обстановка не была выдающейся, но и не была лишена деталей, притягивающих к себе внимание. Ярче всего обрисовывали сущность жильца массивные книжные полки, пестрившие корешками книг. Книги так же возвышались неровными колоннами у постели и письменного стола. На столе величаво стоял хмурый бюст Сократа, окружённый разнообразными очерками и заметками, карандашными зарисовками и скомканной бумагой. Столь необычную для деревенского дома картину завершал пухлый том сочинений Ювенала1, небрежно брошенный в глубину кресла.

На первый взгляд жилище выявляло хороший вкус его обитателя, но вкус не врождённый и не привитый воспитанием как бывает в высших кругах, а взращённый искусственно нахождением в обществе более высокого положения, где эстетика присуща как чувство вины кающемуся.

Макс кашлянул и произнёс в пространство:

– Раз-раз. Проверка связи.

Пустой дом ответил тишиной. Он снял рабочую одежду и накинув халат, достал из ящика стола старый угловатый ноутбук. Экран замерцал голубым светом. Как только загрузилась система раздался входящий вызов.

– Что скажешь? – спросил Макс, приняв звонок.

– Очень хорошо, но надо откалибровать чувствительность некоторых микрофонов – я слышал даже как ты поднимаешься на крыльцо, – сказал собеседник.

– Что требуется от меня?

– Ничего. Я дистанционно всё настрою. Единственное, что теперь остаётся за тобой это бесперебойное питание для роутера и микрофонов, но я бы ещё проверил как хорошо всё это спрятано.

– Всё в порядке. У меня ветряк, солнечные батареи и дизельный генератор. Я полностью автономен.

– А ты неплохо устроился! Тяжело было сначала?

– В первый год много сил ушло на восстановление дома, – уклончиво ответил Макс.

Повисло неловкое молчание. Со звонким стуком о крышу разбилась первая капля дождя, следующие капли мягко упали в траву и в ту же секунду небеса разразились ливнем, по которому изнывала утомлённая жарой природа.

Хлопнуло распахнувшееся окно, взметнулась ветром занавеска.

– Секунду, – Макс подошёл к окну и выглянул.

Деревья колыхались в белесых вспышках молний. Влажный ветер бросил водяную пыль ему на лицо. Макс закрыл окно и вернулся к ноутбуку.

– Как ты думаешь провернуть всю эту… провокацию? – спросил собеседник

– Сам факт наших последних бесед это уже начало действа.

– Но я же говорил, что о ни не смогут нас прослушать!

– Вот именно. Разговор зашифрован, но то, что он состоялся не останется без внимания. Но этого мало… я уже давно работаю над проектом, который… впрочем, что я буду рассказывать, скоро ты сам всё увидишь.

– Над тобой сгущаются тучи, – медленно произнёс голос в динамике, – тебе страшно?

– Не знаю, – признался Макс.

– Может бросишь всё это? Переправим тебя к нам, работа для тебя найдётся, ты как никак знаменитость. Да и сам понимаешь, тут безопаснее…

– Нет, – отрезал Макс, – мне нравится моя жизнь.

– Как мне связаться с тобой если возникнет необходимость? – осёкся собеседник и вернулся к делу.

– Никак. Я сам свяжусь с тобой.

– Береги себя, Макс.

Он кивнул и завершив звонок закрыл крышку ноутбука.

Разговор с человеком из прошлого ему не понравился. Он воскрешал в памяти то, к чему так не хотелось возвращаться. Прорывал хрупкую оболочку спокойствия копьями тревог и беспокойств.

Макс исподлобья взирал на матовый ноутбук. С каждой минутой он приобретал значимость и внушительность как чёрный монолит из «Космической одиссеи».

Резким движением он отключил компьютер от сети и вскочил с ним и охапкой проводов на улицу.

Дождь усилился. Всё, кроме мощёных деревом дорожек, раскисло и обратилось в грязевые потоки. Сверкнула молния и близ сада обрисовался силуэт гаража и маленького сарая, в котором встревоженный погодой копошился домашний скот.

Пригнувшись, прямо в домашних тапочках, Макс добежал до гаража и нырнул во тьму. Свет ему не требовался. Наощупь он обнаружил и выдвинул ящик с инструментами, в котором оказалось второе дно. Он опустил туда ноутбук, который напоследок призывно моргнул светодиодами, кинул сверху провода и закрыв ящик, так же стремительно снова вышел в дождь.

Ливень превращался в бурю, скидывая спелые яблоки с отяжелевших ветвей. Макс рванулся к дому и преодолев всё расстояние за несколько секунд, поскользнулся на деревянном порожке крыльца. Потеряв равновесие, он упал, ударившись головой об угол веранды и отключился. По ступенькам стекли струйки крови, смешиваясь с грязной водой. Прогремел раскат грома.

Крики петухов пронзали прозрачный воздух, повисший над горной деревней. Рассвет разливался по горизонту холодным серебром, отражаясь в лужах, размытых за ночь дорог.

Свет редких уличных фонарей плавно растворялся в робких лучах солнца. Деревня отходила от сна, чтобы вновь погрузиться в рутину хозяйства.

Макса пробудила острая головная боль. Открыв глаза он с удивлением обнаружил себя лежащим в неестественной позе на земле. Он приподнялся на одном локте и осмотрелся. Некоторые деревья в саду были надломлены ветром, вокруг клумб собрались лужи, но небо было ясным. Разгорался новый день. Макс пошатываясь встал и пощупал голову. Запёкшаяся кровь колтунами склеила волосы. Прикосновение к ране вызвало новый приступ боли. Голова гудела. Опираясь рукой о стену, он вошел в дом и скинув грязную одежду сразу направился на кухню.

Одна из полок была полностью отведена под лекарственные вытяжки и настойки. Привычные современному человеку медикаменты Макс не признавал, отдавая предпочтение растительным препаратам, которые сам и делал.

Он взял сосуд с вязкой жидкостью кофейного цвета и посмотрев на надпись задумался. «Молоко маковой соломки». Всё же решив оставить это средство на крайний случай он достал другую склянку с настоем коры белой ивы и отпил прямо из узкого горлышка. Чуть поморщившись от вкуса, он пошёл принять прохладный душ, а после, превозмогая начавшую отступать боль покормил кур и выпустил из загона козу.

Всё это время тошнота подступала к горлу, а ноги подкашивались, но это был минимум необходимых дел.

Вернувшись в дом, он снова выпил настой и рухнув на кровать провалился в тяжёлый сон, лишённый сновидений.

Проснулся Макс незадолго до рассвета. Окружающий мир был окрашен лишь в тёмные оттенки синего, будто на него опрокинули банку с краской. Острая боль отступила, но не давала забыть о себе полностью. За окном моросил унылый и почти невесомый грибной дождик. Макс умылся и выпил кофе, не включая свет. Дом и вещи в нём казались немного другими. Впервые после бури он обратил на это внимание. Будто кто-то восстанавливал обстановку по памяти, увидев её лишь раз. Он прошёлся по дому в поиске неточностей. Их было много, но больше всего его смутила дата на календаре – был сентябрь. Его не должно было быть. Должен был быть июнь. Два месяца исчезли будто их никогда и не было. Макса опять затошнило, но он сдержался. Подойдя к письменному столу, он выдвинул ящик и достал рукопись. Как и ожидалось она оказалась больше, чем сохранила его память.

Картина мира надломилась, линейность превратилась в пазл, некоторые элементы которой отсутствовали.

Очевидно, что это провал в памяти из-за удара. Но почему он тогда оказался на улице? Смотреть на бурю можно было и не спускаясь с веранды, а в себя он пришёл, лёжа практически на ступеньках. Он откуда-то возвращался, но… откуда? Что могло выгнать его из дома в такую погоду?

Острая боль пронзила разум. Макс простонал и отложив бумаги выпил ещё настой.

На улице начали щебетать птицы. Как только спазм прошёл он одел дождевик и сапоги и прихватив корзину вышел из дома. Его одолевало желание пройтись по утреннему лесу, а заодно собрать грибов если повезёт.

Пройдя по маслянистой грязи через сад Макс вошёл в лес. Света было настолько мало, что могло показаться, что сейчас ночь. Среди громадных деревьев было относительно сухо. Под ногами зашелестел ковёр опавших листьев. Он остановился и с шумом втянул прозрачный воздух, пахнущий влажной землёй и смиренно угасающей природой, зажмурившись от удовольствия.

Он бездумно блуждал по чаще уже несколько часов, но корзина так и осталась пустой. Самочувствие улучшилось, вопросы провала в памяти уже не так тревожили. Да, лето исчезло, но он не мог пропустить каких-либо событий – за исключением одного декабрьского дня их тут просто не существует. Тогда что переживать?

– Здравствуйте! – вдруг раздался звонкий женский голос, заставивший его вздрогнуть. Макс резко повернулся навстречу источнику звука.

– Здрасте, – к нему направлялась молодая женщина, пригибаясь под низкими ветвями деревьев.

– Доброе утро, – ответил он севшим от долгого молчания голосом и кашлянул.

Девушка приблизилась и приветливо улыбнулась, обнажив жемчуг ровных зубов.

– Вы моё спасение! Я, как и вы пошла по грибам, – она приподняла в руке корзину, полную грибов, и заблудилась. Вот уже минут сорок плутаю и не могу выбраться. Поможете мне?

Макс смущённый столь неожиданной компанией бездвижно стоял, воплотив в себе монументальность античных статуй, но живой взгляд со скромным любопытством изучал внешность собеседницы.

Подвижные черты лица выдавали экспрессивность натуры и некое сходство с Юдифью кисти Караваджо2. По-ланьи кроткие глаза сразу же вызывали участливую симпатию стоило им только коснуться взглядом, полным чуткой нежности, по-детски обращённой навстречу всему миру. Чувственные алые губы были сложены в приветливую улыбку, лишённую повседневной фальши, а золото волос рассыпалось по хрупким плечам, укрытым дождевиком.

– Анна, – протянула девушка руку. – Ну или просто Аня.

Макс в свою очередь пожал руку и представился.

– Вы не могли бы проводить меня до деревни или хотя бы подсказать как к ней выйти?

– Да-да, разумеется, – спохватился он, стряхнув с себя оцепенение. – Я провожу вас. Тут недалеко. Пойдёмте.

Девушка с интересом поглядывала на своего диковатого спутника, уверенно прокладывающего путь к цивилизации.

– Вы не похожи на местного жителя, – заметила она. – Давно вы в этих краях?

– Хм, не первый год, – Макс на секунду задумался. – Что-то около семи лет. А вы, как я понимаю, здесь совсем недавно?

– Всего несколько дней. У меня тут умерла дальняя родственница, а у неё кроме меня никого не было. Вот думаю, что теперь делать с домом.

– Боюсь, что продать его вам вряд ли удастся, а соболезнования я выражать не буду потому что не умею. Простите.

– Вам приходилось кого-то терять?

Макс не ответил. Анна продолжила:

– Всем нам суждено утратить любимых людей. Я стараюсь воспринимать это как данность.

– Это хорошая черта, – чуть помедлив сказал он, – с таким образом мышления переносить невзгоды намного легче. Вы знакомы с суждениями Марка Аврелия3? Вы мне их сейчас напомнили.

– Мир – изменение, жизнь – восприятие? Вы об этом? – произнесла Анна, посмотрев ему в глаза.

Макс удивлённо взглянул на неё:

– Вы увлекаетесь философией?

– Увлекалась когда-то, но это в прошлом. Метафизика не очень практична в материальном мире, – вздохнула она будто что-то вспомнив.

– Вас поглотила суета жизни?

– Скорее ужас будничного прозябания.

– Этот фатализм перечит вашим же словам, – чуть улыбнувшись заметил Макс, невольно пытаясь облегчить тяжесть произнесённых Анной слов.

– Человек изменчив и противоречив по своей природе и этого у него не отнять, – полушутливо отозвалась она.

Он снова промолчал.

– Смотрите! – восторженно воскликнула девушка, схватив его за рукав, – Вот и деревня!

Металлический отблеск рассвета уже рассеялся, разгоревшись в знойный день, полный неотразимого шарма ранней осени. Тепло нагретого солнцем воздуха касалось их лиц лёгким ветром. Возвышенность леса осталась позади, покачивая тяжёлыми кронами деревьев, а опавшую листву под ногами сменили желтовато-зелёные пятна травы, покрывавшей землю.

– Что ж… – неуверенно протянул Макс, – тут наши пути и разойдутся. Чуть ниже вы увидите тропинку и по ней спуститесь прямо к вашей цели.

– А как же вы? – Анна повернулась к Максу, вопросительно подняв тонкие брови.

– А я живу вон там, – Макс указал на свой сруб, видневшийся неподалёку, – будет желание вернуться к теме философии – заходите в гости, буду рад.

– Пока я тут – непременно, думаю, мы найдём о чём поговорить, – обезоруживающе улыбнулась Анна, – а вообще спасибо, что помогли выбраться из чащи…

– Не стоит благодарности, – машинально отозвался Макс.

Между ними повисла неловкость первого прощания, свойственная симпатичным друг другу людям.

Очаровательное смущение сковало их обоих. Они стояли на склоне холма и смотрели в лица друг другу, боясь сделать встречное движение. В выси бездонного неба парили одинокие птицы, а в чистом воздухе тянулась невесомая паутина, оседая прозрачными нитями на пожелтевших травинках. Солнце играло лучами в волосах Анны, переливаясь цветами спелой кукурузы и ванили.

Она робко приблизилась к растерянному Максу и по-дружески просто обняла его за плечи, а потом, резко развернувшись поспешила в деревню, словно испугавшись своего безобидного душевного порыва.

Он стоял и смотрел вслед её удалявшейся фигуре о чём-то глубоко задумавшись.

Анна не оборачиваясь помахала ему рукой. По серьёзному лицу Макса тенью скользнула лучезарная улыбка, преобразив хмурое лицо и он побрёл домой, сбивая пустой корзинкой остатки дождя с полевых цветов.

Макс усердно колол дрова в тени почти полной поленницы. Брёвна расщеплялись с сочным треском, издавая густой запах древесной смолы. Рядом, за железной сеткой, чинно прохаживались куры по плотно утрамбованной земле.

За скромностью двора Макса скрывался большой труд. Бесполезные нагромождения аляповатых построек были нещадно уничтожены, ветхий сарай был терпеливо восстановлен и освобождён от рудиментов быта колхозов прошлого столетия, а гараж и вовсе был возведён «с нуля».

Бревенчатые стены возвышались над каменным фундаментом, по которому тянулся специально посаженный плющ. Широкие окна, полные солнечного света горели софитами, а открытые двери за москитными сетками казались входом в потусторонние миры.

Минуло несколько дней с той необычной встречи. Головная боль казалось оставила Макса. На смену ей пришли постоянные мысли об Анне. Она лёгким бризом нарушила штиль его уединённой жизни и растоптала его привычный ход мыслей.

До этого момента он ощущал себя самодостаточным и в меру счастливым, а теперь трепетал при мысли о возможном визите Анны. К собственному удивлению он обнаружил в себе потребности, которых раньше не замечал: потребность в прикосновении кого-то значимого, потребность в безусловном одобрении того, что ты делаешь… их оказалось много и все они сводились к взаимодействию с человеком. Все эти годы такое взаимодействие отсутствовало. Были лишь книги и воспоминания. Одиночество равнодушно взбивало настоящее, прошлое и будущее как заварной крем и ушедшие дни протекали полноправно, соседствуя с грядущими.

Теперь, когда небо подёрнулось золотой дымкой, и деревня вдали окрасилась цветами шафрана, Макс сидел на веранде с невидящим взглядом и строил воздушные замки из своих грёз пока холодная рука здравого смысла не обращала их в ничто. Он понимал, что его приглашение быль лишь формальностью, подсказанной вежливостью, как и её согласие, ни к чему не обязывающее, но продолжал ждать, принимая робкую надежду за возможную истину. На искрах желания разгорался огонь разочарования, который он раздувал всем своим естеством.

Вернувшись к работе вскоре, он опять остановился – головная боль напомнила о себе.

Макс отставил тяжёлый колун в сторону, смахнул ладонью пот с лица и присел на бревно, лежащее поблизости.

Ветер высушивал капли пота, скатывающиеся рывками по бронзовому загару. От работы верёвки вен вздулись и пульсировали в такт ударам сердца.

Передохнув, Макс встал, потянулся, и взяв в руки колун, вздрогнул, услышав оклик.

Это она. Несомненно.

Уголки его губ поднялись.

Макс направился к источнику звука несколько быстрее, чем того могла потребовать вежливость. Осознав это, он умерил стремительность своего шага.

Из-за угла показалась Анна, стоявшая за калиткой, залитой вечерним солнцем. На ней было лёгкое платье, распущенные волосы золотыми каскадами спадали на белые плечи точно на мрамор, на смену резиновым сапогам пришли летние тканевые туфли.

Она смущённо улыбалась, но в серо-голубых глазах отчётливо читалась радость встречи. Увидев Макса, Анна помахала рукой, встав на носочки.

– Я решила не откладывать свой визит в долгий ящик, – произнесла Анна, когда Макс широко раскрыл калитку и жестом пригласил войти, – тем более тут скучно настолько же насколько и живописно, – она обвела взглядом заснеженные вершины далёких гор.

– Я рад, что вы пришли, – не стал скрывать Макс, – боюсь самому мне не удалось бы вас найти, не обратившись за помощью к местным жителям.

– Видно, что вы избегаете с ними общения, – заметила Анна.

– Вы правы, но что именно навело вас на эту мысль?

– Отсутствие соседей… да и в целом вы сами. – Макс ответил ничего не выражающей улыбкой.

– Подождёте пару минут? Я уберу дрова и пройдём в дом – на улице ещё довольно жарко.

Дом, несмотря на открытые двери, впускавшие тёплый воздух, встретил их приятной прохладой. Тяжёлые шторы были задвинуты и мягко рассеивали свет, тем самым создавая предельно интимную обстановку.

– Как у вас уютно! – восхитилась Анна.

– Разве вы ожидали чего-то иного? – вежливо отозвался Макс, доставая чайный сервиз.

– Да, – смущённо ответила она. – Вы представились мне сельским Диогеном.

Анна медленно шла вдоль полок с книгами, едва касаясь тонкими пальцами корешков. Макс рассмеялся.

– Я, конечно, глубоко уважаю его личность и даже солидарен со многими его суждениями, но не настолько радикален во взглядах, чтобы жить в бочке, – он обвёл взглядом пространство вокруг.

– Ну, посмею заметить, что это что-то среднее между кафе и библиотекой. Я не часто встречала такое изобилие литературы в жилом доме, – сказала Анна, подойдя к Максу, расставлявшему посуду.

– Присаживайтесь, – он отодвинул стул, – что вы будете? Чай, кофе, сок?

– А что вы сами будете? – спросила она, опустившись на услужливо предложенный стул.

– Зелёный чай – в такую погоду только его и могу пить. Как минимум сервиз уже на столе, а чайник скоро закипит.

– Ой, как же я не догадалась взять чего-нибудь к чаю! – разочарованно воскликнула Анна.

– Не переживайте, у меня всё есть, поспешил её успокоить Макс. – Вы любите мёд? Я недавно свежий собрал.

– Ух ты! У вас есть свои ульи? Неожиданно. Большое у вас хозяйство?

– Относительно, – ответил Макс, – коза, куры, пчёлы… так вы будете мёд?

– Да-да, разумеется!

Он поставил на стол пиалу с жидким мёдом, засыпал чай в глиняный чайник и залил горячей водой.

– Вы необычный человек, – робкое наблюдение точно хлыст рассекло повисшее молчание. – Вы живёте в глуши на краю мира, а ведь очевидно, что место вам в городе. Вы же понимаете, что созданы для другой жизни?

– Ну уж нет. Другой жизни мне хватило. Вы должны понимать, что не каждое отклонение от нормы является ошибкой и вопиющим грехопадением, – снисходительным тоном объяснил Макс.

– Хорошо, жизнь вне общества ещё можно понять, но в чём смысл информационного барьера, который вы воздвигли? Я не вижу ни радио, ни телевизора, интернет ведь тоже наверняка отсутствует…

Макс сел напротив и улыбнувшись ответил обстоятельно будто говорил с ребёнком:

– Интернет, несмотря на все его преимущества, страшно отвлекает и поглощает массу времени. Боюсь, что полноценный доступ к нему затмил бы скромные радости моего быта, а я, возлегая на его пепелище, самозабвенно загружал бы в себя бесполезную информацию, всецело отдавшись во власть прокрастинации.

– Ну интернет не ограничивается бесполезной информацией. А как же общение, друзья, по интересам… практически неограниченный материал по интересующим вас дисциплинам наконец?!

– Из всех человеческих знаний, предоставленных в сети, выбор человека зачастую падает совсем не на то, что ему нужно, а я – человек не на столько исключительный, каким Вы пытаетесь меня увидеть, – сказал Макс и разлил дымящийся чай по чашкам. – У человека много разных граней: к семье он поворачивается одной, к друзьям – другой, а к социальным сетям – третьей. И все они в равной мере подлинные, но последнее в большей степени лишь. Разумеется, в выгодном свете.

В сети человек создает себе образ, некое «Сверх-Я», которое вынужден поддерживать. Как большое дерево вытягивает все соки из окружающей его земли, так и образ осушает силы, лишь посредством которых возможно обрести желаемое, а не подменять этим действительное. Человеческое тщеславие и бахвальство не имеет обозримых границ. Как часто интереснейшая жизнь по ту сторону экрана оказывается кошмаром будничного прозябания…

Анна нахмурила лоб и задумалась. Рассеянный свет будто сконцентрировался на настенных часах, тиканье которых становилось всё оглушительней.

– У вас отлично получается прятать суть ваших слов за их высокопарностью, но если я всё правильно поняла, то это была самокритика, ведь наверняка эти знания приобретены на собственном опыте.

– Да, и как ни прискорбно, осознание проблемы вовсе не предостерегает меня от неё, но я стараюсь оправдать себя тем, что это лишь часть человеческой природы, но это выходит далеко не всегда.

– А можно познакомиться ближе с Вашей библиотекой? – резко оборвала Анна нить беседы, становившейся неловкой.

– Хах, – усмехнулся Макс, – да вы поощряете мои пороки!.. Конечно, смотрите.

Они подошли к ближайшей полке.

– Что здесь у вас? – она всмотрелась во внушительные фолианты.

– Хм… – Макс подошёл ближе, – пятнадцатый – шестнадцатый век.

– Лютер4, Макиавелли, Ганс Сакс, – Анна медленно шла вдоль книжных полок, – …Лопе де Вега… а знаете, он, кажется был инквизитором… Джон Мильтон – его «Потерянный рай"⁴ – замечательное произведение…

– Простите, – прервал её монолог Макс, – кто вы по образованию?

– Я? – смутилась Анна, – Я филолог.

– Что ж, – улыбнулся он, – это многое объясняет.

Она бросила на него взгляд, полный вопроса.

– Девушка из лесу, немало читавшая… знаете, у меня было больше шансов встретить лешего в то утро… ваши знания глубже, чем можно было подумать вначале, – Макс осёкся, осознав хаотичность потока сознания и уже другим тоном спросил, – Какая у вас любимая книга?

– Мм-м… – задумалась Анна, – сложно выбрать что-то конкретное. Мне многое нравится: меня восхищают рассказы Чехова, комедии Мольера5… не меньше я люблю поэзию Серебряного века… когда-то меня поразил Дениэл Киз, но невозможно выбрать что-то одно. Можно подойти к этому вопросу иначе и выбрать не любимое, а величайшее. В таком случае это «Похвала глупости» – Эразма Роттердамского6, – она утвердительно покачала головой, – величайшее произведение.

– Расскажете почему? Только давайте вернёмся за стол пока наш чай совсем не остыл.

Вернувшись за стол Макс шумно отхлебнул едва остывший чай и откинулся в кресле весь обратившись в слух.

Анна, сделав маленький глоток, отодвинула упавшую на глаза прядку и заговорила:

– Первое знакомство со взглядами подобного рода произошло в Лувре…

– В Лувре? – удивился Макс.

– Да, верно. Босх.

– Никогда не отождествлял работы Босха и Роттердамского. Хотя это не удивительно – они никогда меня сильно не увлекали.

– Не разочаровывайте меня! Это же очевидно! – воскликнула Анна. – Их сатиру относительно нравственных устоев мира можно воспринимать как единое целое! Меня пытались разуверить, но Мишель Фуко подтвердил мои догадки – «Корабль дураков» и «Похвала глупости"⁶ – части одного и того же знания. Оба творца воплотили свои идеалы, но форму избрали разную: с одной стороны строки, выжженные раскалённым пером, а с другой – смелые удары кисти, в которых я нашла отражение своих взглядов.

– Этот факт раскрывает вас с лучшей стороны. – сказал Макс. – Не многие, по крайней мере осознанно, разделяют взгляды гуманистов средневековья. Мне нравится ваш подход к оценке искусства, вы выделяете воспитательно-познавательную функцию, пренебрегая развлекательной. Как ни прискорбно, последняя черта избыточна в искусстве, включённом в массовую культуру». Но давайте вернёмся к нашим гуманистам. Как вы смотрите на идеи Томаса Мора7?

– Признаюсь, пренебрежительно.

– Почему?

– Да он сгубил больше праведных душ, чем… Цукерберг!

– Вы о последствиях?

– Именно о них.

– А ведь дедушка социализма был как раз-таки другом Эразма. Если не ошибаюсь именно ему посвящена «Похвала глупости». Неужели вас нисколько не вдохновили его мысли о чудном новом мире?

– Дело не во мне, а в том, что многие другие вдохновились его идеями и их интерпретациями, – сказала Анна. – Давайте сменим ему, в любом случае она приведёт нас к истории XXвека, а она меня очень удручает.

– Разрешите узнать почему?

– В ней очень много спорных эпизодов, которые исключают одностороннее толкование, где при должном красноречии можно оправдать и опровергнуть, что угодно. Я веду всё это к тому, что восхищаюсь столь значительным предметом искусства, нельзя рассматривать его вне контекста событий, которое оно спровоцировало.

– Ох уж эти тёмные стороны бытия, подводные камни истории, на острия которых стоило бы швырнуть корабли с их дураками, на чьих руках кровь бесчисленных миллионов, – подвёл итог Макс и запил его чаем.

– Полагаю, вы часто размышляете на около-политические темы. Из этого можно сделать множество выводов.

– Например?

– Вы не хотите мириться с нынешним режимом и его порядками.

– Почему вы так решили?

– Обычно человек, довольный миром, не углубляется в его устройство. Блага всегда воспринимаются как данность, а невзгоды – как ужасная несправедливость, природу которой так хочется понять.

– Отчасти вы правы… – отрешённо согласился Макс и задумался.

– Поэтому вы тут? – участливо спросила Анна, выдержав паузу.

Макс вышел из-за стола. Его движения казались резкими и угловатыми. Он открыл штору и стоя в полосе вечернего света, произнёс:

– Если вы полагаете, что я просто убежал от каких бы то ни было проблем, то вы глубоко заблуждаетесь, – слова звучали отчуждённо.

Анна подошла к нему и доверительно взяла за руки:

– Почти каждый от чего бежит… Или от кого-то Я вижу, что вас не отпускает прошлое. Это тяжёлое бремя, но, если его разделить – оно станет легче. Открыться малознакомому человеку всегда легче, чем старому другу. Вы можете мне довериться.

Макс внимательно посмотрел ей в глаза, метаясь в нерешительности.

Она чуть сжала его руки.

– Я даже не знаю с чего начать, – выдохнул он.

– Тут всё просто, – ободряюще улыбнулась она, – Начните сначала.

Макс молчал, подбирая слова. Анна не торопила, понимая всю значимость происходящего.

– Этот путь был настолько долгим, что его начало почти невозможно разглядеть, – произнёс он скрипучим голосом и прочистив горло продолжил, – думаю первым шагом было начало поры осознанности. Прошло уже много лет и обнаружить момент подлинного катарсиса можно лишь идя в темноте наощупь.

Всю юность я провёл в пресном благополучии, лишённый необходимости думать. Почти все мысли ускользали от восприятия. Кажется, что они где-то были… в глубине меня, но никогда всплывали на поверхность, не обретали крепкой словесной формы. Я скорее чувствовал, нежели думал. Но тогда и сами чувства были неразвиты. Вам знаком термин «синкретизм»? По сути это синоним «нерасчленённости», определяющей неразвитое состояние. Как искусство на первоначальных стадиях человеческой культуры, когда музыка, поэзия и танец были не отделены друг от друга, так и мои эмоции определялись лишь чёрным и белым. Я тогда не мог увидеть ни оттенков, ни полутонов. Гнев мог вместить в себя ярость, раздражение, презрение, а любовь воплощала симпатию, трепет, уважение и восхищение на грани раболепства.

Необходим был толчок для начала собственного эволюционирования, а после пример для сравнения и время для анализа.

Холод Крайнего Севера пробудил моё сознание, успевшее раствориться в сомнительных развлечениях. Думаю, это можно назвать первым шагом в становлении личности, которая сейчас перед вами.

Мы с сослуживцем были в бескрайней снежной степи на условном посту. Это не было типичным караулом парка боевых машин, не было посменной охраной складов с боеприпасами. Нашей задачей была фиксация проезжающей военной техники на полигоне. Машине надо было проехать из пункта «А» в пункт «Б», а мы стояли между двух тачек, чтобы никто не срезал. Это было отличной задачей, ведь не надо было ничего делать. Не надо устанавливать огромные брезентовые палатки на промёрзшей каменистой земле, не надо разгружать грузовики с дровами или патронами – стой да наблюдай. А самое главное – не было никого из офицерского состава, а то бы и в чистом поле у нас появились неотложные задачи. Мы были совершенно одни.

Днём было относительно тепло и мы наслаждались столь сладким и желанным отдыхом. Сон солдата в высшей степени неприхотлив и чрезвычайно бдителен – едва услышав приближающийся рёв двигателя, мы уже были на ногах и записывали номер БМП или танка огрызком карандаша, но в тех краях световой день короткий до неприличия и наше нехитрое счастье закатилось за горизонт вместе с кровавым диском солнца.

Сразу же стало зябко.

Чтобы согреться мы выкопали в снегу колею и ходили по ней туда-сюда, но ни это занятие, ни дырявые валенки не помогали.

Холод крепчал.

В темноте с большими промежутками проехали две машины и тьма окончательно сомкнула свои объятья. Лишь свет колючих звёзд рассыпался тусклыми искрами по хрустящему снегу.

Резкие порывы ветра катили снежинки по иссиня-белому насту.

Холод притуплял чувство голода и безжалостно забирался под потрёпанный бушлат.

Конечно, было бы разумно развести огонь, но на этом пустыре не представлялось возможным разыскать даже чахлое деревце. Лишь где-то вдали равнодушно колыхались верхушки вековых деревьев.

Эффективность нашей ходьбы приближалась к нулю. Мы начали приседать и отжиматься – это был единственный шанс хоть как-то согреться. Но голод, казавшийся не столь существенным всё же делал своё дело и вскоре ноги стали подкашиваться, а руки не могли разогнуться.

– Помню пару лет назад отдыхал на морях, – отдуваясь, произнёс сержант, продолжая приседать, – там прямо на пляже стояла палатка, в которой прямо у тебя на глазах жарили чебуреки в раскалённом масле… с сыром, бараниной или сразу и с тем, и другим.

Голод так и распалял воображение: тесто, румянящееся в шкварчащем масле…

Я ощутил болезненный спазм в желудке.

– Прошу, только не надо гастрономических подробностей, я бы многое сейчас отдал даже за утренние макароны с опарышами, – ответил я.

– А мне, – сержант смачно сплюнул пенистую слюну, – пришлось руководить этими проклятыми сборами. Часть роты попряталась, чтобы не ехать на полигон, что некоторых пришлось за ноги из-под «шконок» выдёргивать, потом получил эти чёртовы палатки… так и не поел… вот скажи, Макс, оно мне надо?!

– Когда проехала последняя БМП? – проигнорировал я поток причитаний, остановившись чтобы отдышаться.

Он тоже остановился, тяжело дыша засучил рукав и прищурившись посмотрел на хлипкие часы:

– Что-то около двух часов…

– У меня складывается ощущение, что в суете они забыли о нас.

– Я думал об этом. Эта мысль пугает, – сержант нахмурил брови, из-под которых на секунду блеснула ненависть ко всему миру. – До наших около тридцати километров. При всём желании похлебать перловки – нам не добраться – снег слишком глубокий, а последние снегоступы зав. склада пропил ещё лет двадцать назад, если, конечно, они вообще когда-нибудь там были.

Этот смиренный фатализм вселял подлинный ужас. Я впервые осознал, что моя жизнь вовсе не застрахована от смерти. Не чья-то, а моя!

– Давай попробуем добраться до тех деревьев, – я указал на тёмную гряду, качавшуюся вдали.

– А если за нами всё же приедут? – он посмотрел на меня испытующим взглядом.

– Если они не сделают этого прямо сейчас, то, боюсь, им придётся выкорчёвывать нас изо льда.

Мы шли перпендикулярно колее, накатанной военной техникой, постоянно оборачиваясь в надежде увидеть пару спасительных огоньков фар.

Две безмолвные фигуры устало волочились к цели, проваливаясь в снег, с треском проламывая наст. Луна бросала вниз скупой металлический свет, придавая происходящему ещё большую обречённость.

Путь казался бесконечным. Иногда я закрывал глаза и вместо ненавистного снега видел белый мальдивский песок, скользящий меж пальцев, а воющий ветер слышался ударами пенных волн о берег.

Опять провалившись, я оступился и упал на мелкие стёклышки льда. Сослуживец помог мне подняться:

– Давай, почти пришли.

И правда, через несколько сотен шагов мы вошли в хвойный лес. Между деревьев промелькнул тусклый свет.

– Что это? – удивился я.

Сержант всмотрелся в сумрак:

– Кажется, жильё. Я слышал, что недалеко от полигона есть маленькое село, но не знал где оно, – вдумчиво, будто вспоминая карты, произнёс мой товарищ.

– Что будем делать? – поинтересовался я, отдавая всю инициативу, а вместе с тем и ответственность за наши жизни в руки этого непритязательного, но по-своему грозного человека. От этого угловатого деревенского парня исходила какая-то сила, непоколебимая уверенность в собственных действиях, которую я раньше не замечал, словно он был персонажем, сошедшим со страниц рассказов Джека Лондона.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он меня.

– Валюсь с ног, – признался я. – Уже и на холод плевать. Готов вздремнуть в ближайшем сугробе.

– Сделаем так, – предложил он, – я доберусь до местных, разведаю обстановку и постараюсь связаться с частью, а ты разведи огонь. Если за нами всё же надумают заехать, то, быть может увидят свет, а ты как раз согреешься и отдохнёшь.

Я кивнул, преисполненный горячей благодарности. Сержант развернулся и пошёл в направлении жилья.

– Стой! – опомнился я, кинувшись следом. – У меня нет зажигалки.

Он снял рукавицу и пошарил по карманам бушлата.

– Держи, – он вложил мне в руку коробок спичек и исчез за чёрными силуэтами деревьев. Я принялся усердно обламывать заснеженные лапы елей. Через несколько минут, не без труда, мне удалось разжечь костёр.

Влажное дерево трещало, поднимая вверх снопы искр. Я кинул на снег несколько раскидистых ветвей и вытянулся у костра.

Желанное тепло сразу же разморило измученное тело, и я провалился в забытье.

Меня разбудили скрипучие шаги поблизости.

– Кто здесь? – испуганно воскликнул я, слепо всматриваясь в темноту.

– А кого ты тут ожидаешь увидеть? – глухо усмехнулся знакомый голос, и сержант вошёл в полосу света.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил я

– В очередной раз убедился в безграничной чуткости русской души – дверь мне никто так и не открыл, – презрительно промолвил сержант и снова сплюнул.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Удалось вытянуть на диалог лишь одного столетнего деда и то разговаривали мы с ним через закрытое окно. Связи в этом убогом поселении нет. По крайней мере со слов деда, переночевать нас, разумеется никто не пустит, но мне удалось у него кое-что купить, – и он достал из-за пазухи бледно-жёлтый газетный свёрток и кинул его мне.

Я торопливо развернул ветхую, в жирных пятнах, бумагу.

Внутри был добрый кусок солёного сала, крупная луковица, чёрствый хлеб и пакетик с листовым чаем.

– Ооо, – протянул я, – это меняет дело! – И сняв с ремня котелок набил его снегом.

– Сало чем резать будем? – спросил мой товарищ, тяжело опустившись рядом.

– Сейчас, – я разгрёб палкой побелевшие от жара угли, поставил на них котелок, который с шипением обвили струйки пара; вытащил из кармана моток ниток, отмотав порядка двадцати сантиметров и хорошо натянув погрузил в сало, согретое теплом под бушлатом.

– Слышал, что если проварить нить в соляном растворе, то ею можно пилить решётки, – заметил сержант.

– Надеюсь, это знание мне не пригодится, – усмехнулся я.

– Чем чёрт не шутит, – пожал он плечами.

Сержант разломил на равные части хлеб, почистил луковицу и аккуратно разложил на газету.

Вода в котелке забурлила и я, подцепив его палкой, снял с углей и засыпал чай.

Когда всё было готово, мы расположились поудобней, протянув ноги к костру. От мокрых валенок поднимался пар. Газету мы положили между нами и жадно накинулись на еду.

Соль хрустела на зубах, а чёрствый хлеб царапал дёсны, но эта грубая пища вызывала несоизмеримое блаженство.

Желудок приятно забурлил, а крепкий чай разливался внутри живительным теплом.

– Наверное это самое вкусное, что я ел в жизни, – сказал я, откинувшись на гнилое бревно, лежавшее сзади.

– Было бы ещё вкусней если бы ты знал сколько старый запросил у меня за это сало. Будто от себя отрезал.

Я улыбнулся, любуясь языками пламени.

В тиши леса раздавался лишь треск костра и тоскливый скрип деревьев.

– Макс, – повернулся ко мне сержант, – за каким дьяволом ты сам попёрся в армию?

– Я представлял её другой.

– Какой же, если не секрет?

– Я думал, что смогу тут совершенствоваться. Идеализировал, представлял, что тут действительно чему-то учат… обращаться с военной техникой, а не чинить её дни напролёт, думал, что удастся укрепить здоровье, а не растрачивать его в ночных «прокачках». В моём понимании всё это выглядело иначе. Надеюсь, что это будет самым большим заблуждением в моей жизни.

Сержант молча кинул пару веток в костёр и когда их охватило пламя заговорил, не отрывая от него взгляда:

– Вроде же великая держава, всех всегда побеждала, поднимала республики из грязи, создала атомную бомбу, отправила Гагарина в космос, а у меня в деревне асфальта как не было, так и нет. То же и с газом. До сих пор сухостой в лесу рубил…

Он замолчал. Достал из кармана мятую пачку сигарет, закурил и продолжил:

– Я тоже думал, что тут всё по-другому. Сколько парадов видел по телевизору. Всё пышно, красиво, а по факту вши, грязь и кретины. Безмозглая, босоногая армия. Даже вон, – он указал взглядом на мой ремень, – до сих пор серп и молот на бляхе.

Я посмотрел на тусклую стальную звезду с символом ушедшей эпохи по центру.

– Представь сколько их наштамповали в Союзе. Давно развалился, а ремни такие всем призывникам дают.

Я молчал.

– Голодные солдаты, кругломордые офицеры… И те, и другие разбегутся в случае войны. Может лишь пара особо идейных останется…

– Ну почему же, – вяло запротестовал я.

– Макс! Вот скажи честно, ты бы отдал жизнь за эту страну?

Сержант пристально смотрел мне в глаза. Кривить душой было невозможно – он видел её насквозь.

– Свою единственную жизнь, которая больше никогда не повторится, – медленно произнёс он, выделяя каждое слово, будто принуждая меня быть честным с самим собой.

– За страну – нет, а за людей… возможно, – ответил я в том же тоне.

Он криво улыбнулся, удовлетворившись ответом.

– Вот и я нет, а почему другие поступили бы иначе?

У меня не было ответа и не было сил его искать. Сержант повернулся набок, собираясь спать. Я закрыл глаза. Ветер снова засвистел между деревьев, заползая под одежду.

– За людей ты бы тоже не отдал жизнь, – послышался сонный голос, – а за человека – возможно.

Нас нашли на следующий день. Вернее, мы сами нашлись.

Способность критики и честность к самому себе я обрёл ценой обморожения, а сержант лишился двух пальцев на ноге.

Не смотря на ампутацию он по своему желанию остался служить на севере – не хотел возвращаться домой сильнее, чем презирал Вооружённые Силы. Лютый. Мы так его звали. – закончил повествование Макс и раздавил окурок в пепельнице.

«Каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества, преподавания. Интеллектуальная собственность охраняется законом.»

(Конституция РФ ст. 44, ч.1)