Читать книгу Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Дж. Р. Мёрингер - Страница 15

Прошло около двух недель с моего возвращения в Манхассет, когда это случилось. Я кидал резиновый мячик о стену гаража, представляя себя Томом Сивером, участвующим в турнире «Семерки», когда сквозь шум восторженной толпы – ветер, шелестящий в ветвях деревьев, – расслышал свое имя. Я поднял голову.

– Тебя не дозовешься, – сказал дядя Чарли. – Боже мой!

– Прости, – ответил я.

– Гильгамеш.

– Извини, что?

Он вздохнул и заговорил преувеличенно медленно, напирая на каждый слог еще сильней, чем обычно.

– Гильго. Бич. Хочешь поехать на Гильго-Бич?

– Кто?

– Ты.

– С кем?

– С твоим дядей. Да что с тобой такое?

– Ничего.

– Сколько тебе надо, чтобы собраться?

– Пять минут.

– Ответ неверный.

– Две?

Он кивнул.

В доме было пусто. Бабушка ушла за покупками, дед отправился прогуляться, а кузены, хоть и жили неподалеку, не показывались у нас из-за очередной ссоры между бабушкой и тетей Рут. Но можно ли мне ехать на пляж, никому не сказав? Мама много раз предупреждала, отправляя меня из Аризоны: никуда не ходи без разрешения. Вопрос похищения по-прежнему волновал ее, а бабушка частенько игнорировала мамины наставления. Вот только я не знал, что это мама с бабушкой попросили дядю Чарли чем-нибудь занять меня, потому что я слишком много сижу один и скучаю по маме. Они обратились к нему за помощью, предполагая, что он сам мне все объяснит. И не учли, что дядя Чарли, как тетя Рут, не склонен объясняться.

Я натянул плавки под шорты и сложил в пакет полотенце и банан, а потом уселся на крыльце, чтобы подумать. Но времени на раздумья не оставалось: дядя Чарли уже шел по газону в своей версии пляжного костюма – шляпа для гольфа под Бинга Кросби[15], очки «Фостер Грант», джинсы. Он скользнул за руль своего массивного старого черного «Кадиллака», который недавно купил у одного из приятелей Стива. Дядя Чарли обожал эту машину. Я посмотрел, как он поворачивает зеркало – нежно, словно отводя прядку волос с лица любимой. Потом он поправил шляпу, прикурил «Мальборо» и завел мотор. Отпустил ручной тормоз, отчего «Кадиллак» вздрогнул. Время вышло. Я задержал дыхание и бросился бегом. Когда я распахнул пассажирскую дверь и нырнул внутрь, дядя Чарли подскочил от удивления и воскликнул:

– О! – А потом, опомнившись, добавил: – Ладно.

Мы с ним переглянулись.

– Лучше пересядь назад.

– Зачем? – спросил я.

– У нас будут пассажиры.

Я уселся на подлокотник в центре заднего сиденья, словно принц, которого тащит за собой рикша, и мы покатили по Плэндом-роуд, мимо «Диккенса» и стадиона «Мемориал». На южной границе города мы притормозили у дома, все окна которого были закрыты ставнями. Дядя Чарли погудел. Из боковой двери вышел человек лет на десять моложе него, с блестящими темными волосами и печальными черными глазами. Крепкий, широкоплечий, с мощной грудью, он походил на молодого Дина Мартина. Мне показалось, это один из тех игроков в софтбол, которых мы видели пару лет назад, но сейчас он вел себя по-другому. Не смеялся и не дурачился. У него явно болела голова, и он прикрывал глаза, держа над ними ладонь козырьком, словно узник, выпущенный из каземата. Подойдя к машине со стороны водительской двери, он спросил хрипло:

– Ну, Чэс, что скажешь?

Голос его был слаб, как у меня в то утро, когда мне вырезали гланды, но больше всего меня поразило сходство с голосом медведя Йоги[16].

– Доброе утро, – откликнулся дядя Чарли.

Парень кивнул, как будто больше ни на что не был способен. Он забрался в машину и уселся на пассажирское место.

– Матерь Божья, – воскликнул он, откидываясь на спинку, – что за дрянь я пил вчера?

– Свою обычную, – ответил дядя Чарли.

Он поглядел в зеркало заднего вида и снова сильно удивился, заметив меня.

– О, – спохватился дядя Чарли, – Кольт, познакомься с моим племянником. Он сегодня едет с нами.

Кольт обернулся и поглядел на меня через спинку сиденья.

Очень скоро «Кадиллак» был набит под завязку полтонной мужчин. Я думал, мы едем на пляж, но с таким количеством мышц впору было грабить банки. Дядя Чарли формально представлял меня каждому из них. Приятно познакомиться, парень, сказал Джоуи Ди, гигант с клоком ярко-рыжих волос на макушке круглой, похожей на губку, веснушчатой головы, к которой под причудливыми углами лепились остальные детали, вроде глаз и ушей. Создавалось ощущение, что его смастерили из запчастей от разных кукол – этакого Франкенштейна с улицы Сезам с головой Гровера, лицом Оскара и торсом Большой Птицы. Как Кольт, он был лет на десять младше дяди Чарли и обращался к нему с почтением, как к старшему брату. Несмотря на гигантские размеры и размах плеч, Джоуи Ди обладал маниакальной энергией, присущей коротышкам. Он постоянно ерзал, размахивал руками и выпаливал фразы целиком, словно чихая: «Наокеанесегодняволны!» Целился он этими чихами куда-то себе в нагрудный карман, к которому обращался так часто, что я начал думать, будто у него там сидит ручная мышь.

Следующим я познакомился с Бобо, возраст которого не поддавался определению, поэтому я решил, что ему, примерно как моему дяде, немного за тридцать. Бобо был самым красивым из этой компании, с серферской выгоревшей золотистой шевелюрой и крепкими бицепсами, распиравшими рукава рубашки, но у меня сложилось впечатление, что он выглядел бы еще лучше, выспись хоть раз по-настоящему. От него исходил запах вчерашнего виски, который мне даже нравился, хоть Бобо и попытался замаскировать его, вылив на себя полфлакона лосьона после бритья. Если Кольт и Джоуи Ди слушались моего дядю Чарли, то Бобо слушался только своего компаньона, Уилбура, черного пса с презрительным взглядом большущих глаз.

Я слушал их разговоры, крутя головой из стороны в сторону, словно наблюдал сразу за четырьмя партиями в теннис. Потихоньку я начал соображать, что они все работают в «Диккенсе» – барменами, поварами, официантами, – и что Стив – их босс. Они обожали Стива. Говорили о нем не как подчиненные, а как апостолы. Я не всегда понимал, что именно они имеют в виду, потому что они использовали разные прозвища: Стив, например, был Шефом, Рио и Фейнблаттом. У каждого из парней имелась кличка, придуманная Стивом, а у дяди Чарли даже две – Чэс и Гусь. Через десять минут я уже запутался в них, и у меня начало складываться ощущение, что в машине вместо четверых едет человек двадцать. Путаница усиливалась от того, что в рассказах упоминались посетители, заходившие в «Диккенс» прошлой ночью, вроде Жженого, Кувалды или Стрелка, Жмыха, Танка и Твоюжмать.

– Кто такой Твоюжмать? – спросил я. Я знал, что не стоит вмешиваться в разговор, но вопрос сам вылетел у меня изо рта.

Парни переглянулись.

– Твоюжмать – наш помощник, – ответил дядя Чарли. – Подметает полы. Выполняет разные поручения.

– Почему вы так его зовете?

– А он больше ничего не говорит, – объяснил Кольт. – Точнее, это единственное, что в его словах еще можно разобрать. Как сыграли «Янки» сегодня? А-а, твоюжмать. Как тебе живется в этом мире? А-а, твоюжмать.

Я не слышал, что дальше рассказывал Кольт, потому что был поражен его сходством с медведем Йоги. Каждое его слово звучало у меня в ушах песенкой: «Эй, Бу-Бу, пойдем за корзинкой!»

Джоуи Ди напомнил всем, как Твоюжмать жил когда-то за «Диккенсом» в своей машине. Стив положил этому конец, сказал Джоуи Ди, когда Твоюжмать начал стирать свои вещи в «диккенсовой» посудомойке. Собственно, Стива беспокоило даже не это, вмешался Кольт, а тот факт, что Твоюжмать развешивал их сушиться на деревьях позади бара. Парни зацокали языками, а Бобо рассказал еще одну историю, связанную со Стивом. Все напоминало им какие-то истории, связанные с ним. Как Стив угнал полицейскую машину и катался по Манхассету с сиреной и мигалкой, пугая своих приятелей чуть ли не до инфаркта. Как он сел в самолет с целым ящиком шампанского и вусмерть напоил всех пассажиров. Как пригласил завсегдатаев «Диккенса» прокатиться до Монтока на своей лодке под названием «Запой», но спьяну заблудился в тумане, и их нашли потом «на полпути до Нова-Чертовой-Шотландии».

Дядя Чарли рассказал, как познакомился со Стивом, когда они еще учились в школе Манхассет-Хай. Стива только что выгнали из Чеширской академии в Коннектикуте, где все мальчики носили синие блейзеры и постоянно улыбались. Чешир много потерял, зато Манхассет выиграл, заметил дядя Чарли. Мне захотелось спросить, уж не в Чеширской ли академии Стив научился так улыбаться. На мой взгляд, он выглядел в точности как чеширский кот из «Алисы в Стране чудес».

Парни принялись горячо обсуждать преобразования, которые Стив грозил устроить в «Диккенсе», дорогостоящие и многосложные. Помимо ремонта помещения и пересмотра меню, Стив собирался избавиться от рок-групп, которые выступали там по выходным. Более того, он поговаривал о том, чтобы сменить название на «Публиканов». Парни этого не одобряли. Ни в коем случае. Они были против любых перемен, особенно что касается бара.

– Что это вообще значит, «публикан»?

– Птица со вторым подбородком.

– Это пеликан, придурок.

– Публикан – это бармен.

– Тогда почему сразу не назвать бар «Бармен»?

– Ну и кто пойдет в бар «Бармен»?

– Я, а что такого?

– Публиканами в Англии называли в старину владельцев бара, – сказал дядя Чарли. – А в Древнем Риме это были сборщики податей.

– Теперь ясно. В жизни неизменны только три вещи: смерть, налоги и бармены.

– Эй, Бобо, – сказал дядя Чарли, – а как ты добрался из «Диккенса», ну или «Публиканов», до дома вчера?

– С помощью поисковой команды, – ответил Бобо.

Дядя Чарли улыбнулся, а Бобо обхватил шею своего пса руками.

– Уилбур, мальчик, ты снова привел нас вчера домой? Да?

Он зарылся лицом в собачью шерсть, и пес отвернулся, словно смущенный таким публичным проявлением привязанности.

Джоуи Ди вмешался и объяснил мне – хоть со стороны и казалось, что он обращается к ручной мыши в своем нагрудном кармане, – что Уилбур – человек, запертый в теле собаки. Человекзапертыйвтелесобаки! Я поглядел на Уилбура и подумал, что так, наверно, и есть, а пес ответил мне взглядом, означавшим, по-видимому, Ну и что такого? Доказательство сверхсобачьего интеллекта Уилбура заключалось, по словам Джоуи Ди, в том, что пес наотрез отказывался залезать с Бобо в машину, когда тот был пьян.

– А еще он катается на поезде, – встрял Бобо. – Покажите мне другую собаку, которая каждое утро является на станцию и садится на один и тот же чертов рейс.

– Серьезно? – спросил я.

– Естественно! Этот парень путается с кем-то, уж поверь мне. Каждое утро садится на поезд в восемь шестнадцать. Кондуктор как-то приходил в «Диккенс» и все рассказал. Наверняка Уилбур завел себе подружку в Грейт-Нек.

Бобо продолжал гладить Уилбура по голове, а я разглядывал их обоих. Я знал, что пялиться нехорошо, но не мог остановиться. Бобо не только был симпатичный, но еще и походил на медведя. Его имя напоминало Балу из «Книги джунглей», да и выглядел он так же – растрепанный и с большим мокрым носом. Как будто нам не хватало одного медведя в машине, Кольта, он же Йоги. С двумя «Кадиллак» превратился в подобие цирковой повозки. Мало того, как будто связь между Бобо и «Книгой джунглей» и без того не бросалась в глаза, Уилбур был черный и гладкий, как миниатюрная пантера. Бобо походил на Балу, но Уилбур был Багирой. Голова у меня закружилась.

Как только мы вырулили на шоссе, дядя Чарли газанул, разогнав «Кадиллак» до девяноста миль в час, и все повытаскивали свои «Зиппо». Прикурив сигары и сигареты, парни начали травить байки. Я внимательно слушал: оказывается, они давно вели партизанскую войну с местными полицейскими, которых дядя Чарли называл жандармами. Как минимум одного из них уже официально «закрыли». Я узнал, что при хорошем раскладе бармен в «Диккенсе» может заработать тысячу долларов за вечер, а сам бар приносит столько денег, что Стив скоро станет самым богатым в Манхассете. Узнал, что бар финансирует пять мужских команд по софтболу и одну женскую, «Курочки», участницы которой не только мастера игры, а еще и «чертовски горячие штучки». Узнал, что половина барменов крутит романы с официантками, что одну женщину в баре называют «Шер для бедных», а другую, с пушком на лице, «Сонни для бедных»; что стоять за баром называется еще «держать оборону»; что Стив нанимает барменами только мужчин, на случай драк и попыток ограбления, и что по этой же причине бармены всегда работают по двое; что у барменов, работающих в связке, возникает особое взаимопонимание, как у питчера с кэтчером; что во время драки бармен, перелезая через стойку, должен держаться ногами вперед, чтобы не получить раньше времени по башке; что самое опасное в «Диккенсе» – не драки или грабежи, а похмелье, нечто вроде простуды от алкоголя; и что для напитков существует огромное количество названий, даже больше, чем для секса, включая шоты, попы, снорты, шутеры и стиффи.

Я зажмурил глаза и откинулся на спинку сиденья, впитывая голоса и табачный дым, витавший вокруг меня. Все видели Махоуни в пятницу вечером? Вопрос в том, видел ли Махоуни хоть кого-то? Он же слепой! Но крепок, ничего не скажешь. Представляю, какое похмелье у него было наутро. Наверняка пришлось подлечиться. Слышал, его старухе это до смерти надоело. А ты откуда знаешь? Так от нее самой, ха-ха. Вот сучка! Ты меня называешь сучкой? Если прочту еще хоть слово про чертово двухсотлетие США, сблюю на месте. Посмотрите только – вот вам настоящий патриот. Его подружка считает, что он патриот, потому что он у нас стрелок… не, скорострел, ха-ха! Да патриот я, просто не могу больше слышать про Бена Франклина, и Банкер-Хилл, и Пола Ревира. Один – по суше, два – по морю. Кстати о море, Чэс, мне срочно надо сделать туда «номер первый» – может твое корыто ехать побыстрее?

Постепенно все голоса слились в один, и мне стало казаться, что я слышу Голос. Но этот был даже лучше, потому что, когда я открыл глаза, его источник находился рядом со мной.

Бобо, выпавший из беседы, чтобы пролистать спортивные страницы в газете, поднял голову и обратился к дяде Чарли.

– Гусь, – сказал он, – что делать с «Метс» сегодня вечером? Кузман принимает, а с ним никогда нельзя знать наверняка. Я не могу себе позволить еще проигрыш. Ты как считаешь?

Дядя Чарли вытащил из гнезда прикуриватель и осторожно прикоснулся им к своей «Мальборо». Когда он заговорил, дым струйкой побежал у него изо рта.

– Правило Чэса, – ответил он, – ставишь на Куза – и ты полный лузер.

Бобо благодарно кивнул.

Гилго не был самым красивым пляжем на Лонг-Айленде, или самым уединенным, но я быстро сообразил, почему эти парни ездили именно сюда – и даже не на ближайший топлес-пляж поблизости. Только на Гилго имелся бар с лицензией на алкоголь. Крепкие напитки прямо на песочке. На самом деле Гилго-бар представлял собой обыкновенный соломенный навес с исцарапанными полами и длинной полкой пыльных бутылок, но мужчины входили туда, словно в отель «Уолдорф». Они питали почтение ко всем барам и в каждом соблюдали привычный этикет. Первым делом они угостили всех присутствующих – трех старых моряков и даму с задубелым лицом и волчьей пастью. Потом купили выпить себе. Глотнув кто холодного пива, кто «Кровавой Мэри», они сразу начали вести себя по-другому. Конечности их задвигались свободнее, а смех стал громче. Навес ходил ходуном от их хохота, и у меня на глазах похмелье слетало с нашей компании, как утренний туман с поверхности океана. Я тоже смеялся, хоть и не знал, над чем. Они и сами не знали. Вся жизнь – сплошная шутка.

– Пора! – заявил Бобо, рыгнув, словно вулкан. – Горло промочили, теперь пора мочить штаны. В воду!

Я шагал по песку следом за парнями, отстав на пару шагов, и наблюдал, как они занимают привычный для них порядок. Дядя Чарли, самый низкорослый, шагал впереди – фламинго, командующий двумя медведями, куклой из Маппет-шоу и запыхавшейся пантерой. Они казались мне то стаей экзотических зверей, то гангстерской бандой. В пляжных шезлонгах, которые они тащили под мышкой, мне мерещились футляры для контрабаса. Когда на их головы падал солнечный свет – зайчики, отражавшиеся от океана, – они превращались в полк солдат, идущих в бой под артиллерийским огнем. В то утро я понял, что последую за ними куда угодно. Хоть на войну, хоть к черту на рога.

Но только не в воду. Я остановился у бирюзовой кромки прибоя, пока они продолжали стремительно продвигаться вперед. Парни даже не замедлили шаг, пока бросали на песок шезлонги и срывали с себя одежду. Ступив в воду, они так и шли, держа перед собой бокалы и стаканы, разве что подняли руки выше, как Статуя Свободы, погружаясь сначала по пояс, потом по грудь, а потом по шею. Бобо зашел дальше всех. Он добрался до песчаной косы далеко от берега; Уилбур судорожно греб следом за ним.

Плавал я не очень и постоянно вспоминал страшные бабушкины истории про отливы, уносившие с собой целые семьи, но парни не позволили мне стоять на песке. Они приказали залезать с ними в воду, а когда я зашел, толкнули на волну. Вспомнив рассказ мамы, как дед затащил ее на глубину и бросил, я весь окаменел. Джоуи Ди велел мне «отмереть». Расслабься, пацан, просто расслабься. Расслабьсяпацанпросторасслабься. На земле Джоуи Ди выглядел так, словно находится на грани нервного срыва, но в море расслаблялся просто прекрасно. В мгновение ока сбрасывал напряжение с мышц и колыхался, словно медуза – 120-килограммовая ирландская медуза. Пока он лежал на воде, я наблюдал за его лицом – безмятежным настолько, что раньше я никогда такого не видел. Потом это лицо стало еще безмятежнее, и я понял, что он, похоже, помочился.

Если Джоуи Ди замечал многообещающую волну, то поднимался к ней навстречу, чтобы та подхватила его и вынесла на берег. Он сказал, это называется «бодисерфинг». После долгих уговоров и убеждений я позволил ему меня поучить. Я заставил себя лечь на воду, расслабиться, наверное, впервые в жизни и покачаться на спине. Хоть в уши у меня затекла вода, я слышал, как Джоуи Ди повторяет:

– Молодец, пацан, молодец!

А потом он толкнул меня в приближающуюся волну. Она подняла меня вверх, подержала мгновение, и бросила, перевернув вниз головой. Я пролетел по воздуху как бумеранг – потрясающее чувство утраты контроля, которое всегда будет ассоциироваться у меня с Джоуи Ди и остальными парнями. Приземлившись на песке, я кое-как поднялся на ноги, весь покрытый водорослями и царапинами, под их свист и аплодисменты. Джоуи Ди хлопал громче всех.

Мы уселись на шезлонги, высунув, как Уилбур, языки. Ни у кого из парней не было полотенца, и я почувствовал себя девчонкой, завернувшись в свое. Они просто попадали в шезлонги, предоставив солнцу сушить их громадные тела. Мокрыми руками они прикурили сигары и сигареты и зачмокали от наслаждения, когда дым достиг их легких. Я тоже курил – пустую крабовую клешню, представляя, что это «Уайт Оул».

Освежившись купанием, парни составили шезлонги в круг, развернули газеты и начали оживленное совещание по основным вопросам дня, и их реплики завертелись вокруг меня каруселью. Что насчет Патти Херст? Похожа на белку. Возможно, но я бы от такой не отказался. Даже будь у нее в руках автомат? Особенно будь у нее в руках автомат, ха-ха. Да ты больной. Кстати, так что насчет «Метс»? Думаю, поставлю по десять. Должен же Куз хоть раз выиграть! Чертов мазила. Ставишь на Куза – и ты полный лузер. Запиши в свою книжку – на «Метс» по пять. И как это Формену удалось остановить Фрейзера, кто мне может сказать? Лучший боец после Бенни Басса! Мой старик говорит, он своими глазами видел, как тот проиграл Малышу Шоколадке. Вот чертовня – в Бейруте кровавая баня. Рейган говорит, это ответ. Иисусе, что ж за вопрос-то был? У Формена, конечно, знатный хук справа. Поезд может остановить. Вы читали: правнук Нэйтана Хейла женился в этот уик-энд. Дай мне свободу или убей. Вот что жених запоет месяц спустя. Ого, слушайте: два трупа обнаружено в багажнике машины в аэропорту Кеннеди – копы подозревают мафиозные разборки. Надо раньше вставать, если хочешь надурить лучших в Нью-Йорке. Рецензия на этот новый роман, про Ирландию, Леона Уриса. Едоки картофеля против едоков лотосов. Что бы это ни означало. Возможно, неплохое пляжное чтиво, тем более я мало что знаю про землю своих предков. Твои предки из Квинсленда, идиот. Эй, в Рослине сегодня «Челюсти», давайте пойдем! Я не стану их больше смотреть, прошлым летом, после первого фильма, месяц в воду не мог зайти. Уж тебе-то чего волноваться об акулах, у тебя вместо крови сплошной спирт. А яйца – как оливки в коктейле. Один укус, и акулу вывернет наизнанку. Откуда ты столько знаешь про мои яйца, позволь-ка спросить. Я тебе скажу, кого вывернет наизнанку – тебя, если залезешь на Патти Херст.

– Кто такая Патти Херст? – спросил я дядю Чарли.

– Телка, которую похитили, – ответил он. – А она возьми и влюбись в одного из бандитов.

Я посмотрел на него. Потом на всех парней. Чувства Патти Херст были мне ясны.

Парни построили в центре кружка солнечные часы и велели мне разбудить их, когда тень доберется до палки, которую они воткнули в песок. Я внимательно следил за перемещением тени. Слушал их храп, смотрел на чаек, ловивших у берега рыбу, и думал о том, как выдернуть палку. Если я выдерну палку из песка, время остановится и этот день не закончится никогда. Когда тень добралась до палки, я по одному стал будить парней – со всей возможной деликатностью.

По пути домой никто не разговаривал. Парни разомлели от солнца и от пива. Но все равно продолжали общаться с помощью хитроумного кода жестов и гримас. Они вели целые беседы одними нахмуренными лбами и пожиманием плеч. Джоуи Ди пожимал плечами даже лучше, чем расслаблялся.

Первую остановку по прибытии в Манхассет мы сделали у «Диккенса». Парни столпились у задней двери, поглядывая на меня и пожимая плечами, пока дядя Чарли не кивнул, и тогда меня впустили внутрь. Мы вошли в ресторанный зал. Слева я увидел ряд альковов, которые называли еще лаунджами. Дальше находился бар, где у стойки сидело несколько мужчин. Их лица были еще краснее наших, хоть и не от загара, а носы походили на овощной прилавок – вот слива, вот помидор, вот яблоко, а вот грязная морковка. Дядя Чарли представил меня каждому из них; последний, самый мелкий и жилистый, оказался пресловутым Твоюжмать, который отошел от стойки и двинулся ко мне. Голова у него была маленькая, плотно обтянутая коричневой кожей, и как будто светилась изнутри от переизбытка детской радости и выпитой водки. Лицо напоминало коричневый бумажный пакет с горящей в нем свечой.

– А это видно, мымзик с вужной физей, – воскликнул он, пожимая мне руку и улыбаясь. Улыбка была обаятельной, несмотря на сухие губы и зубы, словно жеваный картон.

– Чэс, – продолжал он, – я ему не дам заварзить мой чудо-фудо тузень, помяни мое слово, твоюжмать, ха-ха-ха!

Я уставился на дядю Чарли, моля о помощи, но он рассмеялся и кивнул Твоюжмать: мол, верно, очень верно. Твоюжмать повернулся ко мне и спросил:

– А какую самую лапую штуку вы с твоим твоюжмать дядей делали с нуни-муни-дуди-флипом?

Сердце у меня забилось сильнее.

– Я не совсем уверен, – ответил я.

Твоюжмать расхохотался и похлопал меня по голове.

– Отрысись, старый крупой пагнуда, – сказал он.

Дядя Чарли налил себе выпить, сделал мне «Рой Роджерс» и велел развлекаться, пока они с парнями сделают пару звонков. Я вскарабкался на барный табурет и стал медленно крутиться, во всех подробностях разглядывая зал. В деревянных рельсах на потолке висели сотни коктейльных бокалов, которые ловили и преломляли свет, словно гигантская люстра. На сорокафутовом стеллаже за барной стойкой переливались всеми цветами радуги бутылки; они тоже отражали свет и сами отражались в бокалах, отчего казалось, будто я попал внутрь калейдоскопа. Я провел по стойке ладонью: цельный дуб. Толщиной не меньше трех дюймов. Кто-то из мужчин сказал, что дерево недавно заново покрыли лаком, и это было видно. Оранжево-золотистая поверхность лоснилась, как львиная шкура. Я осторожно погладил ее. Я любовался рисунком дощатого пола, отполированного тысячами ног. Изучал свое отражение в старомодных серебристых кассовых аппаратах, которые выглядели так, будто раньше стояли в лавке где-то в прериях. С тем же самозабвением и увлеченностью, с которыми представлял себя Томом Сивером, я вообразил, что стал Самым Популярным в «Диккенсе» Парнем. В баре яблоку негде упасть, поздний вечер, я рассказываю историю, и все меня слушают. Ну-ка тихо, все, пацан рассказывает! Все внимание сосредоточено на мне и на моих словах. Хорошо бы и правда знать какую-нибудь историю, чтобы всем захотелось слушать. Интересно, как бабушка справилась бы в «Диккенсе»?

За баром я увидел раздвижные панели из закаленного стекла. Бобо подошел ко мне и сказал, что не стоит рассматривать их слишком пристально.

– Почему это? – спросил я.

– А ты ничего не заметил? – ответил он, забрасывая в рот коктейльную вишню.

Я наклонился вперед, наморщив лоб. Нет, я ничего не заметил.

– Эти панели придумала Бешеная Джейн, – сказал Бобо. – Подружка Стива. Ничего не бросается в глаза в их рисунке?

Я присмотрелся к панели справа. Серьезно? Это что, …?

– Пенис? – сказал он. – Точно. А на другой, соответственно…

Я не знал, как это выглядит, но, основываясь на логике, предположил:

– Женская…?

– Угу.

Смущенный, я спросил, что находится в задней комнате.

– Там проходят всякие праздники, – ответил он. – Мальчишники, встречи выпускников, рождественские вечеринки, отмечание побед в Детской лиге. И рыбьи бои.

– Рыбьи? – переспросил я.

– Рыбьи бои, – подтвердил Кольт, возникая у меня с другого бока.

Бармены, объяснил он, часто сажают двух рыбок-петушков в один аквариум и делают ставки, кто победит.

– Но рыбки, – печально закончил он, – быстро устают, и приходится объявлять ничью.

Дядя Чарли вышел из подвала и включил проигрыватель.

– Ах, – вздохнул Бобо, – «Летний ветер».

– Великая песня, – сказал дядя Чарли, прибавляя громкость.

– Мне нравится Синатра, – сказал я дяде Чарли.

– Всем нравится Синатра, – ответил он. – Это же Голос.

Он не обратил внимания на потрясенное выражение у меня на лице.

Вскоре настало время нам с дядей Чарли возвращаться домой. Я едва сдерживал слезы, зная, что дядя Чарли только примет душ и вернется назад в бар, а мне придется сидеть в напряжении и жевать несъедобную еду за ужином с бабушкой и дедом. Отлив тащил меня к дедову дому из бара и от этих парней.

– Здорово, что ты поехал сегодня с нами на пляж, – сказал на прощание Джоуи Ди. – Присоединяйся еще, пацан.

Присоединяйсяещепацан.

– Обязательно, – сказал я, пока дядя Чарли вел меня к задним дверям. – Обязательно.

В то лето я ездил на пляж каждый раз, когда позволяли погода и похмелье. Открывая глаза поутру, я первым делом смотрел на небо, а потом узнавал у бабушки, во сколько дядя Чарли вернулся вчера из «Диккенса». Голубой небосвод и раннее возвращение означали, что к полудню мы с Джоуи Ди уже будем качаться на волнах. Тучи и приход под утро – что мне предстоит сидеть на двухсотлетнем диване, читая «Микробиографии».

Чем больше времени я проводил с дядей Чарли, тем больше походил на него. Я говорил, как он, ходил, как он, копировал его манеры. Задумавшись, подносил руку к виску. Подпирал голову ладонью за едой. Я пытался сблизиться с ним, втягивал в разговоры. Мне казалось, это должно быть легко. Раз мы вместе проводим время на пляже, значит, мы друзья, так? Но дядя Чарли был настоящим сыном своего отца.

Однажды вечером я застал его сидящим в одиночестве за обеденным столом: он читал газету и поедал стейк на кости.

– Жалко, что дождь будет, – сказал я.

Он подскочил и прижал обе ладони к сердцу.

– Иисусе! Откуда ты взялся?

– Из Аризоны. Ха!

Молчание.

Он потряс головой и вернулся к своей газете.

– Жалко, что дождь будет, – повторил я.

– Мне нормально, – ответил он, не поднимая головы от газеты. – Подходит к настроению.

Я нервно потер друг о друга ладони.

– Бобо сегодня придет в «Диккенс»? – спросил я.

– Ответ неверный. – Он так и смотрел в газету. – Бобо на больничном.

– А чем Бобо занимается в баре?

– Готовит.

– А Уилбур придет?

– Уилбур катается на поезде.

– Мне нравится Уилбур.

Нет ответа.

– Там и Кольт будет?

– Ответ неверный. Кольт идет на игру «Янки».

Молчание.

– Кольт забавный, – заметил я.

– Да, – торжественно изрек дядя Чарли. – Кольт забавный.

– Дядя Чарли, а можно мне посмотреть следующие гонки на выживание на Плэндом-роуд?

– На Плэндом-роуд каждый вечер гонки на выживание, – сказал он. – Весь город в состоянии алкогольного опьянения. Ты же не против, что я говорю «в состоянии опьянения», да?

Я задумался. Надо было решить, как лучше ответить. Спустя примерно минуту я сказал:

– Нет.

Он отвернулся от газеты и воззрился на меня.

– Что?

– Я не против, что ты говоришь «в состоянии опьянения».

– О!

Он снова уткнулся в газету.

– Дядя Чарли? – позвал я. – А почему Стив назвал бар «Диккенс»?

– Потому что Диккенс был великим писателем. Стиву нравятся писатели.

– А почему он великий?

– Он писал о людях.

– Разве не все писатели пишут о людях?

– Диккенс писал об эксцентричных людях.

– Что такое «эксцентричный»?

– Уникальный. Единственный в своем роде.

– Разве не все люди уникальные?

– Боже, нет, конечно! В этом-то вся чертова проблема.

Он опять развернулся ко мне. Посмотрел прямо в глаза.

– Сколько тебе лет?

– Одиннадцать.

– Для одиннадцатилетнего ты задаешь многовато вопросов.

– Учительница говорит, я как Джо Фрайдей. Ха!

– Хм…

– Дядя Чарли?

– Что?

– Кто такой Джо Фрайдей?

– Полицейский.

Долгая пауза.

– Одиннадцать, – повторил дядя Чарли. – Ах, что за возраст!

Он полил кетчупом остатки своего стейка.

– Оставайся одиннадцатилетним. Что бы ты ни делал, оставайся таким, как сейчас. Не взрослей. Сечешь?

– Секу.

Даже если бы дядя Чарли сказал мне побежать и достать ему что-то с Луны, я так бы и сделал, не задавая вопросов, но как, скажите на милость, мне оставаться одиннадцатилетним? Я снова нервно потер руки.

– «Метс» сегодня победят? – спросил он, заглянув в свой список ставок.

– Кузман же принимает, – ответил я.

– И что?

– Ставишь на Куза – и ты полный лузер.

Он перестал жевать стейк и уставился на меня.

– А ты все ловишь на лету, да?

Дядя Чарли проглотил мясо, сложил газету пополам и поднялся из-за стола, не сводя с меня глаз. Потом двинулся по коридору к своей спальне. Я едва успел допить пиво из его бокала, как в столовую вошла бабушка.

– Как насчет куска свежего пирога? – спросила она.

– Ответ неверный. Печенье. Сечешь?

У нее отвалилась челюсть.

Даже когда у дяди Чарли было слишком сильное похмелье, чтобы ехать на Гилго, бабушка никогда в этом не признавалась. Она говорила, что он переел в баре чипсов и у него расстройство желудка. Но однажды утром даже она не стала ничего сочинять, потому что дяде Чарли было совсем худо и запах виски из его спальни перебивал все остальные ароматы в доме. Опечаленный, я пошел на задний двор качаться в гамаке.

– Как делишки, пацан?

Я сел. Бобо стоял на подъездной дорожке, с Уилбуром на пассажирском сиденье. Они приехали меня «спасать», объявил он.

– Нельзя же, чтобы дядя Гусь испортил все веселье? – сказал Бобо. – К черту Гуся! Сегодня будем только я, ты и Уилбур. Трое амиго.

Я не мог взять в толк, с какой стати Бобо так расщедрился – разве что он не знал дороги до Гилго и нуждался в моей помощи, чтобы добраться туда. А может, ему и правда нравилось проводить время со мной. Или Уилбуру? Бабушка удивилась еще сильней меня. Она вышла на улицу и так уставилась на Бобо, словно прикидывала, не вызвать ли полицию. Только по той причине, что Бобо был приятелем дяди Чарли, и потому что Уилбур так умоляюще на нее смотрел, она сказала «да».

Когда мы вырулили на Плэндом-роуд, мне стало казаться, что Бобо какой-то сонный. Я не понимал, что он просто мертвецки пьян. В три глотка он разделался с банкой «Хайнекена» и велел мне лезть назад, достать ему еще одну из пенопластового переносного холодильника. Там же, сзади, притаился Уилбур. Только заметив его, я вспомнил, что говорил Джоуи Ди – Уилбур чует, когда Бобо перебрал.

Примерно в двух милях от Гилго, когда я в очередной раз полез назад за «Хайнекеном», машину закрутило, протащило через все три полосы и выбросило на обочину. Нас с Уилбуром прижало к задней двери. Пиво разлилось повсюду. Кубики льда рассыпались по салону, словно шарики из маракаса. Я услышал визг покрышек, звон стекла и вой Уилбура. Когда машина остановилась, я открыл глаза. Мы с Уилбуром были все поцарапанные и мокрые от пива, но счастливые, потому что оба понимали, что могли погибнуть. Нас спасла большая мягкая дюна, поглотившая инерцию удара.

В ту ночь мне приснился сон. (Или кошмар, я никак не мог решить.) Я был на пляже. Наступали сумерки, время ехать домой. Но Бобо был не в том состоянии, чтобы сесть за руль. Уилбур нас повезет, сказал он мне. Пока Бобо дрых на заднем сиденье, я, вооруженный, сидел с Уилбуром впереди и наблюдал, как он ведет машину. Время от времени он крутил рукоятку радиоприемника, а потом поворачивался ко мне, скаля зубы в демонической усмешке, словно всем своим видом спрашивал: И что такого?

Тетя Рут прослышала о моих вылазках на Гилго и решила, что Макгроу должен поехать тоже. Как-то утром она высадила его перед дедовым домом – никогда еще я не видел Макгроу в таком предвкушении. Время шло, а дядя Чарли все не показывался, и он потерял терпение.

– Похоже, никуда мы не поедем, – сказал Макгроу, взял свою биту и отправился на задний двор. Я последовал за ним.

Но тут мы услышали, как хлопает дверь, а дядя Чарли, откашлявшись, требует принести ему кока-колы и аспирина. Бабушка поспешила по коридору к нему в спальню и спросила, поедет ли он на пляж.

– Нет, – отрезал дядя Чарли. – Возможно. Не знаю. А что?

Она понизила голос. До нас с Макгроу доносились лишь обрывки приглушенных фраз. «Рут просила… взять Макгроу… хорошо для мальчиков…»

Потом вступил дядя Чарли. «Бармены, а не няньки… «Кадиллак» не резиновый… отвечать за двух мелких…»

После недолгих переговоров, которые нам послушать не удалось, дядя Чарли вышел на задний двор и обнаружил нас с Макгроу на ступеньках, уже в плавках под шортами и с пакетами из супермаркета, содержавшими наш вариант походных запасов – один спортивный журнал, один банан и одно полотенце. Дядя Чарли, в одних трусах, встал посреди двора.

– Значит, вы, чудики, хотите поехать на Гилго?

– Ага, – с напускным равнодушием подтвердил я.

Макгроу кивнул.

Дядя Чарли поднял глаза на верхушки деревьев, как часто делал, когда раздражался. Иногда мне казалось, он мечтает переселиться туда, построить себе дом на самой высокой из дедовых сосен – крепость, еще более надежную и недосягаемую, чем его спальня.

– Две минуты, – сказал он.

Мы с Макгроу сидели на заднем сиденье, пока дядя Чарли объезжал город. Первым мы остановились у Бобо. Когда Бобо с Уилбуром забрались вперед, то сперва смерили взглядом Макгроу, а потом – дядю Чарли.

– Гусь, – заметил Бобо, – наша маленькая семейка разрастается.

– Угу, – буркнул дядя Чарли, откашливаясь. – Это мой второй племянник. Макгроу, поздоровайся с Бобо и Уибуром.

– А сколько всего у тебя племянников, Гусь? – поинтересовался Бобо.

Нет ответа.

– Гусь, – сказал Бобо, – похоже, в скором времени ты будешь заезжать за мной на школьном автобусе.

Всю дорогу до дома Джоуи Ди Бобо продолжал подшучивать над дядей Чарли.

– Гусь, – говорил он, – наверное, правильно будет называть тебя Матушка-Гусыня. Жила-была бабушка в старом башмаке, у ней было племянников, что воды в реке…

– Матушка-Гусыня, – хихикнул Макгроу. Я толкнул его локтем. Нельзя смеяться над дядей Чарли.

– Кто это? – спросил Джоуи Ди, забираясь на заднее сиденье и указывая пальцем на Макгроу.

– Мой племянник, – ответил дядя Чарли.

– Пацан Рути?

– Угу.

Похоже, только Кольт рад был видеть нас.

– Чего? – удивился он, втискиваясь назад, отчего Макгроу оказался практически у меня на коленях.

– Еще пацан? Ну, чем больше, тем веселей, так ведь?

Макгроу открыл рот, потом закрыл. Мне все было ясно. Медведь Йоги.

Дядя Чарли ехал еще быстрей обычного, видимо, потому, что машина была переполнена, и он чувствовал, как всем хочется скорей вылезти наружу. На Гилго он купил нам с Макгроу гамбургеров. Мне он никогда гамбургеры не покупал, ни разу за все наши поездки на Гилго, но Макгроу вечно выглядел голодным. Поглотив свой гамбургер за три укуса, Макгроу спросил, не найдется ли в баре холодного молока. Я покачал головой. Бобо рыгнул, и я сказал Макгроу, что это сигнал. В воду.

Мы с ним прошли за парнями по песку, как они, бросили свои шезлонги и одежду на песок, не замедляя шага, и вступили в прибой. Но Макгроу так и не остановился. Проплыл мимо меня, мимо парней, даже мимо песчаной отмели Бобо. Это заметил только Джоуи Ди. Голова Макгроу становилась все меньше и меньше, удаляясь от берега, и Джоуи Ди воскликнул:

– Эй, Макгроу, греби назад!

Макгроу проигнорировал его слова.

– Можешь в это поверить? – поинтересовался Джоуи Ди, когда я пристроился рядышком с ним. Вроде как он обращался ко мне, но я не стал отвечать, потому что знал – он разговаривает со своей карманной мышкой. Интересно, где он сейчас ее прячет – рубашки-то на нем нет.

– Пацан решил, что он Джонни Вайсмюллер. До берега целая миля. Давай, греби, следующая остановка Мадрид. Вот сведет ногу, и станешь рыб кормить.

Джоуи Ди развернулся и посмотрел на дядю Чарли – тот сидел на пляже, развалившись в шезлонге, и преспокойно читал газету.

– Отлично, – сказал он своей мыши. – Гусю наплевать.

Гусюнаплевать.

– Я, значит, должен присматривать за его чертовым племянником, пока он почитывает газетки. Великолепно! Никакого чертова отдыха сегодня!

Я страшно сердился на Макгроу за то, что он раздражает Джоуи Ди. Если кто-нибудь из парней выразит недовольство нашими поездками на Гилго – по-настоящему, а не в шутку, как Бобо, – нас больше никогда не возьмут. У парней были свои правила поведения, и когда Макгроу их не соблюдал, мне хотелось его ударить. В то же время я ему завидовал. Он плыл в Мадрид, в то время как я, прислушиваясь к бабушкиным наставлениям, держался берега. Дело было даже не в том, что Макгроу не боялся – нет, он, кажется, даже хотел, чтобы отлив унес его с собой, прямо-таки мечтал об этом. В нем присутствовала некая сумасшедшинка, что делало его больше похожим на мужчину.

Когда Макгроу вылез из воды, я пронзил его многозначительным взглядом, но он предпочел этого не замечать. Он уселся со мной рядом в центре кружка и начал строить песочный замок. Я сказал ему, что нам нельзя злить парней, но Джоуи Ди тут же посоветовал заниматься, чем мы хотим, и «плевать на всех». Потом он обернулся к остальным и добавил: «Что угодно, лишь бы чертов Флиппер не лез снова в воду».

Рядом с замком Макгроу мы построили песочные часы, чтобы следить за временем, когда парни уснут. Их храп – сравнимый по громкости с ревом двигателей самолета, – и вид Джоуи Ди, который и во сне умудрялся разговаривать со своей карманной мышью, вызывал у нас смех, и приходилось зажимать рты руками, чтобы никого не разбудить.

В Манхассет мы вернулись позже обычного. Времени зайти в бар не оставалось. Всем пора было домой. По пути к дедову дому Макгроу сидел с поникшей головой. Я злорадствовал про себя: Ха! Так тебе и надо! Ты заплыл за песчаную косу, зато я побывал в баре. Потом я вспомнил, сколько баров Макгроу повидал, когда устраивал облавы на своего отца, и понял, что он отнюдь не расстроен тем, что не увидит еще один. Ему просто грустно было прощаться с парнями.

Тем вечером мы с Макгроу сидели на двухсотлетнем диване, играли в карты, смотрели «Странную парочку», и он не переставая говорил про Гилго. Ему хотелось ездить на пляж каждый день. Да хоть жить на Гилго. Он сказал, Бобо похож на Джека Клагмена[17]. Я посоветовал ему поумерить пыл. Существуют кое-какие переменные, объяснил я. Погода и похмелье. Никогда не знаешь заранее, что сулит следующее утро. В случае Макгроу имелась и третья переменная – тетя Рут. В какие-то дни она могла его не отпустить: то ему надо отрабатывать бейсбольные удары, то он наказан. А иногда она вообще не давала никакого объяснения.

Когда Макгроу не ездил на Гилго, я сидел в центре кружка и скучал по нему: я предпочел бы, чтобы он вообще сюда не приезжал, потому что без него пляжные вылазки теряли большую часть очарования. С Макгроу все было интереснее. Я делил с ним свой опыт наблюдения за парнями и смеялся над забавными вещами, которые они говорят. Слепень ужалил Бобо за ногу, потом полетел дальше, петляя, словно пьяный, и замертво упал на песок – как же мне хотелось, чтобы Макгроу тоже это увидел!

Хотя парни обращались со мной неизменно снисходительно, в основном они игнорировали меня, и в отсутствие Макгроу я мог часами не слышать собственный голос. Когда они заговаривали со мной напрямую, это было довольно неловко. Наш обычный разговор выглядел так: Джоуи Ди таращился на меня. Я таращился на него. Он таращился еще выразительней. Я продолжал таращиться в ответ. Наконец, он произносил: «С кем «Уайт Сокс» играют сегодня?» – «С «Рейнджерами», – отвечал я. Он кивал. Я кивал. Конец беседы.

Скучая по Макгроу, я сильнее ощущал тоску по маме, не отпускавшую меня практически все время. Однажды я сидел, глядя на океан, и размышлял, что она сейчас делает. Поскольку мы не могли позволить себе междугородные звонки, то обменивались аудиопосланиями, которые записывали на кассеты. Я проигрывал ее пленки снова и снова, ища в мамином голосе признаки усталости и расстройства. На последней кассете ее голос казался счастливым. Даже слишком. Она говорила, что взяла напрокат диван, с очень красивыми коричнево-золотистыми узорами – никаких портретов отцов-основателей! «Раньше у нас с тобой никогда не было дивана!» – восклицала она с гордостью. Но я волновался. Можем ли мы позволить себе диван? Что, если у нее не получится соблюдать график платежей? И она опять начнет тыкать в калькулятор и плакать? А меня не будет рядом, чтобы отвлечь ее какой-нибудь шуткой… Я не стану волноваться о том, чего не произойдет. Но на Гилго моя мантра не работала. Тревожные мысли накатывали одна за другой. Зачем я здесь? Мне надо быть в Аризоне, заботиться о маме. Она, наверное, едет сейчас по пустыне совсем одна и поет. С каждой волной, ударявшей о берег, очередная грустная мысль возникала у меня в голове.

Чтобы немного отвлечься, я обернулся к парням. Дядя Чарли казался расстроенным.