Читать книгу На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности - Джарон Ланье - Страница 11

Я звал родителей по именам. Лилли была одаренной концертной пианисткой из обеспеченной семьи венских евреев. Ее отец был профессором и раввином, сторонником Мартина Бубера. Они жили в красивом доме и вели размеренную жизнь. Родители моей матери намеревались переждать угрожающую им политическую ситуацию той поры. Они были твердо убеждены, что существует предел тому, как низко могут пасть люди.

Лилли была не по годам развитым и сообразительным подростком, к тому же блондинкой со светлой кожей. Благодаря этому ей удалось избежать внезапной отправки в концлагерь, легко выдать себя за арийку, а потом и подделать документы, чтобы освободить своего отца, которого бы очень скоро убили в концлагере.

Но провернуть такой номер можно было лишь в самом начале Холокоста, до того как процедуры геноцида были тщательно отработаны. В конце концов нацисты уничтожили почти всю семью моей матери.

Некоторым ее родственникам все же удалось перебраться в Нью-Йорк, где в конце концов обосновалась Лилли. Сначала она работала портнихой, потом выпустила собственную марку нижнего белья. Она училась живописи и танцам. И сама оплачивала свои мечты. На фотографиях она выглядит как настоящая кинозвезда.

Мы всегда были настолько близки, что я едва воспринимал ее как отдельного человека. Помню, как играл на фортепиано для нее и ее друзей сонаты Бетховена и чувствовал при этом, что мы играли их вместе, словно у нас было одно тело на двоих. Но это трудно объяснить.

Родители таки перевели меня в техасскую общественную начальную школу. Там не было ни художественных альбомов, ни внимательного чтения, даже за окном не было ничего интересного. Они боялись, что я не научусь тому, что мне будет нужно для полноценной жизни в Америке.

Если бы я и правда учился чему-то. В школу мне приходилось идти по улицам, где жили местные хулиганы. Это были мальчишки в грязных сапогах, юнцы, которые говорили по-ковбойски, специально растягивая слова. К моему ужасу, родители сочли благоразумным отдать меня в секцию карате.

В карате я ненавидел все, кроме одежды. Она была крутой. Когда мать пришла в техасское подобие додзё посмотреть, как я тренируюсь, я стоял столбом, а другой мальчик лупил и пинал меня. Не помню, чтобы мне было страшно или чтобы я стеснялся, но я чувствовал, что драться с другими глупо, неправильно и просто плохо. К тому же этот мальчишка не умел еще драться по-настоящему и не сделал мне больно. Но моя мать была в шоке. Она впервые в жизни во мне разочаровалась. Помню, как почувствовал, что мир рушится.

Утром следующего дня, когда я шел в школу через двор, поросший низкой желтой травой, меня окружили рослые и воинственно настроенные местные хулиганы. У меня была с собой валторна-баритон, что-то вроде мини-тубы. Для девятилетнего ребенка она была такой же большой, как настоящая туба, и у меня появилась стратегия.

Я начал крутиться вокруг себя, как вертолетный винт, выставив перед собой валторну, как щит, хотя она выполняла скорее роль тарана. Хулиганы понятия не имели об инерции движения и пару раз пытались столкнуться со мной лоб в лоб, но их сносило в сторону, и они грохались оземь. Им даже в голову не приходило остановиться хоть на секунду и пересмотреть свой подход. Их было, кажется, трое, и вскоре они, украшенные синяками, бежали прочь. Музыка спасла меня, только голова кружилась.

Внезапно мое самодовольство улетучилось от громкого вопля. Лилли стояла за приоткрытой входной дверью и кричала так, будто на меня напали нацисты. Она была не одета и потому не вышла на улицу. Лишь много лет спустя я понял, что она, должно быть, вспомнила, что творилось в Вене.

А тогда ее реакция привела меня в ужас. Ей не понравилось, что я не дрался в секции карате, но здесь-то я дрался, а она все равно впала в панику. Я внезапно почувствовал себя отстраненным. Это ощущение сбивало с толку и было настолько неприятным, что я не знал, что делать. И побежал в школу. Это был последний раз, когда я видел Лилли.