Читать книгу Голубка - Джасур Исхаков - Страница 5

На центральную аллею парка можно было попасть с трёх сторон: слева – через «Котлованчик», лучшую пивную, справа – по пологому спуску, мимо одиноко стоящей балерины, а также – по главной лестнице в центре. Каждый посетитель парка попадал на эту аллею своим путём, в соответствии со своими наклонностями и характером. Кто-то слева, выпив по дороге кружечку пивка со ста граммами в придачу; кто-то по спуску, мимо кинотеатрика под открытым небом, в котором бесплатно показывали документальные фильмы; но большинство отдыхающих спускалось по главной лестнице, широкой и торжественной, мимо львиных морд, из пастей которых лились струи воды. Шли обычно неторопливо и степенно, снимая шляпы, здороваясь со знакомыми и друзьями.

В центре аллеи, среди цветника, стоял бетонный Сталин, покрашенный серебрянкой. Оттого что вождя старательно и прилежно красили каждую весну, его несколько оплывшая фигура была покрыта чешуйками старых многочисленных слоёв. Он смотрел куда-то вдаль, мимо площадки из красного песка, по которому чинно прогуливались мужчины в чесучовых белых костюмах и покрашенных зубным порошком парусиновых туфлях, женщины в крепдешиновых платьях и туфлях поверх белых носочков, их дети разных возрастов в ношеных, но аккуратно выстиранных одеждах с совсем незаметными заплатками. Воздух был пропитан ярким запахом духов «Красная Москва», холодного мужского одеколона «Шипр», кисловатым дымком папирос «Казбек», ароматом жарящегося шашлыка. Левее шелестел фонтан какой-то необычной формы. Из бетонных позеленевших вазонов стекала вода.

Дальше, в самом конце аллеи, заманчиво поблёскивала лампочками раковина эстрады. Одни шли в летний кинотеатр, другие проходили дальше, в пивную «Островок», а кто-то направлялся в шахматный клуб, где играли в домино, шашки и шахматы, но большинство всё же ожидало восьми часов вечера, когда на эстрадную площадку поднимался военный духовой оркестр. Это зрелище было совершенно бесплатным, и, наверное, поэтому все скамейки перед раковиной были заняты загодя. Музыканты в отглаженных парадных мундирах рассаживались на табуретках, расставляли никелированные пюпитры, с серьёзными лицами листали ноты и продували свои сверкающие золотом трубы. Разноголосица настраиваемых инструментов служила своеобразным вступлением к концерту. Традиция была, по-видимому, давняя, так как часть репертуара состояла из старинных маршей, вальсов и полонезов. А сбоку от эстрады, в тени чахлых кустов боярышника, стоял человек в тёмной мятой рубашке с длинными рукавами, в брюках непонятного цвета и потёртых дырчатых сандалиях на босу ногу. Трудно было определить его возраст, потому что был он худощав, даже костляв, на носу висели очки-велосипеды, а серые, зачёсанные назад волосы набриолиненно блестели. Постоянные зрители хорошо его знали: он приходил сюда каждый раз, когда выступал оркестр, заранее отламывал прямую ивовую веточку, очищал её от коры, и в ожидании начала концерта присаживался на корточки, словно стараясь слиться с зеленью, спрятаться от многочисленных зрителей, которые, лузгая семечки и покуривая папиросы «Север», всегда наблюдали за ним, посмеиваясь и тыча в его сторону пальцами.

На сцене зажигался полный свет, и выходил пожилой майор, дирижёр военного оркестра. Он сдержанно кланялся и громко и чётко (тогда не было привычных микрофонов) объявлял:

– Выступает духовой оркестр Туркестанского военного округа. «Амурские волны». Вальс…

Прищёлкнув каблуками начищенных сапог, он оборачивался, строго оглядывал свой оркестр, постукивал палочкой по краю пюпитра и поднимал руки. На мгновение в воздухе повисала пауза.

А через секунду всё пространство наполнялось звуками. Мягко вступали альты и трубы, брутально хрипел фагот, ухали тубы, погромыхивал барабан, позванивали металлические тарелки и треугольники. Грустная гармония старинного вальса, казалось, проникала в самое сердце. А потом мелодия переходила на высокие ноты, и солировали уже чёрные флейты и серебряные пикколо…

А в тени, слева, у облупленного кирпичного фундамента сцены, дирижировал человек в сандалиях. Он поднимался на ногах, покачивался в такт музыке всем своим худым телом, волосы его сбивались на лоб, а из-под очков по щекам текли слезы… И не от грусти или страдания, нет. Человек, забыв обо всём на свете, светился от счастья и непреодолимой радости.

Большинство зрителей, особенно в первых рядах, смотрели не на оркестр, не на майора на сцене, а на этого тщедушного человека в кустах, на его то плавные, то судорожные движения. Белая палочка мелькала в тени кустов, и этот странный дублёр военного дирижёра каким-то непонятным образом обострял восприятие вальса, делал его почти трагическим…

«Амурские волны» сменялись каким-нибудь «Маршем энтузиастов», а за ним плыл в воздухе полный невероятной грусти полонез Огинского. И снова звучали мелодии из советских фильмов, чардаши, падеграсы и фокстроты Цфасмана. А человек в кустах продолжал дирижировать, уже вовсе не замечая насмешливых взглядов и перешептываний.

Обычно выступление духового оркестра заканчивалось маршем «Прощание славянки». Зрители знали об этом и поднимались.

Человек делал свое последнее движение вместе с музыкантами и незаметно уходил, растворяясь в темноте кустов. Может быть, не хотел чувствовать на себе назойливое любопытство отдыхающих?..

…Прошло много лет. Я уходил служить в армию. На станции «Ташкент-товарная» было многолюдно и суетно. Пели под гармошку пьяные компании, какая-то девушка навзрыд плакала, матери совали своим детям пакеты с едой, вдоль обшарпанных вагонов со сломанными стёклами стучали каблуками офицеры-«покупатели», и сержанты грубыми голосами выкрикивали чьи-то фамилии… Провожавшие меня мама и жена тихо плакали. Мне было тоже грустно, но я держался, шутками стараясь успокоить близких мне женщин.

И вдруг совсем рядом зазвучал тот самый марш! «Прощание славянки»… Я почувствовал, как сжалось что-то в груди от этой мелодии, от этого звонкого, минорного звука флейты.

– Ну вот, и ты заплакал… – успокаивала меня мама, вытирая выступившие вдруг слёзы. Жена тоже ободряюще улыбнулась:

– Всё будет хорошо! Всего-то один год!..

Бог знает, отчего вдруг человек начинает плакать или, наоборот, смеяться. Есть, конечно, внешние причины. Но есть и что-то глубинное, личное, что живёт лишь в твоей памяти.

Я вдруг явственно вспомнил лицо человека с ивовой «дирижёрской» палочкой в руках. Он стоял перед Вовчиком, по кличке Волдырь, окружённый шпаной из трущоб «Шанхая», что была на берегу Салара, и растерянно-беспомощно говорил, что без музыки не умеет дирижировать. А низколобый Волдырь настаивал на своём, обдавая его перегаром водки и пива. Потом он сломал его палочку и толкнул. Как потом говорил на суде Волдырь (и, может быть, это было правдой), он вовсе не собирался убивать Дирижёра, просто хотел, чтобы он «подирижировал» для него… А тот упал и ударился виском об угол бетонного парапета…

Постоянные слушатели духового оркестра какое-то время машинально приглядывались к кустам, где обычно прятался тот человек. Но была уже осень, и выступления оркестра прекратились. А на следующий год его никто и не вспоминал. Он ушёл из их жизней, как уходят и растворяются в небе облака, как улетает неизвестно куда сухой кленовый лист в декабре…

– По вагонам! – гортанно крикнул сержант, перекрывая звуки духового оркестра, продолжавшего играть «Прощание славянки».

Март 2006 г.