Читать книгу Мэгги Кэссиди - Джек Керуак - Страница 6

Ни разу не грезил я, бедный Джек Дулуоз, не так ли, что душа мертва. Что с Небес нисходит благодать, священные служители коей… Ни один доктор Горшок Помойка мне такого не скажет; никаких примеров-напримеров под моей первой и единственной кожей. Что любовь – это наследие и двоюродная сестра смерти. Что единственной любовью может быть лишь первая, единственной смертью – последняя, единственной жизнью – та, что внутри, а единственное слово… навсегда застряло в горле.

Случилось это на танцах. Бальный зал «Рекс»; с гардеробщиками в стылом вестибюле, окно, ряды вешалок, на половицы стряхивается свежий снежок; вбегают розовощекие девчонки и симпатичные мальчишки, парни щелкают каблуками, девушки на высоких каблучках, короткие платьица тридцатых годов не прикрывают сексапильных ножек. Мы, подростки, с трепетом сдали пальто, получили латунные кругляши, вошли в величайший вздох бального зала – все шестеро со страхом, с неведомыми печалями. На подмостках оркестр, молодая банда, какие-то семнадцатилетние музыканты, теноры, тромбоны; пожилой пианист; молодой руководитель; заиграли скорбную жалобу баллады: «Дым моей сигареты плывет к потолку…»[7] Танцоры сошлись, пригласились, зашоркали ногами; пудра на полу; огни замигали горошком по всему залу, а сверху, с балкона, сидели и смотрели невозмутимые молодые наблюдатели. Шестеро мальчишек стояли в нерешительности у входа, неотесанные, глупенькие; тупо скалились друг другу, ища поддержки; пошли, то и дело тормозя, по стеночке, мимо дамочек без кавалеров – цветочков несобранных, мимо холодных зимних окон, стульчиков, мимо компаний других парней, лощеных и затянутых в воротнички; вдруг – компашка джазовых стиляг: длинные волосы, брючки с защипами. По залу вместе с горошком огоньков медленно кружила птица печали, пела о любви и смерти… «Стены вокруг растворились в тоске, грезы не сводят меня ни с кем…»

Там стоял один знакомый стиляга. Белыш Сен-Клер с Чивер-стрит – длинные волосы, брюки с защипами, кустистые брови, вида странного, серьезного и интересного, пяти футов ростом, яркие беспутные круги под глазами.

– О-о, Джин Крупа[8] – безумнейший барабанщик на свете! Я видел его в Бостоне! Это конец всему! Слушьте, парни, вам надо научиться джиттербагу! Смотрите! – Со своим низеньким партнером Дружбаном Курвалем – еще ниже его ростом и неимоверно печальнее, но и блистательнее, в застегнутом на все пуговицы полуприталенном пидже длиной едва ли не с него самого – они схватились за руки, уперлись каблуками в пол, и погнали, и заколотились, показывая нам, как надо джиттербажить.

Мы, вся банда:

– Потешные вы парни!

– Потрясающие маньяки!

– Ты слыхал, чё он сказал? Шестнадцать блондинок в обмороке!

– Во так пляски – эх, мне бы так!

– А теперь подклеим себе девочек и швырнем прям тебе на диван, малявка!

– Покурим кропалей и станем здоровенными половыми бандитами, малявка! Прикинь?

Белыш познакомил меня с Мэгги:

– Сколько я сам не пытался эту цыпочку сделать! – Я увидел ее – стоит в толпе, несчастная, неудовлетворенная, смурная, неприятно чужая. Полунехотя нас свели вместе и сопроводили на танцевальный пятак рука об руку.

Мэгги Кэссиди – во время оно ее фамилия, должно быть, звучала Casa d’Oro[9] – славная, смуглая, сочная, как персики, – а по ощущениям смутная, как неимоверная печальная мечта.

– Тебе, наверно, невдомек, что это ирландская девушка делает в Новый год на танцах одна, без спутника, – сказала она мне на танцплощадке; я же, тупица, до этого танцевал только один раз – с Полин Коул, моей школьной возлюбленной. («Как она взревнует!» – мысленно радовался я.)

Я не знал, что ответить Мэгги, рабски прибил я язык свой к воротам.

– Ой, да ладно тебе – слушай, Белыш сказал, ты в футбол играешь?

– Белыш?

– Нас Белыш ведь познакомил, глупый.

Мне понравилось, что меня обозвали, – будто она моя младшая сестренка.

– Тебя на поле часто подбивают? Моего брата Роя – постоянно, я потому футбол просто ненавижу. А тебе, наверно, нравится. У тебя много друзей. Похоже, они славная компания – Ты знаешь Джимми Нунана из Лоуэллской средней?

Она нервничала – любопытно, трепливо, по-женски; и в то же время вдруг ласкала меня, скажем, в самом начале начал, поправляя на мне галстук; или отбрасывая со лба мои непричесанные волосы; что-нибудь материнское, шустрое, как бы извиняясь. Руки мои сжимались в кулаки, стоило о ней подумать, когда я в ту ночь возвращался домой. Ибо, только созрев, плоть ее круглилась, твердая на ощупь, под блестящим пояском платья; губки дулись мягко, сочно, ало, черные локоны украшали иногда ее снежно-гладкое чело; а с губ срывались розовые ауры, являя все здоровье ее и веселость, семнадцать лет. Она переступала с ноги на ногу с леностью испанской кошки, испанской Кармен; поворачивалась, отбрасывая изобильные волосы быстрыми, понимающими, полными сожаления отблесками; сама драгоценностью вправлялась в зеркало; я же тупо глядел поверх ее головы, чтобы думать о чем-нибудь другом.

– Девушка есть?

– В школе – моя девушка Полин Коул, мы с ней встречаемся каждый день под часами после третьего звонка.

В этой моей новой голове теперь быстрая пробежка Иддиёта до дому – древнее преданье.

– И ты мне вот так сразу говоришь, что у тебя есть девушка!

Поначалу ее зубки показались непривлекательными; под ее подбородком – второй маленький подбородочек красоты, если мужчины по такому подрубаются… этот безымянный подбородок с ямочкой, само совершенство, такой испанский – губка искривилась, зубы со щелочкой, зачарованно и подчеркнуто чувственные, затягивающие в себя губы, поглощающие губы; такие, что вначале видишь жемчужные зубки.

– Ты, наверно, мальчик честный – Ты же канадский француз, правда? На тебя, наверно, все девчонки вешаются, готова спорить, ты будешь пользоваться большим успехом.

Я же должен был вырасти, чтобы только бродить по слякоти в полях; тогда этого еще не знал.

– О, – покраснев, – да не совсем…

– Но тебе же всего шестнадцать, ты младше меня, мне семнадцать.

Она задумалась и покусала сочные губы: душа моя впервые окунулась в нее, глубоко, в омут вниз головой, потерялась; как утонуть в ведьминском зелье, кельтском, колдовском, звездном.

– Значит, я уже достаточно старая ха ха, – и она сама рассмеялась своим непостижимым девчачьим шуточкам, а я обхватил рукой ее мягкую талию и повел танцевать неловкими тупыми шажками под воздушными шариками и мятыми дурацкими колпачками Предновогодней Америки, и весь мир был оранжевым и черным, как Снежный Хеллоуин, а я, дурилка, заглатывал свое невежество и положение во времени – Те, кто смотрел на нас, видели девочку – робкую, хорошенькую, довольно мелколицую, с небольшим ореолом волос, но если вглядеться – словно камею, отборную, но из-за этого далеко не бледноглазую; огненные вспышки красоты ее буравили им взор; и мальчика, меня, Джеки Дулуоза, пацана из хвалебных отзывов, команд по легкой атлетике, домашнего мальчишку, что верит в добросердечие лишь с чуточкой полуиндейского сомнения и подозрения канука ко всему не кануцкому, не полуиндейскому – деревенщину – с гербом деревенщины на рукаве – Видели этого мальчишку, ухоженного, но не причесанного как полагается, в сущности ребенка, неожиданно взрослого, как настоящий мужчина, неуклюжего и т. д. – с серьезной голубоглазой задумчивой внешностью сельского паренька сидит он в серых школьных классах в свитерке, застегнутом на все пуговицы, волосы не намочены и не приглажены, а фотограф тем временем щелкает шеренгу тех, кто живет дома – Мальчик и девочка, обхватив друг друга руками, Мэгги и Джек, на печальном бальном полу жизни, уже удрученные, уголки рта уже сдаются, плечи расслабляются, готовые поникнуть, хмурятся, разум предостережен – любовь горька, сладка смерть.