Читать книгу Мэгги Кэссиди - Джек Керуак - Страница 9

Я вижу, как склонилась голова ее в думах обо мне, у реки, ее прекрасные глаза шарят внутри, ища ту нужную знаменитую мысль обо мне, что она так любила. Ах, ангел мой – мой новый ангел, черный, следует теперь за мною по пятам – я сменил ангела жизни на другого. Перед распятием Иисуса в доме стоял я, весь внимание, уверенный во многом, я должен был узреть слезы Господни и уже видел их в лике Его, вытянутом, белом в гипсе, что дарит жизнь – подарил жизнь обкусанную, конченную, со взором долу, руки прибиты гвоздями, ноженьки бедные тоже приколочены, сложенные, как зимние замерзшие ноги бедного мексиканского работяги, которого увидишь на улице – стоит, ждет парней с бочками, их надо будет опустошить, выбросить тряпье, всякую дрянь, и одной ногой попеременно наступает на другую, чтобы согреться – Ах – Голова склонена, будто луна, будто мой образ Мэгги, мой и Господа Бога; долоры Данте, в шестнадцать лет, когда мы не знаем ни совести, ни того, что творим.

Когда я был младше, в десять, я молил перед распятием о любви моего Эрни Мало, маленького мальчика из приходской школы, сына судьи, которого, поскольку он так напоминал мне моего покойного брата Жерара, я любил такой возвышенной любовью – со странностью детства, примешанной к ней, например, молился я фотокарточке брата моего, Жерара, который умер в девять лет, когда мне было четыре, чтобы наверняка оделил меня дружбой, уважением и милостью Эрни Мало – Мне хотелось, чтобы маленький Эрни протянул мне руку, просто так, и сказал: «Ти-Жан[13], ты такой хороший!» И – «Ти-Жан, мы всегда будем друзьями, мы вместе поедем охотиться в Африку, когда закончим школу, а?» Я считал, что он прекрасен, как семь раз отмеренный выбор, поскольку розовые щечки его, и белые зубки, и глаза женщины грезящей, может быть – ангела, грызли мне сердце; дети любят друг друга, как любовники, мы отвращаем взор свой от их маленьких драм по ходу наших взрослых дней. Фотокарточка, также у распятия молился я. Каждый день в школе одной уловкой за другой пытался я заставить моего мальчика полюбить меня; я смотрел на него, когда мы все стояли в шеренге на школьном дворе, а Брат перед нами произносил свою речь, свою молитву в нулевом холоде, и за ним восставала краснота Небес, огромный пар и шар и конские каштаны в переулочке, насквозь пересекавшем двор (приходской школы Святого Иосифа) так, что старьевщики приходили, как раз когда мы строем шли в классы. Не думайте, что мы не боялись! У них были засаленные шляпы, они скалились в грязных дырах на самом верху меблирашек… Я тогда был совсем полоумным, мою голову переполняли фантастические идеи с семи утра до десяти вечера, точно маленький Рембо, сдвинувшийся на своих дыбах. Ах, что за стихи писал я в десять – письма Мэгги – а днем, шагая в школу, воображал, что на меня смотрят кинокамеры: «Полная Жизнь Приходского Школяра», все его мысли, а также как здорово он прыгает на заборы. – Voilà[14], в шестнадцать, Мэгги – распятие – там Бог свидетель, мои любовные муки были теперь большими и настоящими, с Его пластмассовой лепной головой, лишь сломанная шея склонена вбок, как всегда печально, печальнее всегдашнего.

– Ты нашел себе свои маленькие темнотишки? – сказал мне Господь безмолвно, Своей головой статуи, перед которой руки мои сцепились в ожидании. – Уже вырос со своим маленьким gidigne? (динь-дончиком). – Когда мне было семь, священник спросил меня на исповеди:

– А ты играл со своим маленьким gidigne?

– Да, mon père[15].

– Ну, следовательно, раз ты играл со своим маленьким gidigne, прочтешь все молитвы по четкам, а после этого – десять Notre Pères и десять Salut Maries[16] перед алтарем, а после этого можешь идти.

Церковь влекла меня от одного Спасителя к другому; кто другой со мной так после этого поступал? – с чего бы эти слезы? – Господь говорил со мной с распятия:

– Настало утро, и добрые люди по соседству разговаривают, и свет льется сквозь жалюзи – дитя мое, ты оказался в мире таинства и боли, кои понять невозможно – Я знаю, ангел – это к твоему же благу, мы спасем тебя, поскольку мы считаем, что душа твоя так же важна, как и душа всех прочих в этом мире – но за это ты должен страдать, по сути дела, дитя мое, ты должен скончаться в муках, в воплях, в ужасе, в отчаянье – неясности! кошмары! – огни, тяжелые, хрупкие, изнуренность, ах.

Я слушал в тиши материнского дома, гадая, как Господь собирается пособить успеху моей любви к Мэгги. Теперь я видел и ее слезы. Было там что-то, чего не было, ничто, одно лишь осознание того, что Господь нас поджидает.

– Не пристало Господу мешаться в дела мирские, – сказал я себе и поспешил в школу, готовый еще к одному дню.