Читать книгу Собрание сочинений в одной книге - Джек Лондон - Страница 38

Два дня мы с Мод искали в море и вдоль берегов наши пропавшие мачты. Только на третий день мы нашли их, все и даже нашу стрелу, в самом опасном месте, там, где волны разбивались о суровый юго-западный мыс. О какая это была тяжелая работа! Когда уже смеркалось, мы вернулись, измученные, в нашу бухточку, таща за собой на буксире грот-мачту. Стоял мертвый штиль, и нам весь путь пришлось грести.

Еще день изнурительной и опасной работы, и к нашему имуществу прибавились обе стеньги. На третий день мы добыли фок-мачту, две реи и оба гафеля. Ветер был попутный, и я надеялся доставить наш груз под парусом. Но ветер обманул меня, стих, и мы черепашьим шагом подвигались вперед на веслах. Это требовало от нас страшного напряжения. Я всей тяжестью налегал на весла и чувствовал, как тяжелые бревна тормозят ход лодки.

Уже спускалась ночь, и в довершение всего поднялся сильный ветер. Мы не только не продвигались вперед, но нас даже начало сносить в открытое море. Я греб, пока хватало сил, но теперь мои распухшие пальцы уже не могли удержать весел. Бедная Мод в изнеможении откинулась на корму. Я испытывал невыносимую боль в суставах и мускулах рук и, хотя основательно поел в полдень, теперь, от усиленной работы, снова проголодался.

Я убрал весла и нагнулся над веревкой, к которой были привязаны мачты и реи. Но Мод схватила меня за руку.

– Что вы хотите сделать? – спросила она тревожным голосом.

– Отрезать веревку, – ответил я.

Но мой ответ не удовлетворил ее.

– Пожалуйста, не делайте этого! – попросила она.

– Вы напрасно просите, – ответил я. – Уже ночь, и ветер относит нас от берега.

– Но подумайте, Гэмфри, если мы не уедем на «Призраке», нам придется остаться на острове на годы, быть может, на всю жизнь! Если его не открыли до сих пор, он может остаться неоткрытым и впредь.

– Вы забываете о лодке, которую мы нашли на берегу, – напомнил я ей.

– Это была промысловая лодка, – ответила она, – и вы прекрасно знаете, что, если бы ее экипаж спасся, он вернулся бы сюда за котиками, которых здесь такое множество. Вы знаете, что эти люди не спаслись.

Я молчал и колебался.

– А кроме того, – медленно добавила она, – это была ваша идея, и я хочу, чтобы вы успешно воплотили ее.

Теперь, когда она перевела вопрос на личную почву, мне легче было отказать ей.

– Лучше несколько лет жизни на острове, чем гибель в эту ночь или завтра в открытом море. Вы знаете, что мы не подготовлены к такому плаванию. У нас нет ни еды, ни воды, ни одеял, ничего. Вы и одной ночи не пережили бы без одеял. Я знаю ваши силы. Вы уже дрожите.

– Это только нервы, – сказала она. – Я боюсь, что вы не послушаетесь меня и отрежете мачты. О, пожалуйста, пожалуйста, Гэмфри, не надо этого делать! – взмолилась она секунду спустя.

Эта фраза, имевшая надо мной такую власть, положила конец нашему спору. Мы мучительно мерзли всю ночь. Несколько раз меня охватывала дремота, но боль от холода каждый раз будила меня. Как Мод могла это вынести, было положительно выше моего понимания. Я так устал, что не мог даже похлопать руками, чтобы согреться. Но все же у меня хватало силы время от времени растирать ей руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение. А она умоляла меня не бросать мачт. К трем часам ночи она совсем окоченела. Я испугался. Вставив весла в уключины, я заставил ее грести, хотя она была так слаба, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

Забрезжило утро, и в его бледном свете мы долго разыскивали наш остров. Наконец он показался черной точкой на горизонте, милях в пятнадцати от нас. Я осматривал море в бинокль. Далеко на юго-западе я заметил на воде темную линию, которая росла на моих глазах.

– Попутный ветер! – воскликнул я, и сам не узнал своего охрипшего голоса.

Мод хотела ответить мне, но не могла вымолвить ни слова. Ее губы посинели от холода, глаза ввалились, но как мужественно глядели на меня эти карие глаза! Мужество, внушавшее сострадание.

Я снова принялся растирать ей руки и дергать их вверх и вниз, пока она не смогла действовать ими самостоятельно. Тогда я заставил ее встать, походить по лодке и, наконец, попрыгать.

– О, вы храбрая, храбрая женщина! – сказал я, когда краска начала возвращаться на ее щеки. – Знаете ли вы, что проявили большую храбрость?

– Я никогда не была храброй, – ответила она. – Пока не познакомилась с вами. Это вы сделали меня храброй.

– А я сам не был храбрым, пока не узнал вас, – ответил я.

Она одарила меня быстрым взглядом, и снова я уловил мерцающие огоньки и еще что-то таившееся за ними в ее глазах. Но это длилось только мгновение. Потом она улыбнулась.

– Этому, вероятно, способствовала обстановка, – заметила она; но я знал, что она не права, и меня интересовало, знает ли она об этом сама.

Задул свежий ветер, и скоро лодка, борясь с волнами, начала приближаться к острову. В половине четвертого мы миновали юго-западный мыс. Мы страдали не только от голода, но и от жажды. Губы у нас пересохли, потрескались, и мы не могли увлажнять их языком. Потом ветер медленно стих. К ночи опять установился мертвый штиль, и я снова, едва шевеля руками, взялся за весла. В два часа утра нос лодки коснулся берега нашей внутренней бухты, и я вылез причалить. Мод не могла стоять на ногах, а у меня не хватало сил нести ее. Я уронил ее на песок, упал при этом и сам, и когда немного оправился, то взял ее за плечи и кое-как доволок по берегу до хижины.

Следующий день мы не работали. Мы спали до трех часов дня, по крайней мере я. Проснувшись, я застал Мод, занятую стряпней. У нее была способность удивительно быстро восстанавливать свои силы. Ее хрупкое тело лилии обладало огромной выносливостью, какой-то цепкостью, трудно совместимой с ее явной слабостью.

– Вы знаете, что я поехала в Японию ради здоровья, – сказала она мне, когда после обеда мы сидели у огня и наслаждались полным покоем. – Я никогда не была особенно сильна. Врачи советовали мне предпринять морское путешествие, и я выбрала самый длинный путь.

– Вы не знали, что вы выбираете, – рассмеялся я.

– Но благодаря этому опыту я стану другой и более сильной, – ответила она, – и, надеюсь, лучше. Во всяком случае, я буду глубже понимать жизнь.

Когда короткий день погас, мы заговорили о слепоте Вольфа Ларсена. Она была необъяснима. О серьезности его положения я мог судить по высказанному им намерению остаться и умереть на острове Усилий. Если он, сильный человек, безумно влюбленный в жизнь, примирялся со смертью, то, очевидно, его угнетало что-то еще более тяжелое, нежели слепота. Мы знали о его ужасных головных болях и пришли к заключению, что у него какое-то заболевание мозга и во время приступов он терпит ни с чем не сравнимые муки.

Говоря о нем, я заметил, что Мод проникается все большим состраданием к нему. Меня только радовала в ней эта трогательная, чисто женская черта. Ее сочувствие к капитану было свободно от всякой ложной сентиментальности. Она соглашалась, что для нашего спасения нам надо поступить с ним решительно, хотя содрогалась при мысли, что мне, быть может, когда-нибудь придется лишить его жизни для спасения моей – «нашей», как поправила она.

Утром, с рассветом позавтракав, мы принялись за работу. В переднем трюме я нашел легкий якорь и, поднатужившись, вытащил его на палубу, а оттуда спустил в лодку. К корме я привязал длинную веревку, вышел на веслах на середину нашей бухточки и спустил якорь в воду. Ветра не было. Высокий прилив приподнял шхуну. Притягивая ее вручную (ворот был испорчен), я подвел ее к тому месту, где был брошен якорь. Но он был слишком мал, чтобы удерживать судно в свежую погоду. Поэтому я спустил со штирборта главный якорь и после обеда мог уже заняться исправлением ворота.

Три дня возился я с этой задачей, которую простой машинист решил бы за несколько часов. Мне приходилось сначала знакомиться с каждым инструментом и самому выводить простейшие правила механики. Как бы то ни было, через три дня в моем распоряжении был ворот, который кое-как работал. Он действовал далеко не так хорошо, как раньше, но все же давал мне возможность продолжать работу.

Я втащил на борт обе стеньги и восстановил стрелы. В эту ночь я спал на палубе шхуны, возле моей работы. Мод, отказавшаяся одна провести ночь на берегу, спала на баке. Вольф Ларсен весь день сидел на палубе, прислушивался к моей работе и беседовал с нами на отвлеченные темы. Никто не упоминал о произведенных им разрушениях, и он больше не просил, чтобы я оставил в покое его шхуну. Но я по-прежнему боялся этого слепого, беспомощного и вечно прислушивающегося человека и никогда во время работы не подходил близко к его страшным рукам.

В эту ночь, заснув под моими драгоценными стрелами, я был разбужен шагами на палубе. Ночь была звездная, и я смутно различил фигуру капитана. Я вылез из-под одеяла и в одних носках бесшумно направился за ним. Он был вооружен ножовкой из рабочего ящика и собирался перепилить оттяжки, которые я опять успел прикрепить к стрелам. Он ощупал веревки и убедился, что они не натянуты. Перепилить их в таком состоянии он не мог и поэтому предварительно натянул их. Затем он приготовился пилить.

– На вашем месте я бы этого не делал, – спокойно произнес я.

Он услышал, как щелкнул взведенный курок моего револьвера и рассмеялся.

– А, Горб! – проговорил он. – Я все время знал, что вы здесь. Вам не обмануть моего слуха.

– Вы лжете, Вольф Ларсен! – по-прежнему спокойно сказал я. – Однако я жажду случая убить вас. Поэтому принимайтесь за дело. Пилите!

– Случай вы имеете когда угодно, – насмешливо отозвался он.

– Начинайте же пилить! – зловещим голосом произнес я.

– Мне приятнее разочаровать вас, – усмехнулся он и, повернувшись на каблуках, ушел на корму.

Наутро я рассказал Мод об этом ночном происшествии, и она заявила:

– Нужно что-нибудь предпринять, Гэмфри! Оставаясь на свободе, он может натворить бед, может потопить шхуну или поджечь ее. Трудно предвидеть, что взбредет ему в голову. Его необходимо запереть.

– Но как? – спросил я, беспомощно пожав плечами. – Я не решаюсь приближаться к нему, а он знает, что, пока он ограничивается пассивным сопротивлением, я не могу застрелить его.

– Какой-нибудь способ должен быть, – настаивала она. – Дайте подумать.

– Способ есть, – мрачно произнес я, взяв в руку охотничью дубинку. – Это не убьет его, и, прежде чем он придет в себя, мы скрутим его по рукам и по ногам.

Она с содроганием покачала головой.

– Нет, только не это! Надо придумать что-нибудь менее жестокое. Подождем.

Нам не пришлось долго ждать, и задача разрешилась сама собой. Утром, после нескольких попыток, я нашел центр тяжести фок-мачты и прикрепил в нескольких футах над ним мой подъемный блок. Мод стояла у ворота и травила свободный конец, в то время как я поднимал мачту. Будь ворот в порядке, задача не была бы так трудна. Но теперь мне приходилось наваливаться на рукоятку всей тяжестью своего тела и завоевывать каждый дюйм подъема. Я вынужден был часто отдыхать. Мод изо всех своих слабых сил помогала мне.

Через час подвижный и неподвижный блоки сошлись у верхушки стрелы. Выше нельзя было поднимать, а между тем мачта еще не поравнялась с бортом. Мои стрелы оказались слишком короткими. Пока я обдумывал, как выйти из этого положения, на палубе показался Вольф Ларсен.

Мы сразу заметили в нем что-то странное. Он двигался не так уверенно, как всегда. Заплетающимися ногами обогнул он рубку каюты и у ступеней юта пошатнулся; проведя своим обычным жестом рукой по глазам, он упал, широко раскинув руки. Однако сейчас же поднялся, постоял немного, качаясь, но ноги его вдруг подкосились, и он опять рухнул на палубу.

– Припадок, – шепнул я Мод.

Она кивнула головой, ее глаза выражали сострадание.

Мы подошли к нему, но он, по-видимому, был в забытьи и прерывисто дышал. Мод начала хлопотать около него, приподняла ему голову и послала меня в каюту за подушкой. Я захватил с собой еще и одеяло, и мы удобно устроили его. Я пощупал его пульс. Он бился сильно и ровно и был вполне нормален. Это озадачило меня и возбудило во мне подозрение.

– Что, если он притворяется? – спросил я, все еще держа его пульс.

Мод укоризненно покачала головой. Но в этот миг рука Вольфа Ларсена высвободилась из моей и стальным кольцом обхватила мою кисть. В безотчетном ужасе я дико вскрикнул. На лице Вольфа Ларсена появилось злорадное и торжествующее выражение, и свободной рукой он с силой притянул меня к себе.

Он отпустил мою кисть, но сжал меня так, что я не мог пошевелиться. Вдруг его свободная рука сдавила мне горло, и я испытал весь ужас предсмертных мук, навлеченных на меня моей глупостью. Зачем я поверил ему и приблизился к его страшным рукам? Но вдруг я ощутил прикосновение других рук к моему горлу. Это была Мод, тщетно старавшаяся оторвать от меня душившие меня руки. Вскоре она отказалась от своей попытки и издала вопль страха и беспредельного отчаяния. Такие вопли я слышал, когда тонул «Мартинес».

Мое лицо было прижато к груди Вольфа Ларсена, и я ничего не видел, но слышал, как Мод повернулась и быстро побежала по палубе. Дальнейшее произошло очень быстро. Я еще не потерял сознания и через минуту услышал ее возвращающиеся шаги. И вдруг я почувствовал, что тело Ларсена ослабело. Он дышал с трудом, и грудь его опустилась под моей тяжестью. Его рука отпустила мое горло, он попытался схватить меня еще раз, но не мог. Его воля была сломлена. Он потерял сознание.

Я откатился в сторону и, лежа на спине, тяжело дышал и моргал глазами от солнечного света. Мод была бледна, но владела собой и смотрела на меня со смешанным чувством тревоги и облегчения. В руках у нее была охотничья дубинка. Заметив мой взгляд, Мод выронила ее, как будто она жгла ей пальцы. Радостное чувство наполнило мою душу. Это действительно была моя жена, моя подруга, боровшаяся за меня, как боролась бы жена пещерного человека. В ней проснулся первобытный инстинкт, до сего времени заглушенный смягчающим влиянием культурной жизни.

– О милая! – вскричал я, поднявшись на ноги.

В следующую секунду она была в моих объятиях и судорожно всхлипывала на моем плече. Я смотрел на ее пышные каштановые волосы, озаренные солнцем, и блеск их был для меня дороже всех сокровищ царей. Нагнувшись, я нежно поцеловал их, так нежно, что она и не заметила.

Но затем я опомнился. В сущности, это были лишь слезы облегчения от того, что прошла опасность. Будь я ее отцом или братом, я повел бы себя так же. Кроме того, время и место не подходили для объяснений, и я хотел завоевать себе больше права для признания в любви. Я еще раз нежно поцеловал ее волосы и почувствовал, что она освобождается из моих объятий.

– На этот раз припадок настоящий, – сказал я, – вроде того, после которого он ослеп. Сначала он притворялся и этим вызвал припадок.

Мод хотела поправить ему подушку.

– Подождите, – остановил я ее. – Теперь он беспомощен и в нашей власти. Так это должно остаться и впредь. С этого дня в каютах будем жить мы, а Вольф Ларсен переселится на кубрик.

Я подхватил его за плечи и потащил к трапу. По моей просьбе Мод принесла веревку, с помощью которой я и спустил его на кубрик. С большим трудом мы общими усилиями взгромоздили его на койку.

Но это было не все. Я вспомнил про лежавшие в его каюте наручники, которыми он сковывал матросов вместо старинных корабельных кандалов. Когда мы оставили его, он был скован по ногам и рукам. Впервые за много дней я вздохнул свободно. Гора свалилась с моих плеч. Я чувствовал, что этот случай сблизил меня с Мод.