Читать книгу Сад принцессы Сульдрун. Лионесс. Том I - Джек Вэнс - Страница 4

Кормилица вернулась, а леди Могелина продолжала попытки обучать принцессу – как прежде, вполне безуспешно. Сульдрун препятствовала ее потугам скорее отстраненностью, нежели непокорностью; вместо того, чтобы затрачивать усилия, бросая вызов воспитательнице, она просто-напросто игнорировала ее.

Могелина оказалась в очень трудном положении: если бы она признала свой провал, домоправительница могла найти для нее гораздо более трудоемкое занятие. Поэтому Могелина ежедневно являлась в горницу принцессы, где уже находилась Эйирме.

Принцесса и кормилица временами даже не замечали прибытие грузной гувернантки. Бессмысленно ухмыляясь и глядя одновременно во всех направлениях, леди Могелина начинала бродить по гостиной, притворяясь, что ставит вещи на свои места.

В конце концов она приближалась к Сульдрун, всем своим видом изображая беспечную самоуверенность: «Что ж, принцесса, сегодня нам следует подумать о том, как сделать из вас настоящую придворную даму. Для начала покажите ваш лучший реверанс».

Начинался урок, призванный обучить принцессу шести реверансам различной степени почтительности или снисхождения. Обучение сводилось главным образом к бесконечно повторяющейся тяжеловесной демонстрации реверансов самой воспитательницей. Снова и снова трещали суставы леди Могелины, пока Сульдрун, сжалившись, не соглашалась подражать ее телодвижениям.

После полдника, поданного в гостиной Сульдрун или, если выдавался теплый и солнечный день, в оранжерее на дворе, Эйирме возвращалась домой, чтобы заняться собственным хозяйством, а Могелина предавалась пищеварительной дреме в кресле. Ожидалось, что Сульдрун тоже должна была спать, но как только гувернантка начинала храпеть, девочка выскальзывала из постели, надевала туфли, выбегала в коридор и спускалась по лестнице, чтобы бродить по залам и башням древнего дворца-крепости.

В тихие послеполуденные часы весь замок словно погружался в сонливое забытье, и хрупкая фигурка в белом платье бесшумно двигалась вдоль галерей и под высокими сводами залов подобно призраку, порожденному сновидениями Хайдиона.

В солнечную погоду Сульдрун иногда оставалась в оранжерее, задумчиво играя одна в тени шестнадцати старых апельсиновых деревьев, но обычно она как можно незаметнее пробиралась в Большой зал, а оттуда – в Почетный зал, где пятьдесят четыре огромных кресла, рядами возвышавшихся вдоль стен справа и слева, знаменовали собой пятьдесят четыре благороднейшие семьи Лионесса.

В глазах Сульдрун герб над каждым креслом свидетельствовал о внутреннем характере, присущем креслу, о его неповторимых, очевидных и сложных качествах. Одно кресло отличалось склонностью к непостоянству и уклончивой обманчивости, притворяясь при этом изящным и чарующим; другое внушало ощущение фаталистической, осужденной на гибель безрассудной отваги. Сульдрун распознавала в эмблемах десятки разновидностей угрожающей жестокости и по меньшей мере столько же безымянных эмоциональных эманаций, не поддававшихся словесному описанию, но вызывавших мимолетные приступы головокружения, покалывание мурашек, бегущих по коже, или даже эротические поползновения – преходящие, приятные, но чрезвычайно странные. Иные кресла любили Сульдрун и защищали ее; от других исходило темное излучение опасности. Сульдрун маневрировала среди массивных воплощений прошлого с нерешительной осторожностью. Останавливаясь на каждом шагу, она прислушивалась к неразличимым отзвукам и пыталась проследить за тайным перемещением и преображением приглушенных оттенков. Сидя в настороженном полусне в глубине любившего ее кресла, Сульдрун становилась восприимчивой к непостижимому. Переговоры беззвучно бормочущих голосов почти приобретали отчетливость – древние кресла совещались, вспоминая трагедии и торжества былого.

В конце зала от потолочных балок до самого пола спускалась подобно занавесу темно-красная шпалера, вышитая черной эмблемой Древа Жизни. Разрез в тяжелой ткани позволял проникнуть в так называемый Уединенный покой – темное и сырое помещение, наполненное запахом вековой пыли. Здесь хранилась всякая церемониальная утварь: чаша, вырезанная из алебастра, кубки, кипы каких-то облачений. Сульдрун не нравилось задерживаться в этом чулане, он казался ей тесным и безжалостным – здесь замышлялись и, наверное, совершались жестокости, оставившие после себя неуловимую дрожь в воздухе.

Время от времени дворцовые залы теряли пугающую привлекательность; в такие дни Сульдрун поднималась к парапетам Старой Крепости, откуда открывался вид вдоль Сфер-Аркта и всегда можно было заметить что-нибудь любопытное: приближающихся и удаляющихся путников, фургоны, груженые бочками, тюками и корзинами, бродячих рыцарей в помятых доспехах, вельмож в окружении охранников и слуг, нищих попрошаек, странствующих грамотеев, жрецов и пилигримов, принадлежавших к дюжине различных сект, сельскую знать, заехавшую в город, чтобы купить добротную ткань, специи или какие-нибудь безделушки.

К северу Сфер-Аркт протискивался между скалистыми громадами Мейгера и Якса – окаменевших великанов, помогавших королю Зольтре Лучезарному углубить гавань Лионесса; со временем великаны стали предаваться буйным выходкам, за что волшебник Янтарь превратил их в отроги гор. Так, по меньшей мере, гласило местное сказание.

С парапетов Сульдрун видела гавань и чудесные корабли из дальних стран, поскрипывавшие у причала. Ей хотелось сбегать на набережную, но такая вылазка вызвала бы бурю упреков со стороны леди Могелины: принцессу могли пристыдить в приемной королевы или даже в грозном присутствии короля! Сульдрун не испытывала ни малейшего желания встречаться с родителями – королева Соллас в ее воображении была не более чем повелительным голосом, исходящим из волнующегося каскада ажурных шалей и атласных риз, а король Казмир – строгой, как парадный портрет, физиономией с выпуклыми голубыми глазами, золотисто-рыжей бородой и золотой короной на золотисто-рыжих кудрях.

Привлекать раздраженное внимание ее величества или, тем более, его величества ни в коем случае не следовало. В своих изысканиях Сульдрун ограничивалась пределами Хайдиона.

Когда Сульдрун исполнилось семь лет, королева Соллас снова забеременела и в положенный срок родила мальчика. Испытывая меньше опасений, на этот раз королева перенесла роды легче, чем при появлении на свет своей дочери. Королевского сына нарекли Кассандром; в свое время ему предстояло стать Кассандром Пятым, королем Лионесса. Он родился в прекрасный летний день, и посвященные этому событию празднества продолжались целую неделю.

В Хайдионе принимали знатных гостей со всех концов Старейших Островов. Из Дассинета прибыл принц Отмар с супругой, аквитанской принцессой Юлинеттой, и с ними окруженные свитами герцоги Атебанасский, Хелингасский и Утримадакский. Из Тройсинета король Гранис прислал своих братьев, принцев Арбамета и Осперо, а также Трюэна, сына Арбамета, и Эйласа, сына Осперо. Из Южной Ульфляндии приехал великий герцог Эрвиг, соблаговоливший привезти новорожденному наследнику подарок: великолепный ларец из красного дерева, инкрустированный багряным халцедоном и лазурью. Скрывающийся от неумолимых ска старый Гакс, король Северной Ульфляндии, не смог прислать никаких представителей. Даотский король Одри прислал делегацию знатных послов и дюжину слоников, вырезанных из слоновой кости… – и так далее, и тому подобное.

На торжественной церемонии именин королевича в Большом зале Сульдрун скромно сидела в окружении шести дочерей из самых родовитых семей Лионесса, а напротив разместили сыновей тройских принцев, Трюэна и Эйласа, а также Беллата, наследника престола в Кадузе, и трех молодых герцогов из Дассинета. По такому случаю Сульдрун нарядили в длинное платье из бледно-голубого бархата, а ее мягкие русые волосы украсили узким серебряным венцом, усеянным напоминавшими жемчужины лунными камнями. Свой миловидностью она привлекла задумчивое внимание многих присутствующих, ранее редко ее замечавших, в том числе самого короля Казмира. «Несомненно хороша, хотя худощава и бледновата, – думал король. – Держится отстраненно; надо полагать, слишком много времени проводит одна… Что ж, все это поправимо. Когда она вырастет, от такой невесты никто не откажется». И Казмир, ревностно посвящавший все помыслы восстановлению древнего величия Лионесса, напомнил себе, что о таких вещах следует заботиться заблаговременно.

Он тут же оценил открывавшиеся перспективы. Главным препятствием, мешавшим осуществлению его планов, был, конечно же, Даот – настойчивые тайные происки короля Одри не давали Казмиру покоя. В один прекрасный день старая война должна была возобновиться – но вместо того, чтобы нападать на Даот с востока, через Помпероль, где Одри мог сосредоточить многочисленные войска, быстро снабжаемые из столицы (в чем и заключалась знаменитая мрачными последствиями ошибка короля Фристана), Казмир надеялся напасть на Даот через Южную Ульфляндию и таким образом поживиться за счет плохо защищенного западного фланга противника. Король Казмир стал размышлять о Южной Ульфляндии.

Правитель Южной Ульфляндии, король Орианте – мертвенно-бледный коротышка, неудачливый, крикливый и раздражительный – царствовал в замке Сфан-Сфег над городом Оэльдесом, но никак не мог справиться с неистово независимыми баронами горных лугов и вересковых пустошей. Его королева Беус, высокая и дородная, родила единственного отпрыска – теперь уже пятилетнего Квильси, слегка придурковатого и неспособного сдерживать слюнотечение. Женитьба Квильси на Сульдрун сулила огромные преимущества. Многое зависело бы, конечно, от умения Сульдрун руководить слабоумным супругом. Ходили слухи, что Квильси на редкость податлив – если это так, смышленая женщина без труда держала бы его под башмаком.

Так размышлял король Казмир, стоя в Большом зале на именинах своего сына Кассандра.

Сульдрун заметила, что отец наблюдает за ней. Под пристальным взором короля она чувствовала себя неловко и даже стала опасаться, что чем-то заслужила его неодобрение. Но вскоре Казмир отвернулся и, к вящему облегчению принцессы, больше ее не замечал.

Прямо напротив нее сидели юные представители тройского королевского дома. Четырнадцатилетний Трюэн выглядел не по годам высоким и возмужалым. Его темные волосы почти закрывали лоб ровно подстриженной челкой и образовывали густые пряди, зачесанные за уши. Физиономию Трюэна, слегка грубоватую, никак нельзя было назвать непривлекательной; и действительно, его присутствие уже не обошлось без последствий среди горничных в Зарконе – напоминавшем помещичью усадьбу замке его отца, принца Арбамета. Глаза Трюэна часто останавливались на Сульдрун, что вызывало у нее беспокойство.

Второй тройский принц, Эйлас, на пару лет младше Трюэна, был узок в бедрах и широк в плечах. Его ровные светло-коричневые волосы, подстриженные под горшок, едва закрывали верхние края ушей. Правильные черты лица Эйласа производили впечатление решительности: короткий и прямой нос, слегка выдающаяся нижняя челюсть. Судя по всему, он вообще не замечал Сульдрун, что заставило ее почувствовать нелепый укол досады – несмотря на то, что смелые взгляды старшего принца она считала неподобающими… Но тут ее внимание отвлекли четыре мрачные и тощие фигуры – прибывшие ко двору жрецы-друиды.

На жрецах были длинные опоясанные рясы из бурого плетеного дрока, капюшоны почти закрывали их лица; каждый нес дубовую ветвь из священной рощи друидов. Шаркая бледными ступнями, то появлявшимися, то исчезавшими под полами ряс, они приблизились к колыбели и расположились вокруг нее, поклонившись на все четыре стороны света.

Друид, смотревший на север, повернулся к колыбели, протянул над ней дубовую ветвь и прикоснулся ко лбу младенца деревянным амулетом, после чего произнес: «Да благословит тебя Дагда и да будет имя твое, Кассандр, драгоценным даром богов!»

Друид, обратившийся на запад, также осенил колыбель дубовой ветвью: «Да благословит тебя Бригита, первородная дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар поэтического вдохновения!»

Друид, смотревший на юг, протянул свою ветвь: «Да благословит тебя Бригита, вторая дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар несокрушимого здоровья и целительных чар!»

Друид, стоявший с восточной стороны, покрыл ребенка дубовой ветвью: «Да благословит тебя Бригита, третья дочь Дагды, и да ниспошлет она тому, кого именуют Кассандром, дар железный и кованый меча и щита, серпа и плуга!»

Четыре ветви образовали сплошной лиственный покров над колыбелью: «Да согреет тебя теплый свет Луга! Да принесет тебе удачу мрак Огмы! Да упасет Лир корабли твои от бурь! И да покроет тебя Дагда вечной славой!»

Жрецы повернулись к выходу и вереницей вышли из зала, шаркая босыми ногами.

Пажи в пунцовых панталонах с пуфами подняли горны и протрубили клич «Честь и слава королеве!». Присутствующие встали; предполагалось, что должна была наступить тишина, но воздух полнился бормотанием и перешептываниями. Королева Соллас удалилась, опираясь на руку леди Леноры, а леди Дездея пронаблюдала за торжественным выносом новорожденного принца.

На верхней галерее появились музыканты, вооруженные цимбалами, свирелью, лютней и кадуолом (последний представлял собой нечто вроде однострунной деревенской скрипки, пригодной для исполнения веселых танцевальных наигрышей). Освободили среднюю часть зала; пажи протрубили следующий клич: «Возрадуйтесь! Король веселится!»

Король Казмир соблаговолил пригласить на танец леди Аррезме, герцогиню Слаханскую. Музыканты изобразили величественно-гармоничное вступление, и король Казмир с леди Аррезме вышли вперед, чтобы возглавить павану. За ними пышной процессией последовали благородные господа и дамы Лионесса, наряженные в великолепные костюмы и платья всевозможных расцветок; каждый жест, каждый шаг, каждый поклон, движения кистей, положения рук и повороты голов диктовались строгим этикетом. Сульдрун смотрела, как завороженная: вслед за медленным выдвижением ноги с вытянутым носком следовали пауза, легкий поклон и зеркально-изящное перемещение рук, после чего наступала очередь другого па. Радужный блеск шелков и шорох шлейфов, волочащихся по ковру, ритмично аккомпанировали звучным аккордам. Каким строгим и царственным выглядел ее отец, даже когда он занимался таким легкомысленным делом, как исполнение паваны!

Павана кончилась. Следуя за королем, придворные и гости направились в пиршественный зал, Клод-ан-Дах-Нар, и нашли свои места за праздничным столом. Неукоснительно соблюдался порядок старшинства и превосходства: недаром старший герольд и дворецкий трудились не покладая рук, взвешивая и сравнивая тончайшие различия степеней знатности и влиятельности. Сульдрун усадили непосредственно справа от короля, в кресле, обычно предназначенном для ее матери. Сегодня вечером королева Соллас недомогала, в связи с чем предпочла проводить время в постели и подкрепляться обильным ассортиментом ватрушек – а Сульдрун впервые ужинала, сидя за одним столом со своим царственным родителем.

Через три месяца после рождения принца Кассандра обстоятельства жизни Сульдрун изменились. Эйирме, у которой и до того уже была пара сыновей, родила двойню. Ее сестра, заведовавшая домашним хозяйством, пока Эйирме находилась при дворе, вышла замуж за рыбака, и старая кормилица больше не могла служить принцессе.

Почти в то же время леди Будетта объявила, что по воле короля Казмира принцессе Сульдрун надлежало обучаться изящным манерам, танцам и прочим премудростям этикета, приличествующим королевской дочери.

Сульдрун пришлось подчиниться этому требованию и участвовать в занятиях, порученных различным придворным дамам. Но, как и раньше, Сульдрун проводила сонные послеобеденные часы, потихоньку уходя в какое-нибудь уединенное место – в оранжерею, в библиотеку или в Почетный зал. Из оранжереи дорожка вела вдоль сводчатой галереи наверх, к Стене Зольтры, а под стеной можно было пройти по сводчатому туннелю на Урквиал. Добравшись до конца туннеля, Сульдрун стояла, притаившись в тени, и наблюдала за строевыми упражнениями стражников, вооруженных пиками и мечами. По ее мнению, стражники доблестно справлялись с представлением, топая ногами, выкрикивая команды, бросаясь в атаку и отступая в боевом порядке… С правой стороны плац огибала полуразвалившаяся стена. Почти незаметная за развесистой старой лиственницей, в стене пряталась иссохшая от древности тяжелая дощатая дверь.

Сульдрун проскользнула из туннеля в тень за лиственницей. Попытавшись что-нибудь разглядеть через щель в двери, она потянула в сторону засов на ржавой планке, скреплявшей неотесанные доски. Принцесса прилагала всевозможные усилия, но засов не поддавался. Тогда Сульдрун нашла камень и воспользовалась им как молотом. Заклепки отпали, и засов выскочил из отверстия, повиснув на отогнувшейся планке. Сульдрун толкнула дверь – доски затрещали и задрожали, но дверь будто вросла в стену. Повернувшись к двери спиной, Сульдрун уперлась в нее маленькими круглыми ягодицами. Дверь запротестовала почти человеческим голосом и приоткрылась.

Принцесса протиснулась в проем и обнаружила, что стоит над глубокой ложбиной, спускавшейся, судя по всему, к самому морю. Набравшись храбрости, Сульдрун сделала несколько робких шагов вниз по старой тропе. Остановившись, она прислушалась: ни звука. Вокруг не было ни души. Углубившись в ложбину еще шагов на пятьдесят, Сульдрун вышла к небольшому строению из выветренного тесаного камня, заброшенному и пустому. Наверное, когда-то в древности здесь было святилище.

Идти дальше Сульдрун не осмеливалась: ее могли хватиться, и леди Будетта не преминула бы сделать ей очередной выговор. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, чтобы что-нибудь разглядеть, Сульдрун заметила ниже в овраге только древесные кроны. Неохотно повернувшись, она поднялась тем же путем, каким пришла.

Осенью на море поднялся шторм, четыре дня подряд шел дождь, и город Лионесс окутался туманом. Все это время Сульдрун сидела взаперти в Хайдионе. На пятый день буря стала рассеиваться – лучи солнца пронзили разрывы в облаках, озаряя море и берега под всевозможными углами. К полудню небо над морем расчистилось, хотя ближе к горам еще торопились обрывки туч.

При первой возможности Сульдрун пробежала вверх по сводчатой галерее, спустилась в туннель под Стеной Зольтры и, бросив осторожный взгляд на Урквиал, юркнула под старую лиственницу и протиснулась в проем между стеной и дощатой дверью. На этот раз она прикрыла за собой дверь и теперь стояла, ощущая напоминающее онемение полное отчуждение от всего мира.

Она спустилась по старой тропе к святилищу. Восьмиугольное каменное сооружение гнездилось на уступе скалы; сразу за ним начинался почти отвесный склон прибрежного мыса. Сульдрун заглянула под низкий свод входной арки. Четыре широкие ступени полого поднимались к задней стене, где над низким каменным алтарем был высечен символ Митры. С обеих сторон через узкие окна проникал свет; кровля, выложенная сланцем, еще держалась. Через открытый вход нанесло кучу сухих листьев, но больше ничего в древнем храме не было. В воздухе отчетливо ощущался промозглый сладковатый запах – слабый, но неприятный. Сульдрун шмыгнула носом и отступила наружу.

Ложбина круто спускалась к морю; хребты по обеим сторонам тоже опускались и мало-помалу превращались в нагромождения навалившихся одна на другую невысоких скал. Тропа извивалась между валунами, огибая заросли дикого тимьяна, златоцветника и чертополоха. Наконец Сульдрун вышла на травянистую террасу. Два массивных дуба охраняли как часовые, почти загораживая ущелье, проход в затаившийся ниже древний сад, и Сульдрун охватило волнение, знакомое первооткрывателям неведомых земель.

Слева возвышался утес. В тени беспорядочно растущих тисов, лавров, грабов и миртов теснился подлесок кустарников и цветов – фиалок и папоротников, колокольчиков, незабудок и анемонов; среди душистых ароматов выделялся характерный запах цветущей валерианы. Справа другой утес, почти такой же высокий, загораживал солнце. Ниже росли розмарины, златоцветники, наперстянки, дикая герань, лимонная вербена, стройные черно-зеленые кипарисы и дюжина необычно высоких оливковых деревьев – сучковатых, искривленных, с пыльно-зеленой листвой, светящейся свежестью на фоне почерневших от древности стволов.

Лощина слегка расширялась, и Сульдрун набрела на развалины римской виллы. От виллы не осталось ничего, кроме потрескавшегося мраморного пола, наполовину опрокинутой колоннады и побитых мраморных блоков, разбросанных в траве под кустами. На самом краю террасы росло одинокое старое дерево – померанцеволистный цитрус с мощным стволом и раскидистыми ветвями. Ниже тропа выходила на узкий галечный пляж, пологой дугой соединявший пару мысов, нырявших в море скальными грядами.

Уже наступил почти полный штиль, хотя волны, возбужденные недавней бурей, еще набегали из-за обрывистого мыса и с шумом разбивались о гальку. Некоторое время Сульдрун смотрела на блестки солнечного света, игравшие на поверхности моря, потом обернулась и взглянула вверх, на вьющуюся по лощине тропу. Она подумала, что заброшенный сад был, несомненно, заколдован; заворожившие его чары, однако, были добрыми – маленькая принцесса не чувствовала ничего, кроме умиротворения. Деревья купались в солнечном свете и не обращали на нее внимания. Цветы любили ее – все, за исключением гордого златоцветника, любившего только себя. В руинах пытались проснуться меланхолические воспоминания, но они были едва ощутимы, мимолетны, и даже не перешептывались.

Солнце заметно опускалось в небе; Сульдрун неохотно решила вернуться – она не хотела, чтобы ее искали. Поднявшись по садовой тропе, она выглянула из-за двери в старой стене, нырнула в туннель и вприпрыжку спустилась по сводчатой галерее к Хайдиону.