Читать книгу Мидлштейны - Джеми Аттенберг - Страница 7

Они хотели съесть по бургеру в клубе, где играли фолк. Встречу назначили на семь, но потом оказалось, что анализы могут прийти сегодня вечером, в крайнем случае – завтра. Из-за этой неопределенности, непредсказуемости всего и вся, Эди закрылась в туалете отцовской палаты и рыдала, стиснув зубы. Она позвонила парню, с которым шла на свидание вслепую, и вежливо спросила, не может ли он встретиться с ней пораньше и поближе к больнице.

– Как жаль, – сказал он. – Говорят, что клуб отличный.

– Почему?

– Не знаю. Там весело.

– А не все равно где перекусить? – не выдержала она.

– Я хотел попробовать что-то новенькое.

– Слушай, ведь я тебя не видела ни разу. Откуда мне знать, что для тебя новенькое, а что старенькое?

– Ну, вот мы и начали узнавать друг друга, – сказал он, смеясь.

Эди оторопела, потому что в этой жизни не было ничего смешного, совсем ничего.

Прошлой зимой тихо умерла мать. Удар, кома, один день в сознании, когда она, онемевшая, со слабой улыбкой тянулась к родным, и – конец. Окна палаты выходили на парковку. Ночью, когда у матери случился удар, выпал снег. На следующее утро Эди смотрела, как старик убирает его лопатой, насыпая вокруг площадки маленькие горы. Когда мать умерла, сугробы почернели от грязи.

Теперь слег отец. Кое-кто подергал за ниточки, и его положили в больницу рядом с юридическим колледжем, где училась дочь. Один русский позвонил другому, и для хорошего человека организовали отдельную палату. Эди каждый день ездила на учебу, потом – в библиотеку, а теперь к этим путешествиям прибавилось еще одно – в больницу, вверх на лифтах, по коридорам, через бесконечные двери. Она весь день проводила на ногах. Поесть забывала, не говоря уже о том, чтобы мужа искать, а ведь это, если верить Карли, ее соседке, важнее всего. (Но разве они – не феминистки? Эди не хватало сил даже спорить).

Она не жила, однако жизни в ней было все-таки больше, чем в отце. Его кожа посерела, голова усохла, и от этого уши и нос выглядели слишком большими. Врачи никак не могли поставить диагноз.

А тут этот парень, с которым у нее свидание, невозмутимо рассуждает о новых ресторанах.

– Хватит спорить, давай встретимся в шесть перед общежитием? – предложила она.

– Как я тебя узнаю?

– Я – девушка, которой все равно, где ужинать.

Эди покривила душой. О еде она думала. (О мужчинах – нет. Невозможно привязаться к тому, чего не знаешь.) Раньше еда приносила ей счастье, но Эди так измучилась, что уже не помнила этой связи. Глядя в зеркало, она видела скулы, обтянутые кожей, в основании шеи проступали какие-то косточки, словно раковины, присыпанные песком. Еда стала обыкновенным топливом, чтобы можно было ходить: из общежития – в колледж, обратно, потом в больницу. Тридцать лет спустя она перестанет различать эмоции, все сольется воедино, и останутся только «чувства и еда». Пока же вкус пищи, как и вкус радости, от нее ускользал.

А тут еще этот незнакомый парень, Ричард Мидлштейн. Карли встретила его в синагоге. Он пригласил ее на свидание, не заметив, что на пальце сверкает помолвочное кольцо. Когда она помахала перед ним рукой, он смущенно и очаровательно втянул в плечи голову с густыми темными кудрями. Высокий, одет в костюм (слава богу, не хиппи, хиппи закончились), через год станет фармацевтом. Не против ли он встретиться с очаровательной девушкой? Конечно, не против! И не поленился спросить, какие блюда ей нравятся. Может, выкроишь минутку и поговоришь с ним?

– Пойдем к Джино, – предложила Эди.

– Мне там нравится, – ответил он. – Я сам из Нью-Йорка, но в Чикаго, по-моему, пицца лучше. Только не говори никому, что я так думаю.

– Мне и рассказывать некому.

Три часа спустя она ждала его, прислонившись к беленой стене общежития. Эди надела красивое зеленое платье, которое теперь болталось на ней, как на вешалке. Раньше у нее было роскошное тело, а теперь она чувствовала себя пугалом. Куда подевались груди? Их почти не осталось. Где ее формы? Их стерла какая-то неведомая сила. Она взглянула на озеро, по которому скользили парусные лодочки. Эди редко обращала внимание на то, что происходит за вереницей машин, летящих по скоростному шоссе. Две недели назад Карли отправилась кататься на яхте со своим богатым женихом и приглашала подругу с собой, но Эди отказалась, даже не дослушав. Ведь скоро она останется сиротой. Отец умирает. Первый анализ не показал ничего конкретного, но в глубине души она знала, что курение не прошло даром и платить придется не центами. Разве сироты ходят под парусом?

На улицу высыпали студенты. Все они преуспеют в учебе и жизни больше, чем Эди. У нее было столько дел, и наверстать никак не получалось. Она впервые училась всего лишь сносно. Даже не знала, каким юристом хочет стать, а пора бы с этим определиться. И с чего ей вздумалось есть пиццу с незнакомым парнем?

Волосы Эди распустила, удачная мысль – каштановые кудри соблазнительно выделялись на зеленой ткани. В ящике комода под нижним бельем она отыскала губную помаду, которая упала туда полгода назад. Эди забыла про нее не так уж случайно, словно боялась, что даже привкус косметики на губах ее расслабит.

Парень пришел в костюме (своем единственном, но Эди об этом пока не знала). Он улыбался (в час, когда Ричард встретил Эди, его лучшие дни остались позади, но он пока об этом не знал). Он был высокий, намного выше ее – с ним она чувствовала себя малышкой, – и ходил с таким самодовольным видом, будто гордился тем, что болтается у него между ног. Его волосы и правда были темными и густыми, совсем как у нее, и потому он сразу показался ей родным. Возможно, другая на ее месте не захотела бы сходства. Возможно, лет через пять – кто знает? – Эди тоже не искала бы похожего на себя человека. Ведь Ричард, хоть и родился в Нью-Йорке, был точно таким же, как она. А сейчас, когда отец замер на краю неизвестности, бледнел, высыхал и таял, словно вот-вот исчезнет, в ее жизни появился человек – высокий, здоровый и полный чего-то такого, на что Эди захотелось наброситься.

– Пойдем, – сказала она.

Далеко ли они ушли? Квартал-другой, и показалась больница. Сколько шагов Эди сделала мимо, прежде чем сердце потянуло ее назад? Напрасно отец уговаривал ее встретиться с этим холостым еврейским парнем. «Какая разница, когда получишь анализ, результат не изменится», – сказал он. Однако на углу Сент-Клэр-стрит Эди встала как вкопанная, застывшая и живая одновременно. Ветер трепал подол ее платья и волосы.

«Знаешь, а мой отец перевел на английский три книги русской поэзии. Так, ради удовольствия. Даже не по работе, просто любил стихи. У меня есть эти книги, могу показать. На обложках – золотое тиснение», – вот что она хотела сказать этому парню, который сыпал шутками и трогал ее за локоток.

«Он любил мою мать и помогал людям», – вот что она хотела сказать этому парню, смотревшему на ее губы.

«Ты хоть представляешь, что такое прожить хорошую жизнь?» – вот что сказала бы Эди, владей она собой.

– Мой отец болен, – произнесла она вслух.

Все еще глядя на Ричарда, Эди махнула рукой в сторону больницы.

– Да, ты говорила.

– Есть что-то не хочется.

– Тебе нужно есть, – ласково сказал он и взял ее за плечи. – И я об этом позабочусь.

Вот так и вышло, что их первое свидание закончилось в больничной палате. На прикроватном столике лежала коробка с пиццей от Джино. Отец кашлял и смеялся над каждой шуткой Ричарда. Все делали вид, будто Эди не выходила в ванную дважды, чтобы поплакать. Эту историю она рассказала на десятую годовщину свадьбы, когда они еще немного любили друг друга.

– Он не бросил меня в трудную минуту, – сказала Эди друзьям, собравшимся в отдельном зале ресторана. – С этого все и началось.

Гости подняли бокалы. За любовь, сказали они. За любовь.