Читать книгу Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг - Страница 10

Мехран и Азита

– Руки вверх! Руки врозь! Наклон вперед! Волна! Плывем! Большие круги! Еще! Теперь приветствие! Приветствие и почтение нашей родине!

В утренней гимнастике присутствуют одновременно оттенки системы Монтессори и военной муштры. Около сотни очень серьезных детишек стараются синхронно двигаться на недавно оттаявшей лужайке, где из сухой почвы проглядывают клочки травы.

Директрисе потребовалось около двадцати минут, чтобы выстроить свои войска и добиться от них стойки «смирно». Когда она называет чье-нибудь имя, в плотной толпе детей от 6 до 10 лет вверх взлетает ручонка и слышится громкое мальчишеское «бейл» – или более тихое девчоночье.

Мальчики, возглавляющие каждую извилистую линию, держат строй, и второклассница Мехран стоит рядом с одним из них в рубашке и галстуке. После неуверенной гимнастики эти два приятеля принимают одинаковые позы – руки в карманах, бедра вперед, ноги широко расставлены, на лицах – скучающее выражение. Позади них выстраиваются мальчики в брюках и девочки в форменных платьях – но без головных платков. Обязательный цвет школьной формы – зеленый, и он представлен столькими же оттенками, сколько в школе учеников, поскольку каждая мать обшивает своего ребенка из той зеленой ткани, какая найдется на базаре. Брюки Мехран тесноваты в талии: передняя кнопка над молнией заменена неудобной английской булавкой. Из сандалий выглядывают пальцы босых ног, а в кармане прячется печенье, оставшееся от завтрака.

Учащиеся – в основном дети кабульского недавно сложившегося класса профессионалов. Многие из их родителей – люди образованные, они завозят детей сюда по дороге на работу в правительственных или международных организациях. Это частное учебное заведение предлагает обучение английскому и учителей, имеющих высшее образование. У некоторых есть даже ученые степени педагогических вузов.

Когда директриса вызывает добровольцев для исполнения песни соло перед всеми учениками, Мехран смотрит перед собой ничего не выражающим взглядом. Одна из девочек скромно выходит вперед, становится лицом к ученикам, склонив голову и сцепив перед собой руки. Мехран, не вынимая рук из карманов, наклоняется к приятелю и что-то шепчет, кивком указывая на стоящую перед ними девочку. Приятель расплывается в согласной ухмылке, и оба они хихикают, прежде чем их одернут, велев присоединиться к хору, поющему национальный гимн. За ним следует несколько стихов из Корана, после чего директриса дает детям один из своих ежедневных маленьких советов: «Чистите зубы, стригите ногти и никогда не лгите».

Старших учащихся распускают первыми, и их поток медленно вливается в двухэтажное каменное здание, поднимаясь по лестницам, на второй этаж, где пожилая уборщица поставила красное ведро и бурое прессованное мыло под плакатами с изображением русских истребителей и иранского пассажирского лайнера. Старуха ополаскивает каждому ребенку руки порцией воды из красного пластикового кувшина и отсылает их в класс. Учительница объявляет, что в честь иностранных гостей, присутствующих в школе в этот день, она начнет с урока английского – оказывается, это занятие проводится без учебников и полностью проходит на дари.

Мехран пришла сюда впервые – тогда еще в детский садик при школе – под именем Мануш, с хвостиками и в фисташковом платьице. Когда школа закрылась на каникулы, Мануш ушла и больше не вернулась. Вместо нее в первом классе с остальными детьми начал учиться Мехран, с короткой стрижкой и в галстуке. Все остальное мало изменилось. Некоторые учителя удивились, но не стали комментировать это превращение. Возмутился лишь один. Когда преподаватель-мужчина, учитель Корана, потребовал, чтобы Мехран в классе носила платок, проблему решила бейсбольная кепка. Остальные дети, похоже, не придают ситуации особого значения. Этому способствовала как высокая текучесть учащихся в школе, так и школьная политика совместного обучения – здесь мальчиков и девочек не разделяют ни во время уроков, ни на молитве.

Мисс Моманд, которая начала работать учительницей уже после превращения Мехран, вспоминает, как она поразилась, когда в девичью спальню на послеобеденный сон привели мальчика. Когда она помогала Мехран раздеться, стало ясно, что это девочка. Мисс Моманд была настолько растеряна, что позвонила Азите, чтобы спросить, почему она прислала в школу ребенка в таком виде. Азита просто объяснила, что у нее есть только дочери и что Мехран выдают за сына в семье. Больше мисс Моманд не потребовалось ничего говорить: она все прекрасно поняла. Когда-то у нее самой была в школе подружка, единственный ребенок в семье, которая взяла на себя роль сына.

Учительнице кажется, что Мехран хорошо приспособилась к своей новой роли. Пожалуй, даже чересчур хорошо. Она не упускает ни одной возможности сказать окружающим, что она – мальчик. Она отказывается заниматься такими делами, как вышивание или игра в куклы, предпочитая им езду на велосипеде, футбол и бег. По словам мисс Моманд, Мехран стала мальчиком полностью, и ее внешность и поведение неотличимы от внешности и поведения любого другого мальчишки. Все учителя ей подыгрывают и помогают хранить тайну, позволяя ей переодеваться в отдельной комнате, когда это необходимо.

– Значит, все это для вас нормально? Даже привычно? – спрашиваю я мисс Моманд.

– Не совсем. Но проблемы не представляет.

Правила недвусмысленны: платья – для девочек, брюки – для мальчиков. В школе нет других одетых в «чужую» одежду детей. Но нечего школе вмешиваться в семейные дела, объясняет она. На каком бы поле родители ни остановили свой выбор, школе следует помогать его поддерживать. Даже когда это ложь. У школы есть другие поводы для беспокойства: например, решить, сколько вооруженных охранников требуется для охраны центрального входа. Учительница выражает солидарность с Азитой:

– Мать Мехран – член парламента. Она хорошая женщина. Мы делаем то, что до́лжно.

– «Мы» – женщины – или «мы» – афганки?

– И то, и другое.

Что касается академических навыков, Мехран, по словам ее учительницы, «умна, но несколько ленива». Она с готовностью улыбается – и с такой же готовностью напускает на себя разгневанный, раздраженный вид, если ее не понимают сразу или не соглашаются с ней. Через несколько лет после того, как Мануш осталась позади, личность Мехран стала ярче. На переменах она живо участвует в мальчишеских футбольных матчах и прочих уличных играх, всегда оказываясь в самой гуще действия.

И в то время как другие ученики стараются держаться друзей одного с ними возраста, Мехран энергично пытается привлечь внимание мальчиков постарше, часто пытаясь произвести на них впечатление и зацепить несносным поведением. Она вопит, трогает, толкает стоящих рядом с ней. По большей части эти попытки игнорируют, но временами приходится разнимать ее стычки со старшими мальчишками. По словам учителей, Мехран прекрасно осознает, что она – девочка. Но вновь прибывшим всегда представляется как мальчик. Поскольку Мехран несколько лет пробыла девочкой до того, как ее превратили в мальчика, вряд ли у нее есть поводы для путаницы.

Зигмунд Фрейд утверждал, что дети не осознают генитальных различий вплоть до 4–5-летнего возраста. Зато понимание половой идентичности у детей начинается гораздо раньше – это доказали в 1980-е годы Элеонора Галенсон{58} и Герман Ройфе: ребенок может осознавать свой врожденный пол уже в возрасте 15 месяцев.

Однако в Афганистане существует особая заинтересованность в том, чтобы держать детей в неведении или по крайней мере подпускать тумана в вопросе генитальных различий. Анатомические детали многие родители не объясняют детям намеренно, чтобы сохранить своих отпрысков – и в особенности маленьких девочек – «в чистоте» как можно дольше, пока они не вступят в брак.

Это похоже на одну историю, которую мне однажды рассказала моя мать. Она росла в 1950-е годы, в более консервативной тогда Швеции, и лет в десять как-то раз объявила своей матери, что, когда вырастет, намерена стать мужчиной. У нее была только одна сестра и имелось очень смутное представление о различиях между мужчинами и женщинами, поскольку она никогда не видела ни своего отца, ни других мужчин без одежды. Бабушка посмеялась в ответ на демарш дочери и назвала ее дурочкой, но не дала никаких объяснений, почему этот план невозможно привести в исполнение.

В школе Мехран детям тоже не положено видеть представителей противоположного пола обнаженными; это категорически запрещено. Директор сказала мне, что она уверена: на данном этапе для большинства учащихся различие между мальчиками и девочками представляется чисто внешним: брюки или юбка.

Да – и еще знание о том, что те, кто носит брюки, всегда и во всем бывают первыми.

7 февраля 1999 г. Азита поняла, что обманула общие ожидания, но была слишком истощена, чтобы разговаривать или вообще хоть как-то реагировать. Она только что родила – дважды подряд. Роды проходили в маленьком, заледеневшем домике свекрови, где единственным утеплением служило сено, вмазанное в глинобитные стены. Первая из близнецов родилась спустя почти три дня и три ночи схваток, на месяц раньше срока. Девочка весила всего около 1200 г, и дыхание ее было поверхностным. Спустя десять минут ее личико посинело, и когда появилась на свет ее сестра, первая малышка почти не подавала признаков жизни. Вторая девочка тоже была без сознания.

Женщины, которые помогали Азите при родах, не обмыли младенцев. Они лишь вручили их ей, замотанных в тряпки, – для них было очевидно, что дети не выживут.

Когда свекровь заплакала, Азита знала, что эти слезы – не от страха, что ее внучки могут не выжить. Старуха была разочарована. «Зачем, – кричала она, по словам Азиты, – зачем нам еще девчонки в семье? Что я скажу соседям? И остальным деревенским?»

Азита не чувствовала ничего. Год назад она переступила порог своего убогого нового дома уже как собственность бедной крестьянской семьи, неся с собой лишь одну вещь, представляющую ценность, – свою утробу. У ее мужа уже имелась одна жена, чья утроба была той самой причиной, по которой Азиту приобрели в качестве жены номер два. Первая жена родила дочь, а ее второй ребенок – сын – умер. После этого у нее были только выкидыши. Именно это побудило свекровь искать вторую, молодую и здоровую, жену для сына. Вместе с Азитой в дом вошло обещание лучшего будущего для семьи, живущей в маленькой крестьянской деревушке, угнездившейся на склоне горы и еще более изолированной от внешнего мира, чем столица провинции Бадгис, Калайи Нау. В то время до деревни можно было добраться только верхом на осле или пешком.

Домохозяйством из десяти человек, в которое входили два мужа-брата, три их жены и все дети, заправляла свекровь Азиты. Она распоряжалась жизнью жен своих сыновей вплоть до мельчайших деталей. Свекровь решала, как будут распределяться между ними домашние обязанности; что они будут есть и когда; кто будет говорить и о чем пойдет разговор. У нее же хранились ключи от продуктовой кладовой. Подчинение ее правилам означало разницу между сытостью и голодом.

С момента приезда Азите было назначено несколько видов обязанностей. Она вскоре выучилась управляться с коровами (их было четыре: одна дойная и три для полевых работ), десятью овцами и выводком кур. Привыкшая к роли старшей сестры и личности, которая росла в совершенно иных условиях, она вскоре начала высказывать свои мнения и идеи по поводу того, как и что происходило в семье. Азита предлагала мыть руки перед едой, стричь ногти и помогать друг другу с детьми. Она выступала за то, чтобы все они объединили усилия и стали приносить в дом намного больше воды, чтобы бороться с антисанитарией и болезнями. Она предлагала женщинам и мужчинам семейства садиться за стол вместе – радикальная мысль для местных порядков, строго разделявших мужчин и женщин все время – кроме ночи, когда мужу полагалось спать с одной из своих жен. Когда семья больше контактирует – это хорошо, говорила Азита, ведь именно так ее воспитывали.

Ни одна из ее идей не была встречена благосклонно.

Особенной провокацией явилось множество платьев, которые Азита привезла с собой из родительского дома. У каждой женщины в деревенском хозяйстве было только два платья: одно – предназначенное для особых случаев, например свадеб, которое не принято было носить в иное время, и другое, повседневное, полагалось носить десять дней подряд, не стирая, поскольку запасы воды в деревне были крайне скудны. Азите было сказано, что если она хочет чаще надевать чистую одежду, то пусть сама носит себе воду из дальнего колодца.

Кроме того, Азита протестовала против системы, которую применяла свекровь, чтобы держать своих невесток в подчинении: любой намек на нарушение субординации карался ударами палки, на которую старуха опиралась при ходьбе. Первой жене доставалось больше всего, поскольку она чаще других допускала ошибки. Это расстраивало Азиту, и она выступала против такого произвола.

Конфликт постепенно дорос до крика, и, наконец, однажды Азита сделала шаг вперед, прикрыв собой первую жену своего мужа, выдернула из свекровиных рук палку и переломила ее пополам. В ярости она пригрозила свекрови: «Я отвечу тебе ударом на удар. Я Талибана не боюсь, а уж тебя-то и вовсе не стану бояться».

Ислам не одобряет избиение жен, добавила она. Женщины тоже не должны бить других женщин. Старуха уставилась на своих невесток, молча кипя гневом, а потом развернулась и ушла, оставив их вдвоем. Но давняя повелительница женщин семьи не собиралась слагать с себя полномочия. От женщин в семье не просто ждали безмолвного повиновения – оно было нормой и обязательным требованием, если они хотели спокойно жить. Когда Азита осмелилась заступиться за неграмотную и робкую первую жену своего мужа, возникла опасность, что ситуация выйдет из-под контроля, поэтому свекровь пожаловалась своим сыновьям, которые согласились с ней, что так этого оставить нельзя. Поскольку Азита – городская, пришли они к выводу, все зло, которого она набралась в городе, необходимо выкорчевать. Еще есть время, чтобы переделать новоприбывшую в нормальную жену и избавить ее от любых завиральных идей, которые могло посеять в ней декадентское кабульское воспитание.

Их следовало из нее выбить.

Первый удар явился для Азиты неожиданностью. Она никогда не видела, чтобы отец бил мать, да и сама в детстве редко получала шлепки. Теперь же ее муж пользовался деревянной палкой или металлической проволокой, когда та оказывалась под рукой, для регулярных упреждающих побоев без всякой конкретной причины – просто чтобы гарантировать, что никаких споров с его матерью больше не будет. Иногда ему хватало для этой цели просто собственных кулаков.

– По телу. По лицу. Я пыталась остановить его. Я просила его остановиться. А иногда и не просила.

– А в сексуальном плане?

Она умолкает.

– В Афганистане не называют изнасилованием, если муж берет тебя силой, – говорит Азита. – Люди посчитали бы дурой ту, которая стала бы это так называть.

Тело женщины всегда доступно для ее мужа, и не только в целях продолжения рода, но и ради удовольствия, поскольку мужская сексуальность рассматривается как вещь хорошая и необходимая. Если жена не подчиняется требованиям, муж может расстроиться и обратить свои взоры к другим женщинам, а это подвергнет опасности фундамент семьи, а с ней и общества в целом. Преимущественно христианские государства до совсем недавнего времени тоже не признавали насилие в браке{59} противозаконным деянием, поскольку одной из изначальных целей брака была легализация секса. В Соединенных Штатах супружеское изнасилование было признано преступлением во всех штатах только в 1993 г.; в Соединенном Королевстве это случилось в 1991 г.

В начале своего замужества, уже после того как начались эти избиения, Азита, к всеобщему облегчению, забеременела. И тем самым сделала первый шаг к осуществлению своего предназначения. Рассчитывая на сына, родственники мужа, когда ее фигура начала округляться, оставили ее в покое. «Поглядите на нее – такая толстая и здоровая. Наверняка родит сына», – говорили они.

Азита была благодарна за это подобие покоя. Она тоже молилась о сыне.

Рождение девочек-близнецов было не просто разочарованием: Азита сделала это будто бы в насмешку. У деверя Азиты тоже рождались одни девочки; над семьей словно тяготело проклятие. Единственным утешением было то, что родившиеся до срока близнецы, возможно, долго не проживут.

Даже Азита не испытывала поначалу особой любви к дочерям. Бороться за жизнь новорожденных ее заставило совсем другое чувство. Врач, приехавшая из города спустя несколько дней, осмотрев близнецов, не поздравила ее: у них по-прежнему мало шансов выжить, решила она. Врач повернулась к Азите и просто сказала: «Мне жаль».

Азита выслушала прогноз врача, но, хоть и не могла кормить грудью, все равно выпрашивала у свекрови молоко, которое давала одна из коров. После того как Азита предложила платить за молоко, которое, как ворчала свекровь, лучше было бы продать с выгодой, она смогла кормить своих двух дочерей с ложечки. Их состояние медленно улучшалось. Через два месяца они начали понемногу улыбаться, и тогда Азита почувствовала, как в ее сердце рождается любовь к ним. Дети стали для нее смыслом жизни в те первые годы брака.

Когда младший брат Азиты приехал навестить ее от имени родителей, она старалась бодриться и уверяла его, что все не так плохо. Она надеялась, что он привезет родителям хорошие новости, чтобы они не сочли ее трусихой, пасующей перед трудностями. Только когда в гости приехал ее отец, Муртаза, эта личина дала трещину. Азита сказала ему, что ей ненавистна ее жизнь. Когда он никак на это не отреагировал, в ней вспыхнула ярость, какую она прежде никогда не решалась демонстрировать по отношению к отцу. Когда он шагнул за дверь, собираясь уезжать, она побежала за ним и закричала с порога: «Спасибо тебе, вот уж спасибо большое! Из-за тебя я каждый день мучаюсь. Ты велел мне получить образование. Я это сделала, а теперь со мной обращаются хуже, чем с ослицей или коровой. Это ты все это сделал!»

Муртаза молча посмотрел на нее. А потом сказал: «Да, я сделал это с тобой. Мне очень жаль!»

И это был единственный раз, когда она увидела отца плачущим.

В сегодняшнем Кабуле, когда Мехран ближе к вечеру возвращается домой из школы, на кухонном столе уже выставлено для нее особое угощение: два апельсина на тарелке и маленький ножик, чтобы их очистить. Она яростно набрасывается на апельсины, а потом, с липкими ладошками, забирается к матери на колени. Ее цель – убедить Азиту выпустить из рук ноутбук, чтобы сестры могли посмотреть какой-нибудь фильм. Сестры улыбаются и ограничиваются мягкими просьбами, а Мехран громогласна и настойчива. Ее правое ухо щеголяет большим пластырем после неудачной попытки проколоть его иглой; на эту выходку ее вдохновил герой болливудских[4] боевиков Салман Кхан, который носит только одну серьгу.

– Сейчас она – самый настоящий мальчишка, – бормочет Азита, пытаясь утихомирить Мехран, пока разговаривает по телефону. – На днях я пришла домой, и он пытался разобрать на части мой компьютер. Сказал, что ищет внутри игры. – Она смеется. – Мехран не такой, как наши девочки. Он – мой проказник.

Азита ласково поглаживает руку дочери, переключаясь с одного телефона на другой и так же легко курсируя между тремя языками. «Я попробую, – говорит она одному собеседнику. – Я позвоню директору и обсужу это с ним». Ребенка одного из коллег исключили из школы, и он просит Азиту «подергать за веревочки». Есть вещи, которых она не станет делать: например, предлагать молодых незамужних девушек в жены законодателям или их сыновьям. Азита никогда напрямую не говорит «нет», но и не жалеет времени, чтобы объяснить просителю, что она, возможно, не вполне годится для помощи в некоторых вопросах.

Дочери Азиты проводят этот день так же, как и большинство других девочек, – в рассеянной скуке среди желтых стен квартиры, смотря индийские телеканалы или своих любимых «Ханну Монтану» и «Гарри Поттера» на DVD. Громкость телевизора, равно как и тон их препирательств, будет нарастать с каждым медленно тянущимся часом. Мехран нужно сделать домашнее задание, и девочкам сказано, что, пока она не покончит с уроками, на улицу никто не пойдет. Когда близнецы находят под письменным столом Азиты «пиратский» таджикский диск с поп-музыкой и пускаются в пляс, Азиту охватывает беспокойство. Их могут услышать соседи, и нельзя, чтобы семью парламентария заподозрили в слушании подобной музыки.

Азита обожает танцевать, но делает это нечасто. Танец для женщины попадает в ту же категорию, что и поэзия, – приравнивается к мечтательности, которая может породить мысли о таких запретных темах, как любовь и желание. Любая женщина, читающая, пишущая или цитирующая поэзию, – это женщина, которая, возможно, лелеет странные представления о любви и романтике и, таким образом, является потенциальной шлюхой. Когда Азита однажды опубликовала на своей страничке в Фейсбуке стихотворение, в ответ сразу же посыпались комментарии, в которых ее называли негодницей.

Хотя солнце уже начинает садиться, Азита решает позволить девочкам часок поиграть на улице – при условии, что они не будут исчезать из ее поля зрения. Девочки в спешке едва ли не спотыкаются друг о друга, натягивая сандалии, и с топотом скатываются вниз по лестнице в маленький дворик. Соседская компания в лице двух мальчишек и стайки детишек помладше уже там. Все дети – в одежках ярких цветов, украшенных персонажами мультфильмов. Ни одной девочки возраста Бенафши и Бехешты во дворе нет.