Читать книгу Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг - Страница 6

Азита

В пять утра она заставляет себя подняться с ложа, состоящего из длинных громоздких подушек на полу столовой, которая служит заодно и спальней.

Прежде чем сделать над собой усилие и разбудить детей, чтобы подготовить их к новому дню, она мысленно перебирает карусель образов, ставя себе целью припомнить пять хороших мгновений из вчерашнего дня, чтобы пробудить свой дух добрыми мыслями. К примеру, как ей удалось до конца произнести речь и ее не перебил ни один из коллег-парламентариев. Или, может быть, одна из дочерей показала ей свою новую картину, и та оказалась по-настоящему талантливой.

Только после этого Азита пересекает коридор, чтобы разбудить своих четырех дочек, спящих в двухъярусных кроватях под голубыми одеялами с изображениями Винни-Пуха. Обычно после этого следует маленькое сражение за очередь в ванную комнату между Мехрангис и Мехран. Близнецы будут есть на завтрак йогурт и лепешки нан, оставшиеся со вчерашнего дня. Мехран, скорее всего, откажется от завтрака, но согласится на булочку-ролл, или сахарное печенье, или апельсин.

Три старшие девочки наденут черные платья длиной ниже колена и белые головные платки поверх блестящих черных «конских хвостов». Младшая натянет брючки, наденет белую рубашку и повяжет красный галстук. Все четверо возьмут по одному из одинаковых нейлоновых рюкзаков. Рюкзак Мехран слишком велик для нее, но она носит его с гордостью, так же как и старшие сестры. Отец отведет детей к школьному автобусу, держа за руку только Мехран.

У Азиты остается пятнадцать минут, чтобы собраться. Но она проворна. За это время она преображается. Ступив за порог дома, она будет отстаивать честь не только мужа и семьи, но и своей провинции, и своей страны. И большую роль в этом играет ее внешность. Она должна одеваться осмотрительно: скорее отвлекая внимание, чем привлекая его.

Репутация в Афганистане – не просто символическое понятие; это ценность, которую трудно восстановить, если она однажды пошатнулась. Так же как кредитную историю, ее следует постоянно холить и лелеять, а в идеале и улучшать, что вынуждает и мужчин, и женщин придерживаться сложной паутины строгих общественных правил.

При выборе всякой детали своего наряда Азита учитывает основы культуры чести Афганистана, где чистота женщины во все времена была связана с репутацией ее семьи. Талибан больше не правит в Кабуле{19}, но дресс-код для женщин по-прежнему весьма консервативен. Кэрол ле Дюк поясняет специально для меня эту неофициальную, зато очень реальную карательную систему:

– Женщина, которая привлекает к себе неподобающее внимание, неизбежно считается шлюхой.

Для женщины то, что ее сочтут шлюхой из-за неподобающей одежды или увидев разговаривающей с мужчиной, не являющимся ее мужем, может иметь огромные последствия: о ней будут сплетничать соседи, для ее родителей это станет страшным ударом, позор падет на головы ее родственников и потенциально может очернить их репутацию и лишить положения в обществе. Для женщины-политика эта игра еще больше усложняется, поскольку политика по своей природе требует присутствия на публике.

В представлении консерваторов, афганка, если ей не обойтись без работы, должна быть, самое большее, учительницей в классе, состоящем исключительно из девочек. Любая иная профессия, где женщина взаимодействует с мужчинами или находится у них на виду, более проблематична, поскольку рискует запятнать репутацию ее семьи. Женщины, которые работают с иностранцами, имеющими иные обычаи, оказываются под еще большим подозрением. Сидя в национальной ассамблее, под жгучим взором общественного ока, Азита провоцирует реакции на самых разных уровнях.

Ее рабочая униформа, состоящая из черной, в иранском стиле, абаи «в пол» и тонкого черного головного платка, призвана излучать властность и достоинство. Она старается одеваться со вкусом и притом глубоко консервативно: ни один контур ее тела не должен обрисовываться при движении. У этого черного одеяния есть тонкая золотая кайма; о демонстрации любых иных красок не могло бы быть и речи.

В другой вселенной, в иной жизни избранным цветом Азиты был бы ярко-красный – но в Афганистане этот цвет невозможен. Цвет огня считается откровенно сексуальным, призванным цеплять взгляды мужчин. Он – для той, которая намерена бросаться в глаза, вызывать восхищение. Платье ярких расцветок было буквально запрещено Талибаном, но и теперь оно было бы немыслимым, потенциально даже опасным в условиях консервативной культуры Афганистана. Ни одна уважаемая жительница Кабула не носит красного за пределами собственного дома, и у Азиты нет никакой красной одежды.

Ей требуются считаные секунды, чтобы навести черной сурьмой жирные линии вокруг глаз и нанести на лицо бежевую пудру. Обычно в парламенте работают фотографы, и теперь она уже знает, что матовая кожа на фотографиях смотрится лучше. Выходя из дома, она надевает темные солнечные очки в золотой оправе. Подруга купила их для Азиты в Дубае.

Азита позволяет себе еще пару особых эффектов: два арабских кольца из розового золота и поддельную дизайнерскую сумочку. Золото – не столько украшение, сколько демонстрация «портативных наличных», символизирующая статус женщины как хорошей жены и матери. Мужчина, у которого есть добрая, уважаемая и плодовитая жена, почтит ее золотом, которое увидят все. Азита сама заплатила за свои кольца, но это никого не касается.

После того как она устраивается на заднем сиденье, ее машину вскоре засасывает водоворот густого кабульского утреннего пюре из колес и бамперов со вмятинами. Обычная 15-минутная поездка до национальной ассамблеи в Картэ-Сех (Третьем квартале) занимает по утрам как минимум час. Белые «тойоты короллы» терпеливо пробираются по рытвинам, то ныряя в них, то выныривая, отыскивая путь в лабиринтах дорожных препятствий и участков, где и вовсе нет никакой мостовой.

До весны, или начала «сезона боев», как ее здесь называют, – когда Талибан и «инсургенты» развяжут более агрессивную борьбу, – еще несколько месяцев. Холодная, промороженная земля еще не покрылась пылью, и красные гранаты из Кандагара по-прежнему с треском лопаются на придорожных лотках.

Шофер Азиты старается не слишком приближаться к афганскому полицейскому транспорту, зеленым пикапам «форд-рейнджер», битком набитым одетыми в синюю форму полицейскими, автоматы которых торчат из окон во все стороны. Афганские полицейские входят в число самых популярных мишеней{20}, подрывников-самоубийц и самодельных взрывных устройств. Полицейских, патрулирующих Кабул, убивают почти вдвое чаще, чем военных – к тем труднее подобраться близко. В глазах инсургентов и те и другие – предатели, работающие на правительство, поддерживаемое иностранцами.

Раннее утро – когда убежденность в мученичестве и перспектива ожидающих в раю девственниц{21} все еще свежи – любимое время для нападений террористов-смертников, поскольку плотное дорожное движение обещает им в награду высокую результативность, в смысле числа смертей.

Азита согласна с популярным в Афганистане аргументом: уж коли пришло твое время – значит, оно пришло. Когда это будет – решать Аллаху. Она не может каждое утро по дороге на работу размышлять о том, настал ли этот момент. Азите и ее шоферу и раньше случалось оказываться на расстоянии считаных секунд от взрыва.

Она ежедневно идет на риск, просто делая шаг за порог своего дома. Азита получает в среднем по два анонимных письма в неделю с требованием покинуть парламент (или каким-либо другим требованием) – а иначе быть готовой поплатиться жизнью. Они приходят и в офис, и на домашний адрес. Стремясь избежать этих угроз и неудобств, она регулярно покупает SIM-карты для своего мобильного телефона, чтобы поменять номер, но ей продолжают звонить. Ее преступления очевидны: она – женщина, которая смеет служить в парламенте, а также видный символ неоднозначного, поддерживаемого Западом правительства.

Эти угрозы стали обычным делом. Иногда она спорит с тем, кто ей звонит, читая ему лекцию о том, что Коран не поощряет убийств. И всегда ее собеседником бывает некий он. «Мы знаем, что тебе наплевать на собственную жизнь, но подумай о своих детях», – сказал он ей однажды. Однажды угроза сопровождалась звуком выстрела из огнестрельного оружия. В тот единственный раз, когда Азита попыталась сообщить об угрозах в полицию, ей посоветовали «не беспокоиться». В конце концов, прибавил полицейский, они мало что могут сделать.

Были и непосредственные покушения на ее жизнь: годом раньше двое мужчин на мотоцикле пытались забросить ручную гранату в сад ее дома в Бадгисе. Граната взорвалась, ударившись о внешнюю каменную стену. Когда Азита выбежала из кухни, она обнаружила дочерей, прятавшихся в углу маленького садика.

Политики побогаче ездят на бронированных машинах в окружении вооруженной охраны, снабженной рациями. У тех, кто вовлечен в нелегальную, однако процветающую торговлю маком (Афганистан – крупнейший в мире производитель опиума{22}), обычно есть и машина сопровождения, чтобы увеличить шансы на спасение в случае попытки похищения. Азита не может позволить себе ничего большего, чем «тойота королла» с водителем, который приклеил на приборную доску маленькую стеклянную бутылочку – святую воду из Мекки. Она помогает ему сосредоточиться; даже те, кто внезапно разворачивается на дороге на 180 градусов или мчится по встречной, не удостаиваются сигнала его клаксона.

Какое-то время, в самом начале своей карьеры, Азита нанимала телохранителя, поскольку несколько коллег указали ей, что всегда приезжать без сопровождающего-мужчины было бы неприлично. Но телохранитель имел привычку задремывать, стоило ему только куда-нибудь присесть, и Азита его уволила. Как и всем прочим членам парламента, Азите выдали пистолет для самозащиты. Не имея никакого намерения им пользоваться, она спрятала его где-то в своей квартире. И частенько напоминает себе, что должна найти его раньше, чем это сделают дети.

В машине она достает телефон и пытается открыть на маленьком дисплее веб-сайт Си-эн-эн, но с афганскими нестабильными сетями далеко не уедешь.

Тогда она смотрит в окно, на торговцев, которые неторопливо толкают свои тележки к рыночной площади, на мотоциклы, на которых чудом удерживаются как минимум двое, а то и трое-четверо седоков, защищая лица от кабульского белесого от пыли воздуха платками, обернутыми вокруг головы, на идущих парами афганок, обутых в сандалии с носками, держащихся за руки и перепрыгивающих через открытые сточные колодцы.

На здешних улицах не так уж часто увидишь настоящий белый цвет, да и новых вещей не так уж много, если не считать только что сошедших с конвейера «лендроверов», которые доставляют сюда для иностранцев и богатых афганцев. Рано или поздно (и чаще рано) большинство поверхностей обретают оттенок глины или хаки. Хаки и цемент – основные краски Кабула, в их монотонности выделяются только дома торговцев маком, выкрашенные в разбавленный сливочным красный, теплый розовый или даже зеленый с проблесками украшенных кисточками пастельных штор – обманчиво жизнерадостная кабульская «наркотектура».

Зелень здесь – редкость: большинство деревьев погибло от загрязнения среды или было порублено на дрова обездоленными бедняками. Порой в кабульскую серость еще просачивается матовый красный – в красках старой фрески или в очередном материальном напоминании о тех, кто пытался контролировать столицу до Талибана и до американцев.

Для Азиты «русская эпоха», как она ее называет, не была той затяжной и жестокой борьбой, какую рисуют англоязычные мемуары о временах, именуемых в среде афганцев «советской войной» 1980-х. Для нее это были декорации вполне очаровательного детства.

Ее отец был членом крупного, но небогатого семейного клана и стал первым, как говорят, жителем провинции Бадгис, который учился в Кабуле и получил диплом магистра. С этим отличием он вернулся в свою родную провинцию, чтобы жениться. Он впервые увидел мать Азиты, Сиддику, когда той было всего 12 лет, и, согласно семейной легенде, влюбился в нее с первого взгляда.

Они семь лет ждали, чтобы пожениться, и в 1977 г. родился их первый ребенок, любимая и долгожданная дочка. Родители назвали ее персидским именем, производным от слова азар – «огонь». Вскоре после празднования первого дня рождения Азиты семья вернулась в Кабул, чтобы строить свою жизнь, и оказалась там как раз ко времени «Саурской революции», когда коммунистическая народно-демократическая партия{23} взяла в свои руки власть в Афганистане.

При идеологической и финансовой поддержке Москвы{24} новые лидеры объявили о начале решительных реформ, поставив задачу заменить религиозное законодательство более светской системой{25}, пропагандируя государственный атеизм и насильно пытаясь построить более современное общество. Каждый сектор бизнеса и каждый официальный институт предстояло капитально реконструировать, от сельского хозяйства и юридической системы до здравоохранения и семейного права – самое сомнительное начинание.

Русские были не первыми, кто пытался добиться гендерного равенства в Афганистане, – не останутся они и последними. Еще Аманулла-хан в 1920-х годах стремился утвердить права женщин{26}, выступая заодно со своей женой, королевой Сорайей{27}, которая знаменита своим дерзким поступком – она сбросила вуаль на публике. Царственная чета начала развивать образование для девочек, запретила продажу девушек для брака[3] и наложила ограничения на многоженство. Откат оказался жестким. Многим афганцам, и в особенности за пределами столицы, эти реформы казались возмутительными: племенные мужчины лишились бы будущих доходов, если бы дочерей нельзя больше было продавать или выменивать как невест. В 1929 г. под угрозой военного переворота король был вынужден отречься от престола.

Три десятилетия спустя король Мухаммед Захир-шах предпринял еще одну, более осторожную, попытку поспособствовать образованию и эмансипации женщин, внеся предложение даровать им равные права в конституции 1964 г.{28}, а также право голосовать. Привилегированных афганок посылали за границу учиться в университетах, откуда они возвращались, чтобы становиться профессионалами и учеными.

Арлин Ледерман, американка, специалист по развитию, которая преподавала в Кабульском университете в начале 1970-х, вспоминает «волнующее время», когда женщины афганской элиты отличались даже большей утонченностью, чем большинство их либеральных сестер-американок. Женщины кабульской королевской семьи, которые носили плащи, солнечные очки, косынки и перчатки от Эрме, «могли бы сойти за подруг Джеки Кеннеди в осенний день в Бостоне», замечала она.

Этот прогресс в среде небольшой группы женщин, принадлежавших к элите, был явлением значимым, но он коснулся только Кабула и горстки других крупных городов. В остальной части страны удел женщин мало изменился.

Зато когда в 1980-х по стране масштабной волной прокатились реформы коммунистической эпохи, они не ограничивались маленьким кружком кабульской элиты. В ту новую эпоху женщины и девочки переставали жить в затворничестве: они получали обязательное образование{29}, свободно выбирали, за кого им выходить замуж и быть ли активными участницами нового общества. После того как многочисленная группировка советских войск прибыла в страну, чтобы поддержать шаткий кабульский коммунистический режим, тысячи русских, приглашенных правительством на работу, тоже стали приезжать в Кабул, чтобы помогать в реализации идеализированного плана Москвы по созданию нового Афганистана.

Агрономы, инженеры, сотрудники гуманитарных организаций, учителя и архитекторы начали осуществлять широкомасштабные гуманитарные проекты под руководством советских специалистов. Эти программы были нацелены на преобразование всей страны – и преобразование быстрое. Советское руководство, гордившееся тем, что построило идеальное, превосходящее другие общество у себя дома, поначалу не придавало особого значения историческим параллелям или неудачам других своих предшественников.

Одной из четко определенных целей было дать образование и рабочие места множеству женщин. Эта идея была здравой: только обретя реальную силу в экономике, женщины имели бы возможность получить реальные права и ликвидировать неравенство. Увы, исполнение ее со временем показало себя столь же тщетным, как и предыдущие попытки, – понимание глубоко укоренившейся патриархальной экономики в сельских областях пришло постепенно и с опозданием.

Однако в Кабуле состоялись назначения нескольких афганок чиновницами и парламентариями. Другие женщины начали работать врачами и журналистами, шли служить в полиции и армии, стали юристами. Формировались союзы и ассоциации, и время от времени женщины становились во главе этих организаций. В столице была запрещена сегрегация в ресторанах и общественном транспорте.

В этом прогрессивном окружении семья Азиты заняла положение в верхнем слое среднего класса. Отец ее преподавал географию и историю в университете и со временем вложил заработанные деньги в небольшой магазинчик, торгующий писчебумажными принадлежностями, сухофруктами, орехами и другими хозяйственными товарами. Поняв, что у дочери есть талант к языкам, он купил ей маленький телевизор, чтобы она смогла смотреть государственные новости, транслировавшиеся на русском языке, и со временем она начала частями переводить их родителям. Когда о способностях Азиты узнали учителя, они стали отличать девочку как особенно талантливую ученицу.

И тогда она была избрана для особой цели.

Как и при любой долгосрочной игре, включающей вторжение в другую страну и построение государства, Советы хотели подготовить следующее поколение афганских лидеров и обеспечить их лояльность Москве. Маленькая Азита, обладавшая живым умом и готовностью учиться, была переведена в более продвинутую школу, где учителями были иностранцы, а русский был официальным языком. Ей и другим прошедшим штучный отбор учащимся предстояло восхождение через самые элитные институты новой системы – своего рода питомник будущего властного кластера Афганистана. Их образование должно было увенчаться годом-двумя обучения в лучших университетах Москвы или Ленинграда.

Азита вспоминает, что в то время Кабул был «как Европа», когда она ездила на занятия в трамвае, которым управляла женщина-вагоновожатая. Форма в женской школе состояла из коричневого платья, белого фартука и коричневых туфель с белыми гольфами. На голове ученицы в то время носили только коричневые бархатные банты.

На радость своим русским учителям Азита-подросток была девочкой спортивной – и стала капитаном женской волейбольной команды. Она планировала повторить научные достижения отца, продвинуть их дальше и заставить его еще больше гордиться своей первой дочерью. Не имело значения, что она родилась не мальчиком, – свежереформированная страна, продвигавшая женщин, была на ее стороне. Она собиралась добиться научной степени. Если же в этом ее ждет неудача – что казалось маловероятным, – она видела себя в роли телеведущей, вдохновляясь современными, открывшими лица женщинами, которых видела на экране своего телевизора. Азита была живым воплощением советского плана создания нового Афганистана.

Однако в провинции, где политические манифесты, утверждающие обязательное равенство между полами, прямо противоречили многим пуштунским обычаям, касавшимся наследования и собственности, по-прежнему правили традиции. Торопливые попытки реформирования общества и культуры{30} встречали с сильнейшим сопротивлением и яростью в адрес правительства из-за того, что оно вновь выпускает декреты, запрещающие детские браки и торговлю женщинами и девочками, и утверждает, что ни одна женщина не должна быть продана для брака или выдана замуж против ее воли.

Племенные мужчины снова увидели, что рискуют лишиться как наличных, так и влияния. Если женщины должны получать образование и работать вне дома, они будут «бесчестить» свои семьи тем, что их будут видеть на публике, а потенциально у них могут развиться и другие, даже более подрывные идеи. И кто будет заботиться о детях, если женщины возьмут на себя мужские задачи? Общество, несомненно, рассыплется в прах. Что хуже всего, какой-нибудь очередной декрет позволит женщинам с большей легкостью инициировать развод. Иностранное влияние явно несет упадок, подрывая афганские традиции. Многие религиозные муллы объявляли эти реформы антиисламскими.

Тем временем вооруженное сопротивление советской оккупации нарастало. Моджахедская оппозиция, боровшаяся против советской оккупации, нашла сочувствующего союзника в лице пуштунов, живших по соседству, в Пакистане, которые были только рады расширить свое влияние в Афганистане. Учрежденные Советами реформы оказались действенным предлогом для рекрутирования сторонников: женское образование и всеобщие женские права были презренными, пагубными, ядовитыми идеями, которые грозили разрушить самый фундамент афганской культуры и образа жизни.

Власть всегда была в руках тех, кто способен контролировать истоки жизни, контролируя женские тела. Древнее афганское выражение «зан, зар ваа, замин» подводит итог извечной угрозе личной собственности мужчин, которая всегда была главным поводом браться за оружие: женщины, золото и земля. Именно в таком порядке.

Сопротивление Советам поддерживалось щедрым финансированием и материально-технической помощью из-за рубежа: президент США Джимми Картер объявил, что советское вторжение в Афганистан являет собой «величайшую угрозу миру со времен Второй мировой войны»{31}. Борьба против коммунизма воспринималась как битва между добром и злом, и исламские фундаменталисты оказались превосходными партнерами в этой миссии, ибо у них тоже были четкие представления о добре и зле, пусть и с несколько иной точки зрения.

Таким образом, достижения женщин в Афганистане снова внесли непосредственный вклад в войну, поскольку судьба их была вброшена в пороховую бочку напряжения между реформаторами и традиционалистами, между иностранцами и афганцами, между крупными городскими центрами и сельской глубинкой.

Однако внешний мир, казалось, не обращал внимания на центральное противоречие афганок. Похоже, иностранные державы пришли к общему мнению, что есть гораздо более крупные проблемы, связанные с Афганистаном, чем такой побочный вопрос, которым придется заняться как-нибудь в другой раз, когда мужчины перестанут сражаться. Угроза коммунизма – и необходимость сдерживать ее – гарантировала, что американские доллары и вооружения продолжат стекаться к оппозиции Советам, как умеренной, так и экстремистской.

Семья Азиты на некоторое время задержалась в Кабуле, переживая времена насилия и борьбы за власть, последовавшие за выводом советских войск, когда группировки моджахедов боролись за контроль над столицей. Когда из-за вспышек насилия были закрыты школы и многие районы города, для вылазок Азиты, теперь уже семнадцатилетней, в город с отцом был установлен новый порядок. Азита всегда носила в кармане записку с указанием телефонных номеров родственников и несколько банкнот в одной из туфель – на случай, если их разлучит очередная вооруженная стычка.

Весной 1992 г. в Кабуле разразилась настоящая полномасштабная гражданская война{32}. Азита постепенно приучила себя не паниковать, когда вслед за первым взрывом запускалась целая серия или когда она, как и большинство других детей в Кабуле{33} в то время, видела на улицах оторванные части тел и трупы. Ее воспоминания, относящиеся к тому времени, в основном вращаются вокруг ударных волн взрывов, содрогающихся зданий и следовавших за всем этим пожаров:

– Это начиналось со всех сторон. Стрельба, бомбардировки, взрывы, убийства. Повсюду хоть что-то, да происходило. Однажды в нашем районе за день случилось то ли пятнадцать, то ли шестнадцать ракетных взрывов. Дом трясся непрерывно.

Отец Азиты, Муртаза, решил, что они должны уехать из Кабула. Его семейство разрослось: после Азиты родилось еще три дочери и один сын, и он никак не мог найти способ переправить их в Пакистан. Тогда они предприняли трудное путешествие обратно в свою отдаленную провинцию, Бадгис. Квартира в Кабуле была заколочена, магазин брошен. Ему предстояло быть разграбленным, но родители Азиты ничего не могли поделать, чтобы предотвратить это: все их знакомые тоже спасались бегством. Упаковав все, что поместилось в маленькую машину, семейство выехало прочь из города, превратившись в беженцев в собственной стране. Когда их машина стала мишенью для снайперов, они бросили ее у дороги и 18 дней продолжали путь в автобусах и пешком, ночуя в мечетях и стараясь не встречаться с подонками и мародерами. Это были дни, которых Азита не помнит: ее психика похоронила их где-то очень глубоко.

Достигнув места, где снова обнаружилось некое подобие цивилизации – города Герат в западном Афганистане, – они поверили, что выживут, поскольку до окрестностей Бадгиса война еще не докатилась. Юности Азиты предстояло завершиться здесь, и она еще много лет не возвращалась в Кабул.

Она вспоминает, как злилась, что из-за войны не смогла взять с собой ни одной книги из той маленькой библиотечки, которую отец держал в доме.

– У вас была любимая книга? – спрашиваю я ее, сидя в машине, когда она описывает свои последние дни в Кабуле.

– Конечно! «История любви».

– О, я тоже ее читала! – я обнаружила ее в бабушкином доме, в собрании книг, принадлежавшем моей матери. – Помните цитату в конце? «Любовь – это когда тебе не нужно говорить “прости”».

– Да, да! – Азита улыбается, и ее глаза чуточку затуманиваются. – Мне трудно было это понять, но я так плакала в конце, когда она умерла! Сколько слез я пролила… Потом, когда выросла, я поняла точное значение этих слов. Я и фильм несколько раз смотрела.

– А вы были когда-нибудь влюблены?

Она смотрит на меня и пару мгновений молчит, прежде чем заговорить:

– Я люблю своего мужа, Дженни.