Читать книгу Молитвы об украденных - Дженнифер Клемент - Страница 4

Жили мы на гроши, которые мама зарабатывала уборкой. Каждую пятницу после уроков мама брала меня и вела на шоссе, где мы садились в автобус, чтобы за час добраться до порта. Дома меня не с кем было оставлять. Куда отправлялась мама, туда приходилось тащиться и мне.

Накануне прибытия семьи Рейес из Мехико мама должна была наводить в доме чистоту, заправлять постели и обрабатывать все помещения средствами от муравьев, пауков и особенно от скорпионов.

Мне, малявке, мама доверяла возню с баллончиками-пшикалками. Пока она убиралась, я разбрызгивала отраву по углам, под кроватями, в уборных и вокруг раковин в ванных комнатах. Потом у меня по нескольку дней держался во рту странный привкус, как будто я сосала медную проволоку.

За гаражом нам была выделена каморка с кроватью. К этой кровати мама привязывала меня веревкой. Так она могла заниматься хозяйственными делами, не беспокоясь, что я забреду куда не надо или свалюсь в бассейн. Она оставляла меня привязанной на много часов с ломтем белого хлеба, стаканом молока, парой листков бумаги и десятком цветных карандашей.

Иногда мама приносила мне от хозяев книги. В основном это были альбомы с фотографиями самых красивых в мире зданий и путеводители по музеям.

У Рейесов моя мама, само собой, тоже кое-что подтибривала. Поздним воскресным вечером, пока автобус, шелестя шинами, катил по раскаленному асфальту в направлении страны красных насекомых и женщин, она одну за другой вынимала из карманов и разглядывала разные вещицы.

В темноте автобусного салона я наблюдала за тем, как из выреза блузки появляются щипчики, а из рукава – три длинные красные свечки.

Однажды, улучив момент, когда фары встречной машины осветили внутренность автобуса, мама сунула мне в руку коробочку с шоколадными яйцами.

– Держи, я взяла их для тебя, – шепнула она.

Я ела яйца в автобусе, глядя сквозь стекло на темную стену джунглей, тянувшуюся вдоль обочины.

Операция, которую сделали Марии, перевернула всю нашу жизнь. Если бы мы не возвращались тогда из Чильпансинго, мы, может, и не заметили бы круживших над нашим домом грифов.

– Пойду все-таки посмотрю, что там за падаль, – сказала мама, направляясь к двери. – А ты сиди тут, – приказала она.

Я прождала около часа, слушая музыку на айподе, тоже стянутом у Рейесов. Наконец мама вернулась.

Вид у нее был встревоженный. Она нервно теребила вздыбившуюся над левым ухом паклю курчавых волос. Я выдернула из ушей наушники вместе с голосом Дэдди Янки.

– Ледиди, послушай, – произнесла она. – Там валяется покойник, нам надо его похоронить.

– Как это?

– Да мертвый человек, черт его побери.

– Какой человек?

– Голый.

– Голый?

– Закроешь глаза и поможешь мне закопать его в землю. Возьми какую-нибудь ложку побольше и переоденься. Я пойду за лопатой.

Я скинула чистый костюмчик, в котором ездила в больницу, и натянула старые джинсы и футболку.

Мама принесла лопату, которой мы обычно срывали муравейники.

– Ну вот, – сказала она, – идем.

Шагая за мамой, я пересчитала нависших над нами грифов. Их по-прежнему было пять. Мама дышала часто и сипло. Через несколько минут мы увидели труп.

– Прямо у нас под боком, – сказала я.

– Верно, под самым что ни на есть чертовым боком.

– Ага.

– Его сюда подкинули.

– Кто он?

– А тебе это известно?

– Нет.

Прогуливаясь в здешних местах, можешь запросто наткнуться на гигантскую игуану, на папайевое дерево, увешанное спелыми плодами, на огромный муравейник, на посевы конопли или опиумного мака, а то и на мертвеца.

Наш мертвец был парнем лет шестнадцати. Он лежал на спине, тараща глаза на солнце.

– Бедняга, – сказала мама.

– У него лицо сгорит.

– Да.

Кисти рук у парня отсутствовали. Из сочащихся кровью запястий свисали на землю белые и голубые жилы, похожие на жирных червей.

На лбу убитого багровела рана в форме буквы «П».

К его рубашке была пришпилена записка. Ее держала большая безопасная булавка с розовой пластмассовой головкой вроде тех, какими скалывают пеленки.

– Что там написано? То, что я думаю? – спросила мама, налегая на лопату. – Там написано: Паула и две девочки?

– Да, слово в слово.

– Так… Давай-ка, начинай копать. Надо спешить.

Над самой нашей головой продолжали кружить грифы, а мы копали и копали, пуская в ход то лопату и ложку, то собственные пятерни.

– Глубже, глубже, – повторяла мама. – А то ночью зверье его вытащит.

Больше двух часов мы выворачивали наружу землю, полную прозрачных червяков, зеленых жуков и розовых камней.

Со скрежетом врубаясь в грунт, мама то и дело испуганно озиралась.

– Чую, за нами следят, – шептала она.

– Может, лучше было оставить его джунглям? – спросила я, хотя, только открыв рот, уже знала ответ.

И полицейские, и наркодельцы зорко приглядывались к поведению грифов. Мама говорила, что лучшие информаторы здесь – птицы. Ей вовсе не хотелось, чтобы кто-то шнырял вокруг и пялился на ее дочку.

Когда глубина ямы показалась маме достаточной, мы свалили в нее тело и засыпали.

Я посмотрела на свои руки. Грязь забилась так глубоко под ногти, что, сколько ни выскребай, не выскребешь. Месяц уж точно.

– Вот уж не думала, что ты родилась для того, чтобы хоронить со мной мертвого мальчишку. Мне такого не предсказывали, – сказала мама.

Однажды, когда маме было лет двадцать, она отправилась в Акапулько и заплатила гадалке, чтобы та открыла ей, что ждет ее в жизни. Эта гадалка снимала маленькое помещение между двумя барами на главной улице Акапулько. Мама рассказывала, что ее привлекла вывеска гадалки: «Судьба того не бьет, кто знает наперед».

Мама видела, как туристы со всего мира несут этой женщине деньги, чтобы услышать ее пророчества. Она решила: игра стоит свеч. Несколько лет мама собиралась с духом, но наконец вошла и заплатила за предсказание судьбы.

– Я была простой индейской женщиной из глубинки, – говорила мама, – но гадалка перецеловала мои монеты и прошептала: «У денег нет ни страны, ни цвета кожи. Когда они у тебя в кармане, поди разбери, кто что тебе дал».

Мама постоянно сверялась с тем предсказанием. Хваленая гадалка не угадала ровным счетом ничего. Что бы ни происходило в маминой жизни, она каждый раз заявляла: «Мне такого не предсказывали». Шли годы, и мама разочаровалась вконец, поскольку все, что наболтала та женщина, оказалось враньем.

– Попомни мои слова, Ледиди, – говорила мама. – В ближайшие же выходные, как доберемся до Акапулько, тут же пойдем и найдем эту гадалку, и я потребую, чтоб она вернула мне деньги.

Бросив на могилу последнюю горсть земли, мама произнесла:

– Давай сотворим молитву. – Ты сотвори, – ответила я.

– А ну-ка давай на колени, – велела мама. – Это важно.

Мы обе встали коленями на белесых червяков, зеленых жуков и розовые камни.

– В благословенный день, когда Марии зашили губу, а малышу отняли лишний палец, нашелся этот парнишка. Боже, дай нам дождя. Аминь.

Мы поднялись и направились к дому.

Когда мы мыли руки в кухонной раковине, мама сказала:

– Да, Ледиди. Я хочу предупредить маму Паулы. Я обязана. Она должна знать.

Стоя у раковины, мама извлекла из кармана бумажку, которая была на трупе, и поднесла к ней спичку. Имя Паулы превратилось в пепел.

Паула не знала своего отца. Вообразите, где-то жил себе человек, даже не подозревавший о том, что его родная дочь – первая красавица Мексики!

Мама Паулы, Конча, никогда даже не заикалась про отца дочки, но у моей мамы были собственные предположения. Конча работала горничной в богатой семье в Акапулько.

В тот день, когда Кончу рассчитали, она вернулась на гору с двойным прибытком: ребенком в животе и пачкой песо в руке.

– Для девочки безотцовщина – смерть, – часто повторяла мама. – Мир сожрет и не поперхнется.

Помывшись, мы с мамой спустились к дому Паулы, стоявшему чуть ближе к шоссе.

Пока мама разговаривала с Кончей о трупе, я болтала с Паулой. В свои одиннадцать лет Паула была худенькой и угловатой, но ее красота уже расцветала. Куда бы она ни шла, все провожали ее взглядами. Все понимали, какое это будет чудо.

Выйдя от Паулы, мы с мамой отправились через шоссе в магазин у заправочной станции, где торговали допоздна. Мама купила там целую упаковку пива. С этого дня она перестала есть, а только пила пиво.

– Что сказала мама Паулы? – полюбопытствовала я.

– Почти ничего.

– Она испугалась?

– До смерти. К утру испустит дух.

– Что ты такое говоришь?

– Сама не знаю. Просто сорвалось с языка.

Когда я на следующее утро уходила в школу, мама еще спала. Я посмотрела на ее лицо. Оно было непроницаемым.