Читать книгу Влюбись в меня - Дженнифер Ли Арментроут - Страница 2

Не прошло и десяти минут, как я плюхнулась в мягкое плюшевое кресло в залитой солнцем приемной, а в поле моего зрения попали поношенные белые кроссовки. Я как раз разглядывала темный деревянный пол и думала, что частные медицинские центры, должно быть, приносят немало денег, раз им по карману такие дорогие полы.

Впрочем, родители Чарли Кларка уж точно не скупились, когда речь шла о долгосрочном уходе за их единственным сыном. Они определили его в лучший медицинский центр Филадельфии. Наверняка они каждый год тратили на его содержание астрономические суммы, которые уж точно не шли ни в какое сравнение с моими скромными доходами от работы барменом в баре «У Моны» и подработки дизайнером сайтов.

Я думаю, что таким образом они искупали свою вину за то, что посещали Чарли всего раз в год, да и то проводили с ним от силы минут двадцать. Меня нельзя было назвать великодушной, ведь я едва умудрялась скрыть раздражение, которое испытывала всякий раз, когда вспоминала о его родителях. Подняв глаза, я увидела радушную улыбку на лице медсестры. Но как ни старалась, так и не узнала ни медных волос, ни пронзительных светло-карих глаз.

Медсестра была новенькой.

Она посмотрела на мою макушку, и ее взгляд чуть дольше положенного задержался на моих волосах, но улыбка не исчезла. Не то чтобы у меня была настолько безумная прическа. Несколько дней назад я сменила темно-красные перья на широкие фиолетовые пряди, но в завязанном наспех небрежном пучке все это и правда смотрелось странно. Накануне я закрывала бар, поэтому домой пришла лишь в начале четвертого утра. Проснуться, почистить зубы и умыться, прежде чем отправиться в город, стало для меня едва ли не непосильной задачей.

– Роксана Арк? – спросила медсестра, остановившись передо мной и сцепив руки.

Моя голова на мгновение перестала соображать, когда я услышала свое полное имя. У меня были странные родители. Не удивлюсь, если в восьмидесятых они сидели на наркоте. Меня назвали в честь песни «Роксана», а имена моих братьев – Гордон и Томас – вместе складывались в настоящее имя Стинга.

– Да, – ответила я и потянулась к своей сумке.

По-прежнему улыбаясь, медсестра показала на закрытые двери.

– Сестра Вентер сегодня на больничном, но она сказала, что вы приходите каждую пятницу в полдень, так что мы подготовили Чарли.

– С ней все в порядке? – встревоженно спросила я.

За шесть лет регулярных посещений мы с сестрой Вентер успели сдружиться. Я даже знала, что ее младший сын в октябре наконец женится, а в прошлом месяце, в июле, у нее родился первый внук.

– Она слегла с простудой, – объяснила мне медсестра. – Вообще-то, она хотела сегодня прийти, но мы решили, что ей лучше отдохнуть и поправить здоровье в выходные. – Она отступила в сторону, когда я встала с кресла. – Сестра Вентер сказала, что вы часто читаете Чарли.

Я кивнула и крепче сжала сумку в руках.

Остановившись у дверей, медсестра достала свой пропуск и приложила его к датчику на стене. Раздался хлопок, после чего она толкнула одну из дверей.

– Последние пару дней он чувствовал себя неплохо, хотя и не так хорошо, как нам хотелось бы, – продолжила она, когда мы вошли в широкий, ярко освещенный коридор. Стены были белыми и гладкими. Никаких отличительных признаков. Вообще ничего. – Но сегодня он проснулся рано.

Мои неоново-зеленые тапки громко шлепали по полу, а кроссовки медсестры не издавали ни звука. Мы миновали коридор, который вел в общую комнату. Чарли совсем не любил там бывать, что было довольно странно, ведь до… несчастного случая он с легкостью становился душой любой компании.

Он был замечательным.

Палата Чарли находилась в конце другого коридора, в крыле, которое специально построили таким образом, чтобы из окон открывался вид на прекрасный зеленый пейзаж, а рядом находился лечебный бассейн, который Чарли не нравился. Он и раньше не так часто плавал, но теперь всякий раз, когда я видела на улице этот чертов бассейн, мне хотелось врезать кулаком по стенке. Не знаю, в чем была причина, – может, потому что все мы принимали свое умение плавать как должное, а может, потому что вода всегда казалась мне безграничной, в то время как будущее Чарли было ограничено со всех сторон.

Медсестра остановилась возле закрытой двери в его палату.

– Если соберетесь уходить, процедуру вы знаете.

Я действительно ее знала. По дороге к выходу я должна была отмечаться в журнале у медсестер. Видимо, таким образом они хотели удостовериться, что я не пытаюсь выкрасть Чарли. Радостно кивнув мне, медсестра развернулась и уверенной походкой пошла обратно по коридору.

На секунду задержавшись у двери, я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Мне приходилось делать это перед каждой встречей с Чарли. Только так я могла избавиться от переизбытка чувств: от гнева, печали и разочарования. Я не хотела, чтобы Чарли их видел. Порой у меня ничего не выходило, но я всегда хотя бы пыталась взять себя в руки.

Только решив, что уже могу улыбнуться нормальной, не безумной улыбкой, я открыла дверь. Когда я увидела Чарли, мне в очередной раз показалось, что меня ударили под дых. Так происходило каждую пятницу на протяжении последних шести лет.

Он сидел в кресле перед огромным окном от пола до потолка. Это было его кресло – кресло-папасан, с ярко-синей подушкой. Он получил его на шестнадцатый день рождения, всего за несколько месяцев до того, как его жизнь полностью изменилась.

Чарли не взглянул на меня, когда я зашла в палату и закрыла за собой дверь. Он никогда не оборачивался.

Палата была довольно хорошей: просторная, с широкой кроватью, аккуратно заправленной одной из медсестер, со столом, который он никогда не использовал, и телевизором, который я ни разу не видела включенным за все прошедшие шесть лет.

Сидя в кресле и глядя в окно, он казался совсем исхудалым и хрупким. Сестра Вентер говорила мне, что им непросто заставить его плотно питаться три раза в день. Однажды они попробовали поменять ему режим питания на пять более скромных приемов пищи, но не сработало и это. Год назад дела были так плохи, что им пришлось кормить его через трубку. Я до сих пор прекрасно помнила, как боялась его потерять.

Его светлые волосы чистые, но в беспорядке, и подстрижены короче, чем он обычно носил. Чарли любил, когда у него на голове был творческий хаос, который ему чрезвычайно шел. Сегодня он одет в белую футболку и серые спортивные штаны с резинками на щиколотках – боже, да Чарли закатил бы истерику, узнай он, что когда-нибудь наденет такое, ведь у Чарли… У Чарли был свой стиль, и вкус, и много чего еще.

Я подошла ко второму креслу с такой же синей подушкой, которое купила три года назад, и вздохнула.

– Привет, Чарли.

Он не взглянул на меня.

Разочарования не было. Да, конечно, я подумала, что это несправедливо, но на меня не накатила новая волна всепоглощающего отчаяния, потому что все шло как всегда.

Я села и поставила сумку между ног. Вблизи он казался намного старше своих двадцати двух лет. Осунувшееся лицо, серая кожа, глубокие тени под некогда живыми зелеными глазами.

Я снова глубоко вздохнула.

– На улице сегодня ужасно жарко, так что не смейся над моими самодельными шортами. – В былые времена он заставил бы меня переодеться, прежде чем появиться на публике. – Синоптики говорят, что в выходные температура побьет все рекорды.

Чарли медленно моргнул.

– Еще обещают страшные грозы.

Сложив руки, я взмолилась, чтобы он взглянул на меня. Порой он не смотрел на меня ни разу за встречу. Он не смотрел на меня уже три пятницы, и это пугало, потому что в прошлый раз он так долго не замечал меня, когда у него был страшный приступ. Возможно, те две ночи не имели с этим ничего общего, и все же мне становилось не по себе. Тем более что сестра Вентер объяснила мне, что подобные приступы были типичны для пациентов, которые перенесли тяжелую мозговую травму.

– Помнишь, как я люблю грозы?

Ответа не последовало.

– Если только без торнадо, – поправилась я. – Но мы в Филадельфии, так что торнадо нам вряд ли грозят.

Чарли снова медленно моргнул, не поворачиваясь ко мне.

– О! Завтра мы закрываем бар для посетителей, – продолжила я, не зная точно, говорила ли я ему об этих планах. Впрочем, это не имело значения. – У нас будет частная вечеринка.

Я сделала паузу, чтобы перевести дыхание.

Чарли все смотрел в окно.

– Думаю, тебе понравилось бы в баре «У Моны». Местечко паршивое, но в этом и заключается его прелесть. Но я уже тебе об этом рассказывала. Не знаю, я бы хотела… – добавила я и поджала губы, когда его плечи поднялись и опали при вздохе. – Я бы хотела много всего, – закончила я шепотом.

Он принялся раскачиваться из стороны в сторону, явно не отдавая себе в этом отчета. Его движения были ритмичны и напоминали мне о волнах, которые то накатывали на берег, то отступали прочь.

На мгновение мне захотелось закричать от стремительно поглощавшего меня отчаяния. Раньше Чарли болтал без умолка. Учителя в начальной школе даже прозвали его Трещоткой, но он лишь смеялся над этим прозвищем – мама дорогая, какой у него был смех! Заразительный, такого не было в целом мире.

Но он не смеялся уже много лет.

Я зажмурилась, чтобы сдержать горячие слезы. Мне хотелось броситься на пол и зарыдать. Все это было несправедливо. Чарли должен был быть здоров. Он бы уже окончил колледж и полюбил красивого парня, и мы бы ходили на двойные свидания, куда я приводила бы кого захочу. Он должен был сдержать свое слово и опубликовать свой первый роман. У нас все было бы так же, как раньше. Мы были бы лучшими друзьями, не разлей вода. Он заглядывал бы ко мне в бар и при необходимости прикрикивал бы на меня, чтобы я не распускала нюни.

Чарли должен был быть жив, ведь это – что бы это ни было – жизнью было не назвать.

Но той чертовой ночью единственная глупая фраза и проклятый камень все разрушили.

Я открыла глаза, надеясь, что он смотрит на меня, но он так и не повернулся. Мне оставалось лишь терпеть. Наклонившись, я вытащила из сумки сложенную акварель.

– Я кое-что тебе нарисовала. – Голос был хриплым, но я не останавливалась. – Помнишь, когда нам было по пятнадцать, мои родители возили нас в Геттисберг? Тебе тогда понравилась Берлога Дьявола, вот я и решила ее нарисовать.

Развернув рисунок, я показала его Чарли, хоть он и не смотрел в мою сторону. Я целую неделю урывками рисовала песчаные скалы, возвышающиеся над зелеными лугами, и подбирала верные цвета для валунов и мелкой гальки. Сложнее всего было изобразить все тени, ведь я рисовала акварелью, но мне хотелось, чтобы рисунок вышел чертовски хорошо.

Я встала с кресла и подошла к стене напротив кровати. Взяв булавку со стола, я повесила рисунок рядом с остальными. Я приносила по одному каждую неделю. Вокруг висело триста двенадцать акварелей.

Мой взгляд скользил по стенам. Больше всего мне нравились портреты – я рисовала нас с Чарли вдвоем, когда мы были младше. Места уже не хватало. Скоро придется переходить на потолок. И все эти рисунки изображали… прошлое. Не настоящее и не будущее. Это были стены воспоминаний.

Снова сев в кресло, я вытащила книгу, которую читала ему в последнее время. Это были «Сумерки. Новолуние». Первый фильм мы посмотрели вместе. Второй уже не успели. Раскрыв книгу на том месте, где остановилась в прошлый раз, я подумала, что Чарли точно болел бы за Джейкоба. Ему не вскружили бы голову эмо-вампиры. Книга ему, похоже, нравилась, хотя я и читала ее уже в четвертый раз.

По крайней мере, я в этом себя убеждала.

За тот час, что мы провели вместе, Чарли ни разу на меня не взглянул. Когда я собралась уходить, мое сердце было тяжелым, как тот камень, который все перевернул с ног на голову. Я наклонилась к Чарли.

– Чарли, посмотри на меня, – сказала я и немного подождала, чувствуя, что вот-вот расплачусь. – Пожалуйста.

Чарли только моргнул, продолжая медленно раскачиваться из стороны в сторону. И больше ничего. Я ждала ответа пять минут – любого ответа, какого угодно, но так ничего и не заметила. У меня на глазах навернулись слезы. Я поцеловала его в холодную щеку и поднялась.

– Увидимся в следующую пятницу, хорошо?

Я представила, что он ответил на этот вопрос. Только так я смогла выйти из палаты и закрыть за собой дверь. По пути к выходу я отметилась в журнале посещений, вскоре снова оказалась под палящим солнцем и надела темные очки, которые вытащила из сумки. Мне было очень жарко, но холод внутри никуда не уходил. Так случалось всякий раз, когда я посещала Чарли. Я прогоняла этот холод только в тот момент, когда наконец начиналась моя смена в баре.

Выйдя на парковку, где стояла моя машина, я громко выругалась.

Жар поднимался над тротуаром, и я гадала, какие цвета нужно смешать, чтобы запечатлеть этот эффект на бумаге. Затем я увидела свой ржавый «фольксваген джетта», и все мысли об акварелях как ветром сдуло. Мой желудок заурчал, и я чуть не споткнулась на ровном месте. Рядом стоял аккуратный, практически новый пикап.

Я знала этот черный автомобиль.

Однажды я на нем даже ездила.

О боже.

У меня отказали ноги, так что я осталась стоять как вкопанная.

Здесь был бич всей моей жизни – и он же человек, который снова и снова появлялся в моих фантазиях, даже в самых непристойных, причем в непристойных чаще всего.

Здесь был Рис Андерс, и я не знала, поколотить его или поцеловать.