Читать книгу Досужие размышления досужего человека - Джером К. Джером - Страница 11

О да, в этом вопросе я хорошо осведомлен. Когда-то я и сам был младенцем, хотя тот период моей жизни был гораздо короче моей одежды в то время. Помнится, одевали меня в настолько длинную рубашку, что ее полы вечно путались в ногах, когда я брыкался. И зачем детям столько ярдов ненужной материи! Нет, я не загадки загадываю, мне действительно интересно получить ответ на вопрос, который давно меня мучает. Может быть, родителям стыдно, что ребенок такой маленький, и его одевают в длинные одежки, чтобы он выглядел побольше? Однажды я спросил об этом одну кормилицу.

– Помилуйте, сэр, – сказала она, – так ведь малыши, благослови их Господь, всегда носят длинные рубашонки.

Пришлось ей объяснить, что такой ответ хотя и проявляет похвальные чувства к младенцам, но не дает ответа на мой вопрос.

– Господи, сэр, неужели вы хотели бы одеть бедняжечек в короткие рубашки? – спросила она таким тоном, будто я предложил нечто до ужаса неприличное.

С тех пор я не решаюсь задавать вопросы на эту тему, так что причина, по которой младенцев одевают в длинные рубашки (если таковая существует), до сих пор остается для меня загадкой. Надо признать, что я не вижу смысла вообще одевать младенцев во что бы то ни было. В жизни и так приходится тратить слишком много времени на одевание и раздевание, так зачем же начинать слишком рано и без всякой на то необходимости? Зачем эти мучения тем, кто все равно только и делает, что лежит в постели? Зачем будить несчастное дитя с утра пораньше, чтобы снять одну одежку, надеть другую и снова уложить его в кровать? А вечером снова вытаскивать малыша из кровати – только для того, чтобы поменять все обратно? И после всех этих одеваний-раздеваний – объясните же мне наконец, чем отличается ночная рубашка младенца от той, которую он носит днем?

Впрочем, очень может быть, что подобными вопросами я выставляю себя на посмешище – мне говорят, что со мной это часто бывает, – поэтому я больше не стану говорить об одежде, хотя и добавлю напоследок, что было бы неплохо одевать мальчиков и девочек по-разному, чтобы отличать их друг от друга.

В настоящее время ситуация сложилась весьма неловкая: ни прическа, ни платье, ни разговор не дают ни малейшего намека на пол младенца, так что вам остается только гадать. Причем по какому-то странному закону природы ваша догадка неизменно оказывается ошибочной, и все родственники и друзья смотрят на вас как на идиота и негодяя: называя мальчика «она», вы совершаете злодеяние, по своей чудовищности сравнимое лишь с обращением «он» к девочке. Какого бы пола ни оказался именно этот младенец, противоположный ему пол вызывает презрение, и причисление к нему воспринимается всем семейством как личное оскорбление.

А если вам дорого ваше честное имя, не пытайтесь выпутаться из этого затруднения, используя нейтральное слово «дитя».

Существуют различные способы навлечь на себя позор и бесчестье. Хладнокровное убийство большой уважаемой в обществе семьи с последующим утоплением тел в резервуаре водопроводной компании сделает вас весьма непопулярной личностью в районе, пользующемся услугами этой компании, а ограбление церкви обеспечит вам искреннюю неприязнь, особенно со стороны викария. Однако если вы желаете испить до дна столь полную чашу презрения и ненависти, какую только может поднести вам собрат по разуму, назовите ребенка «оно» в присутствии матери.

Лучше всего называть предмет разговора «маленький ангел». Существительное «ангел» используется для представителей обоих полов, а прилагательное наверняка не вызовет неудовольствия. Для разнообразия можно также употреблять «прелесть» и «крошка», но «ангел» представит вас в наиболее выгодном свете. Произнесению этого слова должны предшествовать короткое хихиканье и максимально широкая улыбка. В любом случае не забудьте сказать, что у ребенка отцовский нос. Такое замечание более всего по нутру, если мне будет позволено это выражение, счастливым родителям. Поначалу они сделают вид, что не приняли ваши слова всерьез, и даже рассмеются, но вы должны прийти в возбуждение и стоять на своем. Не стоит мучиться по этому поводу угрызениями совести, поскольку нос младенца действительно похож на нос его отца – ровно настолько же, насколько он похож на все остальное, ведь там и носа-то не видно.

Друзья мои, не смейтесь над этими советами. Придет время, когда, окруженные мамочкой с одной стороны и бабулечкой с другой, подпираемые сзади стайкой восхищенных юных леди (впрочем, они не вами восхищаются), и следуя за лысым джентльменом преклонных лет, вы будете весьма благодарны за любой совет, что говорить в такой ситуации. Мужчина, я имею в виду холостого мужчину, имеет самый нелепый вид, именно когда приходится «посмотреть на младенца». При одном лишь упоминании этой пытки по спине холостяка пробегает дрожь, а кривая улыбка, сопровождающая слова, как он рад принять приглашение, должна пронзить жалостью даже материнское сердце, если только (во что я склонен поверить) вся затея не устраивается женами ради того, чтобы отвадить холостых друзей мужа.

Каково бы ни было оправдание, бедный холостяк подвергается жестокому испытанию. По звонку колокольчика прибегает прислуга, которую посылают к кормилице с просьбой принести ребенка, что служит сигналом всем присутствующим особам женского пола начать разговор о «малыше», а вы тем временем оставлены наедине со своими грустными размышлениями и раздумываете, не сослаться ли на случайно позабытую встречу и насколько велик шанс, что вам поверят. Как раз в тот момент, когда вы наконец придумали совершенно невероятную историю об ожидающем вас знакомом, дверь открывается и в комнату входит высокая, сурового вида женщина. В руках она несет нечто напоминающее тощую диванную подушку, украшенную перьями только с одного конца. Вы инстинктивно понимаете, что это и есть «малыш», и поднимаетесь со стула, тщетно пытаясь изобразить восхищение. Когда первая волна женского энтузиазма, вызванная появлением искомого предмета, спадает и число дам, говорящих одновременно, снижается до нормального уровня в четыре или пять особей, круг пышных юбок расступается, давая вам возможность подойти поближе. Вы делаете этот шаг с таким же видом, с каким сели бы на скамью подсудимых. С чувством крайней неловкости вы торжественно взираете на ребенка. Наступает полная тишина, и вы знаете, что все ждут, когда вы заговорите. Вы ломаете голову над тем, что сказать, и с ужасом обнаруживаете, что не в состоянии ничего придумать. В этот момент отчаяния ваш злобный гений, пользуясь случаем, подсовывает вам самые глупые фразы, которые только можно вообразить. Оглядев окружающих, вы с идиотской улыбкой замечаете: «А волос-то не очень много!» С минуту все молча смотрят на вас, и в конце концов величавая кормилица с серьезным видом провозглашает: «У младенцев пяти недель от роду не бывает длинных волос». За этим следует новая пауза, и вы понимаете, что вам дали второй шанс, который вы тут же бездарно теряете, осведомляясь, научился ли ребенок ходить и чем он питается.

Теперь всем понятно, что вы немного не в своем уме и заслуживаете только жалости. Тем не менее кормилица решает, что в своем уме или нет, а от обязанностей вы не увильнете и должны выполнить миссию до конца. Тоном верховной жрицы, руководящей сакральной церемонией, она протягивает вам сверток со словами: «Подержите ее, сэр». Не в силах оказать ни малейшего сопротивления, вы покорно принимаете ношу. «Передвиньте руку пониже, сэр», – командует верховная жрица, и все отступают назад, внимательно наблюдая за вами, будто вы сейчас фокус покажете.

О том, что полагается делать с младенцами, вы знаете не больше, чем о том, что о них говорить. А сделать что-то явно следует, и вам в голову не приходит ничего лучше идеи покачать несчастного ребенка вверх-вниз, приговаривая «баю-бай!» или нечто столь же глупое.

«На вашем месте я бы не стала ее трясти, – говорит кормилица. – Малышку очень легко расстроить».

Вы поспешно перестаете трясти ребенка, искренне надеясь, что еще не успели слишком далеко зайти. И тут сама малышка, до того момента взиравшая на вас со смесью ужаса и отвращения на лице, решает положить конец этому безобразию и начинает вопить в полный голос, что заставляет верховную жрицу броситься к вам и выхватить младенца из ваших объятий.

– Тише, тише, моя сладкая!

– Невероятно! – замечаете вы самым любезным тоном. – С чего бы она вдруг расплакалась?

– Да это вы, должно быть, что-то не так сделали! – с негодованием отвечает мать. – Ни с того ни с сего ребенок плакать не станет!

Судя по всему, окружающие подозревают, что вы исподтишка тыкали младенца иголками.

Несносное создание наконец замолкает и наверняка молчало бы и дальше, если бы какому-то умнику не вздумалось показать на вас со словами: «А ну-ка, малышка, кто это?» Неглупый ребенок, узнав вас, принимается вопить еще громче, чем прежде. Тогда некая упитанная леди замечает: «Странно, что дети могут испытывать неприязнь к кому-то». На что кто-нибудь другой отвечает с загадочным видом: «О, дети знают инстинктивно», и кто-то еще добавляет: «У них замечательная способность чувствовать!» Теперь уже все косятся на вас, самого отъявленного мерзавца, и восхищенно думают, что ваше истинное лицо, невидимое другим, сумел инстинктивно разглядеть младенец.

Впрочем, несмотря на все преступления и ошибки, младенцы бывают полезны: они несомненно полезны, когда нужно заполнить пустое сердце; они полезны, когда, услышав их зов, затуманенные заботами лица озаряются солнечным светом любви; они полезны, когда их крохотные пальчики разглаживают морщины в улыбки.

Малыши такие странные! Неведомо для самих себя, они играют комедиантов на великой сцене жизни, привнося юмор в ее глубокую трагедию. Каждый из них оказывает слабое, но упорное сопротивление устоявшемуся порядку и всегда делает не то, что следует, не там, где следует, не тогда, когда следует, и не таким способом, каким следует. Юная няня, пославшая Дженни поглядеть, чем заняты Томми и Тотти, и велеть им «немедленно прекратить», прекрасно знала детскую натуру. Дайте обычному малышу возможность сделать что-то запретное, и если он этого не сделает, поскорее зовите доктора.

Малыши обладают настоящим талантом совершать самые нелепые поступки, причем с таким серьезным и суровым видом, что ими невозможно не восхититься. Деловитость, с которой двое малышей, взявшись за руки, со всех ног ковыляют на восток, пока разозленная старшая сестра кричит на них, требуя следовать за ней на запад, рассмешит любого, кроме разве что самой старшей сестры. Малыши обходят солдата кругом, с величайшим любопытством разглядывая его ноги, и тычут в него пальцами, чтобы убедиться, что он настоящий. Они упорно стоят на своем, не слушая никаких доводов и ставя несчастную жертву в ужасно неловкое положение, утверждая, что застенчивый юноша на противоположном сиденье автобуса их «папа». Людный перекресток для них самое подходящее место, чтобы обсуждать семейные проблемы во все горло. Переходя улицу, они вдруг не могут удержаться от танца прямо посреди дороги, а входная дверь оживленного магазина, разумеется, лучшее место, чтобы присесть и снять ботинки.

Дома они непременно воспользуются самой большой тростью или зонтом, предпочтительнее всего раскрытым, чтобы подняться по лестнице. На них внезапно нахлынет неудержимая волна любви к Мэри Энн именно в тот момент, когда преданная служанка чистит кастрюли, и выплеснуть свои чувства они могут только одним способом – обняв ее безотлагательно. Что касается еды, то излюбленные блюда малышей – уголь и кошачье мясо. Они бережно прижимают к себе кошку, держа ее вниз головой, и демонстрируют любовь к собаке, дергая ее за хвост.

От малышей сплошные неприятности, они переворачивают дом вверх дном, их содержание обходится в кругленькую сумму, и тем не менее без них в доме неуютно. Что это за дом, в котором не слышна безостановочная детская болтовня и где никто не шалит?! Без топающих ножек в комнатах воцарится гнетущая тишина, да и разве вы не потеряете друг друга без звонких голосов, призывающих вас обоих?

Дети должны объединять родителей, однако иногда мне приходит в голову, что крохотная ручка вбивает между ними клин. Весьма неучтиво с моей стороны упрекать чистейшую из всех человеческих привязанностей – то, что делает женщину воистину женщиной, – материнскую любовь. Это святая любовь, которую мы, мужчины, как создания более черствые, не в силах понять, и я отношусь к ней с почтением, но все же скажу, что ей не следует полностью поглощать и другие привязанности. Малышу не нужно занимать все ваше сердце целиком, подобно тому богачу, который построил ограду вокруг колодца в пустыне, – разве не стоит рядом с ним другой путник, томимый жаждой?

В своем желании быть хорошей матерью не стоит забывать о необходимости быть хорошей женой. Не изливайте всю свою любовь и заботу на один-единственный объект. Если бедняга Эдвин предлагает сходить в гости или в театр, не отвечайте каждый раз с негодованием: «Как же я могу оставить малыша!» Не проводите все вечера в детской, не ограничивайтесь в разговорах обсуждением коклюша и кори. Мои милые дамы, ребенку вовсе не грозит смерть от каждого чиха; в доме не начнется пожар, и няня не сбежит с прохожим солдатом, если вы выйдете на улицу; и кошка не уляжется на грудь вашего бесценного малыша, если вы на минутку покинете детскую. Вы слишком трясетесь над своим единственным птенчиком и заставляете всех остальных напрасно переживать. Попробуйте вспомнить, что у вас есть и другие дела, и ваше хорошенькое личико не будет постоянно собрано в морщинки, а в гостиной станет так же оживленно, как и в детской. Уделите немного внимания и вашему большому ребенку: потанцуйте с ним, назовите его ласковыми именами, пошутите с ним время от времени. Только первенец отнимает у матери все ее время – пять или шесть детей требуют гораздо меньше внимания, чем один-единственный. Однако к тому времени может быть уже поздно: дом, в котором для него нет места, и жена, которая слишком занята другими делами, перестают привлекать вашего неразумного мужа, и он научится находить уют и ласку в другом месте.

Впрочем, довольно! Если я наговорю чего-нибудь еще в этом же роде, то наверняка приобрету репутацию ненавистника детей. Видит Бог, я к ним не принадлежу. Да и у кого хватит на это духу при виде невинных лиц малышей, столпившихся в застенчивой беспомощности у ворот, ведущих в мир!

Этот мир – тесный круглый шарик! – должно быть, выглядит в их глазах громадным загадочным местом. Задний двор – целый неисследованный континент! А какое захватывающее путешествие можно совершить в чулан под лестницей! С каким восторгом дети смотрят на длинную улицу – им, как и нам, взирающим на звезды, хочется знать, где конец этого пути. А какие серьезные не по годам взгляды они бросают вдоль самой длинной из всех улиц – вдоль долгой, тускло освещенной аллеи жизни, протянувшейся перед ними. И какие испуганные бывают порой эти взгляды! Однажды вечером я видел кроху, сидящего на ступенях лачуги в Сохо, и мне никогда не забыть выражение его сморщенного личика в свете газового фонаря – выражение унылого отчаяния, словно он увидел, как этот убогий двор превращается в убогую дорогу его жизни, и от невидимой другим картины смертельный ужас сжал его сердце.

Бедные маленькие ножки, только начинающие путь по каменистой дороге! Мы, бывалые путешественники, ушедшие далеко вперед, можем лишь задержаться на мгновение, чтобы помахать вам рукой. Вы выходите из темноты, и мы, оглядываясь назад, видим вдали ваши крохотные силуэты на вершине холма, видим, как вы протягиваете к нам руки. Счастливого вам пути! Мы бы остались здесь и взяли ваши руки в свои ладони, но шепот великого океана звучит в ушах, и мы не можем медлить. Мы должны спешить к нему – туда, где призрачные корабли ждут нас, подняв черные паруса.

© Перевод О. Василенко