Читать книгу Досужие размышления досужего человека - Джером К. Джером - Страница 12

Я всегда любил поесть и попить, даже когда был ребенком, причем в детстве особенно любил поесть. В те времена у меня был аппетит и не было проблем с пищеварением. Однажды к нам на ужин пришел джентльмен с землистым лицом и тусклым взглядом. Минут пять, явно пораженный зрелищем, гость внимательно наблюдал за тем, как я ем, затем обратился к моему отцу с вопросом:

– У вашего сына никогда не бывает несварения желудка?

– Ни разу не слышал, чтобы он жаловался на нечто подобное, – ответил отец. – Колики, у тебя когда-нибудь бывает несварение желудка?

Меня все называли Колики, но это было только прозвище.

– Нет, папочка, – сказал я и, подумав, добавил: – А что такое несварение желудка?

Джентльмен с лицом землистого цвета посмотрел на меня с изумлением, смешанным с завистью, а потом с бесконечной жалостью в голосе медленно произнес:

– Ты сам узнаешь, когда время придет.

Моя милая матушка часто говорила, что ей нравится, когда у меня хороший аппетит, и мне приятно думать, что своим аппетитом я наверняка доставил ей немало удовольствия. Здоровый, растущий мальчик, который много двигается и не позволяет себе слишком углубиться в учебу, как правило, может удовлетворить самые высокие требования к его аппетиту.

Забавно наблюдать, как едят мальчики, если вам не приходится платить за их кормежку. Для них плотный обед включает полтора фунта ростбифа и пять или шесть крупных картофелин (лучше водянистых, они сытнее), полную тарелку овощей, четыре больших ломтя йоркширского пудинга и парочку клецек, несколько яблок, пригоршню орехов, полдюжины булочек и бутылку имбирного пива. А потом мальчики идут играть.

С каким презрением они, должно быть, смотрят на нас, мужчин, которые вынуждены прилечь на пару часиков после ужина, состоящего из ложки прозрачного бульона и куриного крылышка!

Впрочем, и у нас есть чему позавидовать. Мальчикам неведома роскошь насыщения, они всегда голодны. Они не могут вытянуть ноги, заложить руки за голову и, закрыв глаза, погрузиться в неземное блаженство, охватывающее плотно поужинавшего мужчину. На мальчиков ужин никакого воздействия не оказывает, а для мужчины это волшебный эликсир, после которого мир меняется к лучшему и загорается новыми красками. После хорошего ужина мужчину охватывает любовь ко всем окружающим: он ласково погладит кошку и с нежностью в голосе назовет ее киской, испытает сочувствие к уличным музыкантам, а не замерзли ли они там? И на мгновение даже забудет о ненависти к родственникам жены.

Хороший ужин выявляет в человеке все лучшие качества. Под его благотворным воздействием мрачные и сварливые становятся приветливыми и разговорчивыми. Вечно кислые и чопорные джентльмены, которые обычно выглядят так, словно их диета состоит из уксуса и слабительного, после ужина расплываются в улыбке и склонны погладить малышей по головке и поговорить с ними – в туманных выражениях – о шестипенсовых монетках. Серьезные мужи оттаивают и слегка оживляются; заносчивые юноши с огромными усами забывают о необходимости раздражать окружающих.

Я и сам всегда впадаю в сентиментальность после ужина. Только в это время я могу по достоинству оценить любовные романы: когда главный герой прижимает «ее» к сердцу в последнем безумном объятии, подавляя рыдания, мне становится так грустно, словно на раздаче в вист я вытянул всего лишь двойку; а когда в конце концов героиня умирает, я заливаюсь слезами. Если бы я прочитал ту же самую историю с утра пораньше, я бы над ней посмеялся. Пищеварение, или, точнее, несварение, оказывает удивительное воздействие на душу. Если мне захочется написать нечто весьма патетическое, то есть если мне захочется попытаться написать нечто весьма патетическое, я заранее съем полную тарелку горячих кексов с маслом, и тогда, к тому времени как я усядусь за письменный стол, меня охватит невыразимая меланхолия. Перед глазами возникнет убитая горем влюбленная парочка, расстающаяся навсегда у одинокой калитки в изгороди, а вокруг будут сгущаться грустные сумерки, и лишь отдаленное позвякивание овечьих колокольчиков нарушит страдальческую тишину. Старики сидят, не сводя взгляда с увядших цветов, пока пелена слез не начнет застилать глаза. Хрупкие девицы ждут, выглядывая в окна, но «он не приходит», а годы идут, и густые золотистые кудри белеют и редеют. Младенцы, которых они качали на руках, стали взрослыми мужчинами и женщинами, и у них уже есть свои пухленькие непоседы, а товарищи по играм, с которыми они смеялись до слез, безмолвно лежат под травяным ковром. А они все еще ждут и выглядывают, пока темные тени неведомой ночи не подкрадутся незаметно, обнимая их со всех сторон, и весь этот мир с его детскими заботами не померкнет в усталых глазах.

Мне видятся бледные трупы в бурных волнах, смертные одры, залитые горькими слезами, и могилы в пустынях, где нет человеческого следа. Мне слышатся безумные стенания женщин, тихий плач детей, сухие всхлипывания сильных мужчин. И все из-за кексов. Баранья котлета и бокал шампанского не навели бы меня на столь грустные фантазии.

Полный желудок – отличное подспорье для поэта, и вообще любые сантименты невозможны натощак. У нас нет ни времени, ни желания погружаться в придуманные проблемы, пока мы не избавились от реальных бед. Мы не станем вздыхать над мертвой птичкой, если в доме судебный пристав, а если наши мысли только о том, где бы взять еще шиллинг, то нам не до переживаний по поводу холодной улыбки квартирной хозяйки – пусть себе улыбается хоть холодной улыбкой, хоть горячей, хоть любой другой.

Глупцы, а глупцами я презрительно именую тех, кто не разделяет моего мнения; и если есть на свете человек, которого я презираю больше, чем кого бы то ни было, так это тот, чье мнение хоть в чем-то отличается от моего хотя бы по одному вопросу, так вот, глупцы, не испытавшие несчастий в полной мере, говорят, что душевные страдания гораздо тяжелее телесных. Какая романтическая и трогательная теория! Отличное утешение для безответно влюбленного юнца, который смотрит сверху вниз на бледное лицо голодного бедняка и думает: «Ах, как ты счастлив по сравнению со мной!» Она также приносит успокоение старому толстяку, со смехом рассуждающему о превосходстве бедности над богатством. Да только чушь все это – сплошное ханжество, и ничего более. Раскалывающаяся от боли голова быстро заставляет забыть разбитое сердце. Сломанный палец изгоняет все воспоминания об опустевшем стуле. А когда в желудке совсем пусто, то голод заглушает все остальные чувства.

Мы, холеные и упитанные, вряд ли способны вообразить себе, что такое голод. Мы знаем, каково не иметь аппетита и отворачиваться от поставленных перед нами изысканных яств, но не представляем себе, что такое мечтать о еде: грезить о хлебе, когда другие выбрасывают его; жадно вглядываться голодными глазами в скудную похлебку в очаге за грязным оконным стеклом; страстно желать кусочек горохового пудинга и не иметь на него денег; с аппетитом жевать сухую корку и считать обглоданную косточку деликатесом.

Для нас голод – это роскошь, пикантный соус, придающий вкус блюдам. Имеет смысл нагулять аппетит, чтобы потом испытать блаженство от еды и питья. Если вы хотите получить настоящее удовольствие от ужина, совершите загородную прогулку миль на тридцать после завтрака и не ешьте ни кусочка, пока не вернетесь домой. Как заблестят ваши глаза при виде белой скатерти и расставленных на ней блюд! С каким вздохом облегчения вы отставите опустошенную пивную кружку и положите вилку и нож! А как уютно вы себя почувствуете после ужина, откинувшись в кресле и закурив сигару и с какой радостью улыбнетесь окружающим!

Однако прежде чем реализовать этот план, убедитесь, что вас в самом деле будет ждать сытный ужин, иначе испытаете жестокое разочарование. Помнится, однажды я с другом – да, это был старина Джо, – ах, как мы теряем друг друга в сутолоке жизни! Прошло уже лет восемь, с тех пор как я в последний раз видел Джозефа Тэбоя. Как приятно было бы снова увидеть его веселое лицо, пожать сильную руку и услышать задорный смех! Кстати, Джо мне должен четырнадцать шиллингов. В общем, мы вместе проводили праздники и однажды утром, после раннего завтрака, отправились на невероятно длинную прогулку. Прошлым вечером мы заказали на ужин утку.

– Купите утку побольше, мы вернемся ужасно голодные, – попросили мы хозяйку.

Утром, когда мы уходили, очень довольная хозяйка подошла к нам.

– Джентльмены, я нашла вам утку, как вы просили. Надеюсь, вы с ней справитесь! – И показала нам птицу размером с дверной коврик.

Мы улыбнулись и обещали попробовать; и в наших словах прозвучала сдержанная гордость людей, знающих себе цену. И мы отправились в путь.

Разумеется, мы сбились с дороги: в деревне это случается со мной постоянно и очень меня раздражает, поскольку спрашивать дорогу у встречных совершенно бесполезно – все равно что поинтересоваться у служанки в меблированных комнатах, как заправлять постель. Вам придется громко прокричать свой вопрос три раза, прежде чем он проникнет внутрь крепкого черепа. На третий раз крестьянин медленно поднимет голову и уставится на вас непонимающим взглядом. Вам придется кричать в четвертый раз, и тогда он повторит ваш вопрос и надолго задумается. У вас будет время досчитать до двухсот как минимум, а затем со скоростью три слова в минуту крестьянин скажет: «Лучше всего вам было бы…» – и тут он заметит другого такого же идиота, идущего встречным курсом, и во всю глотку сообщит ему все подробности и попросит совета. Потом эти двое потратят четверть часа на споры и в конце концов сойдутся во мнении, что вам следует пойти прямо, повернуть направо, пройти через третью калитку и продолжать идти налево до коровника старика Джимми Милчера, потом через поле и через ворота у сеновала сквайра Граббина и не сходить с лошадиной тропы, «пока не окажетесь напротив холма, где стояла ветряная мельница – правда, сейчас ее там нет, – затем направо, оставив позади плантацию Стиггина». Вы благодарите их и удаляетесь, страдая от мучительной головной боли и не имея ни малейшего понятия, куда же вам идти, – ясно только, что цель вашего путешествия находится где-то, где есть калитка, в которую нужно пройти, а за следующим поворотом вы обнаруживаете четыре калитки, и все они ведут в разных направлениях!

Мы выдержали эту пытку два или три раза. Мы месили грязь в полях, переходили вброд ручьи, перелезали через живые изгороди и заборы. Мы успели поссориться, выясняя, кто виноват в том, что мы в самом начале свернули не туда. В прескверном расположении духа, усталые, со стертыми ногами, мы все же утешали себя надеждой, что нас ждет утка. Она стояла у нас перед глазами, как мираж, и заставляла продолжать путь. Мысль об ужине звучала как призыв боевой трубы для нерешительных. Мы говорили об утке и подбадривали друг друга воспоминаниями о ней. «Давай, давай, – говорили мы, – а то утка пропадет».

Проходя мимо постоялого двора в деревне, мы испытали нестерпимое искушение подкрепиться сыром и хлебом, но героически сдержались: чем сильнее мы проголодаемся, тем больше насладимся уткой!

Когда мы наконец добрались до города, нам словно ударил в ноздри запах жаркого, и последнюю четверть мили мы одолели за три минуты. Бегом взлетев по лестнице, мы наскоро умылись, переоделись, прошли в столовую и сели за стол, потирая руки, пока хозяйка снимала крышку. Я схватил вилку и нож и принялся нарезать утку.

Нарезание почему-то потребовало огромных усилий. Минут пять я сражался с уткой, не оставив на ней даже царапины, и тогда Джо, занятый поглощением картошки, поинтересовался, не лучше ли передать нож тому, кто знает, как им пользоваться. Я пропустил глупое замечание мимо ушей и вновь навалился на утку, причем с такой силой, что несчастная птица покинула блюдо и спряталась за каминной решеткой. Мы выудили оттуда беглянку, и я приготовился к новой попытке, но Джо стал совсем невыносим и заявил, что если бы он знал, что мы будем играть нашим ужином в хоккей, то перекусил бы хлебом с сыром на постоялом дворе.

Не в силах спорить, я с достоинством положил нож и вилку и предоставил Джо самому атаковать бедную птичку. Какое-то время он трудился молча, потом пробормотал: «Проклятая утка!» – и снял пиджак. В конце концов, при помощи долота, мы все же вскрыли тушку, но есть ее оказалось решительно невозможно: на вкус мясо напоминало резину. Пришлось ограничиться овощами и яблочным пирогом. Убийство бедного селезня было страшным грехом, но что поделать, в этой стране совсем не уважают традиции.

Я хотел поговорить о том, как мы едим и пьем, но до сих пор не сказал ни слова о напитках. Видите ли, напитки – это одна из тем, в которых не следует выглядеть знатоком. Прошли времена, когда мужчине полагалось каждый вечер напиваться перед сном, а трезвая голова и твердая рука больше не вызывают упреков в женственности. Напротив, в наши дни прискорбного упадка дух перегара, красный нос, шаткая походка и хриплый голос считаются отличительными признаками не джентльмена, а мерзавца.

Впрочем, жажда человеческая и в наши времена по-прежнему невероятно велика. Мы все равно пьем, не под одним предлогом, так под другим. Мужчина чувствует себя неуютно без стакана на столе. Мы пьем перед едой, во время еды и после еды. Мы пьем, встречаясь с другом, а также прощаясь с другом. Мы пьем за разговором, читая книгу и предаваясь размышлениям. Мы пьем за здоровье других и наносим вред своему собственному. Мы пьем за королеву, за армию, за дам и всех остальных, за кого только можно выпить, а если список окажется слишком коротким, я думаю, можно выпить и за тещу.

Кстати, мы никогда не едим за чье-то здоровье, а только пьем. Почему бы нам время от времени не подняться со стула и не съесть пирожное за чью-нибудь удачу?

Признаться, лично я не понимаю постоянную необходимость выпить, испытываемую большинством мужчин. Я могу понять, когда пьют, чтобы забыть печали или отогнать неприятные мысли. Я могу понять, когда невежественные массы, обожающие наливаться алкоголем, – о да, разумеется, такое поведение шокирует; нас, живущих в уютных домах и пользующих всеми благами и благословениями цивилизации, шокирует, что обитатели сырых подвалов и продуваемых всеми ветрами чердаков выползают в теплые, горящие огнями пивные, чтобы на краткое мгновение уплыть из своего тусклого мирка на волнах джина в реке забвения.

Однако прежде чем в ужасе воздеть руки при виде столь греховного образа жизни, подумайте, какую жизнь на самом деле ведут эти несчастные. Представьте себе нищенскую убогость их скотского существования, которое тянется год за годом в тесной, шумной комнате, где, скученные, словно крысы в канализации, они барахтаются, болеют и спят; где чумазые дети визжат и дерутся, а неряшливые женщины с пронзительными голосами раздают затрещины, бранятся и ворчат; где заваленные мусором улицы непрерывно грохочут, а в вонючем доме постоянный бедлам.

Подумайте, каким увядшим прутиком представляется им, лишенным разума и души, прекрасный цветок жизни. Лошадь в стойле чует сладкий запах сена и с удовольствием жует спелый овес. Сторожевой пес в конуре моргает на солнышко, видит во сне восхитительную погоню по росистым лугам и с довольным тявканьем просыпается, чувствуя ласковую руку хозяина. А в унылой жизни этих человеческих обрубков никогда не блеснет ни единый лучик солнца. С той минуты, как они выползают из неудобной постели, и до минуты, когда снова в нее возвращаются, у них нет ни мгновения настоящей жизни. Они не знают, что такое развлечения, отдых или приятная компания. Радость, печаль, смех, слезы, любовь, дружба, тоска, отчаяние – все это для них лишь слова. С того дня, когда эти несчастные впервые увидели свой убогий мир, и до дня, когда с проклятием на устах они навсегда сомкнут веки, а их останки закопают с глаз долой, их ни разу не согреет участливое прикосновение, не взбудоражит мысль, не повлечет за собой надежда. Во имя Господа милосердного, позвольте же им заливать в глотки лишающую рассудка жидкость и на мгновение почувствовать себя живыми!

Что ж, можно сколько угодно говорить о сантиментах, но в этом мире истинное счастье обретается в желудке. Кухня – главный храм, где мы поклоняемся богам, пылающий очаг – наш священный огонь, а повар – верховный жрец. Он могучий и к тому же добрый волшебник. Он облегчает любое горе, изгоняет любую неприязнь и делает любовь еще слаще. Господь велик, и повар – Его пророк. Давайте же будем есть, пить и веселиться.

© Перевод О. Василенко