Читать книгу Стоит только замолчать - Джесси Болл - Страница 17

[От инт. Когда я начал брать эту серию интервью, Ода Минако, сестра Сотацу, проживала не в этом городе – возможно, в Корее. И то, чем я занимался, она сочла настолько важным, что, услышав про меня от родственников, решила наведаться в Японию на несколько дней, специально чтобы со мной поговорить. Эти интервью тоже проводились в доме, который я снимал. Это была привлекательная женщина, уже, разумеется, в годах, одетая с неброской изысканностью. Кажется, она получила прекрасное образование и в Корее преподавала в университете, а какой предмет, не припомню. Когда полиция схватила Сотацу, сестры не было в городе: она уехала учиться; ради свидания с Сотацу она вернулась из Токио. Она не могла припомнить в точности, какого числа это было и когда имела с ним свидания – раньше или позднее, чем другие члены семьи. В любом случае, она сказала, что благодаря своей дружбе в детские годы с одним из полицейских получила дозволение зайти в камеру и посидеть рядом с Сотацу; такое не разрешалось больше никому из членов семьи, о таком не упоминал ни один другой источник.]

≡

инт.: Итак, вы находились там, сидели рядом с ним в камере. Вы, молодая женщина, которую в разгар работы над кандидатской диссертацией вызвали сюда, чтобы втянуть, должно быть, в самую абсурдную за всю вашу жизнь ситуацию.

минако: Я на него злилась. Он никогда не лгал, ни разу в жизни, и потому я была уверена, что признание правдиво. Я беспокоилась за тех, кто пропал без вести. Двоих я знала лично – переживала так, как не переживали остальные мои родные, и потому-то…

инт.: И потому для вас все было сложнее?

минако: Вы могли бы так сказать, но, полагаю, это для всех нас было не просто сложно, а чересчур сложно.

инт.: Разумеется, я не хотел сказать…

минако: Знаю и понимаю. Я просто хотела сказать, что в этой ситуации моя преданность, мой безотлагательный долг раздваивались. Я одновременно хотела помочь брату, человеку, которого очень любила, как никого больше за всю жизнь. Если честно, я его всем предпочитала: любила сильнее, чем Дзиро, мать или отца. У нас в семье только он читал книги по-настоящему, как и я, только он поощрял мое желание учиться. Он писал много стихов. Он был культурный человек, вот только не знаю, знал ли об этом кто-нибудь, кроме меня. По-моему, он никого в это не посвящал… Я хотела ему помочь, но в то же время я хотела найти тех двух пропавших – женщину, которая раньше учила меня играть на скрипке, и мужчину, синтоистского жреца, у которого я бывала в детстве. Я очень беспокоилась из-за того, что они пропали, и остро чувствовала вину за их исчезновение. Если я могу сделать что-то, чтобы им помочь, я должна это сделать – так я сказала себе.

инт.: И это побудило вас к определенной линии поведения?

минако: Человек не может сказать, как себя повел или почему повел себя именно так – по большому счету, этого человек не может. Такие ситуации – они же намного сложнее, чем любые дилеммы “или\или”. Подбирать события парами и подкладывать одно к другому, точно карты, – значит упрощать. Наверно, если вы играете в го или сёги, от такого способа может быть польза, но в жизни не так.

инт.: Но вы могли бы просто что-нибудь сделать, чтобы сделать его пребывание там чуть более сносным, сделать, не углубляясь в вопрос, виновен он или нет, либо – альтернативный вариант – попытаться расспросить его о преступлении.

минако: Я делала второе. Я сидела рядом с ним и говорила ему, что он мой брат, что я не разрываю с ним узы родства из-за того, что случилось, но мне надо узнать, можно ли помочь этим людям или…

инт.: Или?

минако: Или им уже ничем не поможешь.

инт.: А он говорил с вами?

минако: Нет. Смотрел на меня, когда я входила. Сидел рядом со мной. Держал меня за руку. Когда я уходила, мы обнимались. Но слов не было. Казалось, он стал бессловесным. Экспрессивность его поведения усилилась. Его действия больше не хватались за слова, как за подпорки. Все, что он хотел сказать, он говорил лицом. И глазами. И руками.

инт.: И что вам сказали лицо, глаза, руки? Как они говорили с вами?

минако: Сказали, что у него нет никакой надежды, ни капли. Что он дожидается, пока умрет, и чувствует, искренне чувствует, что ни в малейшей мере не принадлежит ни к одному сообществу людей, ни к нашему, ни к любому на свете.

инт.: Но он обнял вас.

минако: Я первая его обняла. Может быть, скорее по привычке, чем по какой-то другой причине. Или от скуки. Кто знает? Он уже долго просидел в камере.

инт.: Его молчание – были ли вы готовы к его молчанию, исходя из того, каким он был в детстве?

минако: Все зависит от контекста. Ни одна ситуация, в которой он оказывался в детстве, не имела ничего общего с той, в которой я с ним увиделась.