Читать книгу Стоит только замолчать - Джесси Болл - Страница 18

[От инт. Дзиро, узнав, что Минако приезжала давать интервью, решил меня предостеречь. Сказал, что она всегда была настроена против Сотацу, что она упивалась престижем, который обеспечило семье его преступление (аргумент необычный, необычный и мне непонятный), что отчасти из-за ее вмешательства ход дела Сотацу изменился к худшему. Я принял эту информацию к сведению, но абсолютно никаких практических действий не предпринял.]

≡

инт.: Итак, до того свидания, о котором вы только что начали рассказывать, вы навещали его раз пять или шесть, просто приходили и усаживались рядом?

дзиро: Как я уже говорил, я просто приходил и усаживался рядом. Я и не рассчитывал, что смогу сделать что-то, кроме этого. Я был совсем молод, ума не мог приложить, что ему сказать и вообще найдется ли, что в таком случае сказать.

инт.: Но потом вас прорвало.

дзиро: Да, меня прорвало, на восьмом или на девятом свидании.

инт.: Не могли бы вы рассказать, из-за каких событий это случилось?

дзиро: В этом городе нам стало плохо жить. С матерью никто не разговаривал. Мое общество терпели только мои самые закадычные друзья, но даже они – не прилюдно. Отец – а он всю жизнь был рыбаком – просто не мог сбыть свой улов. Его рыбу никто не покупал. А до белого каления все дошло, когда отец как-то забрел в магазин. Не знаю, что он хотел купить, но продавец отказался его обслуживать. Они заспорили, и спор выплеснулся на улицу. Кажется, дед продавца пропал вместе с остальными. Они стали кричать друг на друга. Меня там не было, обо всем, что случилось, я знаю только то, что другие люди рассказывают.

инт.: И что они рассказывают?

дзиро: Что отец отрицал вину Сотацу. Говорил, что Сотацу этого не делал. Просто повторял эти слова, снова и снова, и хотя вначале именно продавец вел себя агрессивно – отказался его обслуживать, выгнал из магазина, на улице уже мой отец проявил агрессию. Просто кричал на всех, наседал на людей – совершенно невиданное поведение. Он твердил и твердил: “Он этого не делал. Он этого не делал. Вы его с детства знаете. Вы его знаете. Он этого не делал”. Собралась толпа, все разозлились. Его кто-то ударил. Он упал. Другие тоже взялись его бить. Его избили, и многие топтали его ногами, пока не приехала полиция. Он сильно пострадал, его пришлось везти в больницу. И тогда-то дело обернулось плохо.

инт.: Как так?

дзиро: В больницу его не взяли. И его пришлось везти в другую больницу, и там его все-таки взяли.

инт.: Как могло случиться, что его не взяли в больницу?

дзиро: По-моему, главный врач тоже был в каком-то родстве с какой-то жертвой Исчезновений.

инт.: Итак, все это было перед свиданием, да?

дзиро: В тот день я пошел к Сотацу. Он ничего не знал обо всем этом и был такой же, как всегда, просто сидел в камере. Увидел меня, встал и подошел к решетке. Я посмотрел на него и подумал: могу ли я что-то разглядеть в нем, какую-то перемену, сделавшую его другим человеком, не таким, каким я его знаю? Я смотрел на него очень внимательно. Хотел разглядеть, кто передо мной. И это был не другой человек. Это был мой брат, Сотацу. Я знал его всю жизнь. Нелепо было думать, что он сделал такое. Он этого не делал. У меня внезапно появилась железная уверенность. Я сказал ему: “Брат, я знаю, ты этого не делал. Не знаю, откуда взялось это признание, но то, что в нем, – ложь. Я-то знаю”. И я взял его за руку, сквозь решетку.

инт.:Полицейские разрешили вам дотронуться до его руки?

дзиро: Не помню, что делали полицейские. Наблюдали, но не мешали нам. Не думаю, что они считали Сотацу хоть чуть-чуть опасным. Если бы вы его хоть раз увидели, вы бы не сочли его опасным, ни в малейшей мере.

инт.: И что он сказал – вы говорили, тогда он заговорил, – что он сказал?

дзиро: Он сказал: “Брат, я ничего не делал. Я этого не делал”.

инт.: А вы что сказали? Наверно, для вас это стало шоком.

дзиро: Шоком – нет. Именно этого я от него и ждал. Я сказал ему, что он этого не делал, потому что я верил, что он этого не делал, и тут он ответил, подтвердил мои слова. Все было совершенно ясно.

инт.: Но, должно быть, вы испытали определенное облегчение?

дзиро: Даже не знаю. Внезапно там, где раньше было пусто, выросла здоровенная гора, которую надо было покорять. Теперь встал вопрос, каким способом попробовать его вытащить. Раньше это были просто свидания, просто стоишь там – и все. В общем, я тут же включил мозги.

инт.: И вы ему что-то сказали?

дзиро: Я сказал, что ему надо добиться, чтобы пришел адвокат, и что ему надо подписать документ с отказом от признания. Я сказал, что если он согласен, пойду запишусь, чтобы пригласить адвоката. Но он заколебался. “Не знаю, – сказал он. – Не думаю, что это важно”. А я попытался убедить его, что да, важно, сам не знаю, что я ему наговорил, но, когда я уходил, он согласился поговорить с адвокатом и сказать адвокату то, что сказал мне. Я ушел и сразу же поехал в больницу, навестить отца. Мать была у него, и я им сказал. Мать прямо затряслась. Она не плакала, просто сидела и тряслась. Отец был почти весь забинтован и тому подобное. Он сделался словно каменный. Он сказал: “Почему он подписал признание, спроси его”. Я сказал, что не подумал его об этом спросить. Он сказал, что надо было подумать. Я извинился, что не подумал об этом. Он всегда был со мной очень суров, мой отец.

инт.: И тогда вы пошли записываться на визит адвоката?

дзиро: Да.

инт.: Вы сказали, что адвокат должен был прийти через три дня.

дзиро: После этого я снова пошел к брату. Это было, наверное, на следующий день. Мне надо было на работу, так что я пришел к нему поздно. Он, казалось, впервые обрадовался, что я пришел. Я у него спросил, почему он подписал признание. Если он этого не делал, зачем подписал? Он сказал, что об этом говорить не может. Я сказал, что придется. Он снова примолк. Я не смог из него выжать больше ничего. Простоял там минут сорок пять, надеялся, что он передумает и заговорит. Но нет. Я напомнил ему, что приду с адвокатом, и ушел.

инт.: Какого числа это было?

дзиро: Не помню какого. Столько времени прошло! Он отсидел уже недели две, никак не меньше. На следующий день я встал и поехал навестить отца, а от него на завод, к самому началу смены. У меня еще была надежда. Я думал, может, адвокат сумеет его убедить, чтоб он рассказал про это. Когда я приехал в больницу, отец уже шел на поправку. В тот день его собирались выписать. Он сам мог ходить. Я сообщил ему новости – мол, я устроил, что придет адвокат, попробовал выяснить насчет признания. Он держался очень холодно.

инт.: Что он сказал?

дзиро: Со мной он всегда был очень холоден. Думаю, он никогда меня не любил. Но в этот раз он был очень суров. То, что с ним случилось… Может быть, на это он истратил что-то, что было у него внутри. И теперь этого чего-то в нем больше не было. Он сказал, что я дурак. Что я на побегушках у дурака и что я дурак. Пока он это высказывал, пришла сестра. Я даже не знал, что она здесь. Думал, она в Токио. Они оба талдычили, что Сотацу подписал признание и оно, должно быть, правдивое. Что я всегда верю людям, что я дурачок, что я должен препоручить дело тем, у кого побольше соображения. Сказали, ясно, что он совершил преступление, и теперь надо заставить его сознаться таким образом, чтобы он избежал казни. А это, другое, то, что он невиновен, – только фантазия, фантазия, которую я ему навязал. Когда я рассказал, как сказал Сотацу, что считаю его невиновным и мои слова подтолкнули его сказать мне, что он невиновен, сестра рассердилась. Сказала мне, что я глупый – разгуливаю по городу, веду себя вот так, что я не должен ворошить осиное гнездо. Отец с ней согласился. Сказал, чтобы я ушел, что дома мы увидимся, а теперь ему хочется отдохнуть. Ближе к вечеру он собирается вернуться домой, но пока ему хочется отдохнуть. Я ушел вместе с сестрой, и она снова сказала мне, что я идиот, потому что причиняю отцу новые неприятности и беспокойство, а он и так попал в больницу, его избили, он был на грани смерти. Я попросил прощения. Я растерялся и… опять же… я так все время говорю, но я был очень молод и мало знал жизнь. Теперь, наверно, я поступил бы по-другому, но вообще-то моя сестра всегда оказывалась права. И отец тоже. Я не оправдал надежд их обоих.

(Конец записи.)