Читать книгу Миниатюрист - Джесси Бёртон - Страница 8

На обратном пути Йохан лежит на затянутой шелком скамье, как тюлень на песке, он съел столько, что не в силах пошевелиться. После ухода Меерманса они пробыли в гильдии еще час, и все это время он места себе не находил. Взгляд рассеянный, весь в своих мыслях, а жены будто и нет. Сейчас он впал в забытье, а Нелле так хочется задать ему разные вопросы. Почему все беспрестанно улыбались, хотя производили впечатление довольно несчастных? В животе, под кружевной нижней юбкой, у нее урчит от голода. Следовало, конечно, поесть, но она почему-то была уверена, что стоит ей положить в рот хоть одну виноградинку, как все эти горы мяса и фруктов разом рухнут.

Из пищевода вдруг пополз вверх пузырек воздуха, но она успевает более или менее незаметно выпустить его через нос. Йохан, похоже, ничего не услышал. Он лежит на спине. Прикрытые веки и прижатый к груди подбородок выдают его возраст. Ему тридцать девять, но выдубленная солнцем кожа делает его старше. Она думает о его уходах в себя, о солнечных минутах, сменяющихся мрачной рассеянностью, о непринужденной болтливости, за которой следует понурость. Интересно, хочется ли ему выглядеть не таким старым? Рано или поздно он проснется, введет ее в дом… и тогда все случится? Она станет полноценной женой? О каком сюрпризе он толковал?

Она закрывает глаза и кладет руку на плоский живот. Все-таки интересно, седые волосы у него только на голове или по всему телу?

Она думает о Лийк ван Кампен, о ее беглом взгляде и подрагивающих пальчиках, о ее жемчужинах, посверкивающих в пламени свечей, о напомаженных волосах с цветочным запахом и бокале с вином в ее руках. Нет, она и ее муж не производили впечатление старых друзей Йохана. Это не дружба, а что-то другое. Лийк выставляла напоказ свой брак как воплощение семейного счастья. Это такая редкость, сказала она. Такая же, каким будет и ваш брак.

В сгущающихся сумерках ее ноготки похожи на бледно-розовые морские ракушки. Она думает о том, что в ее родном городке, где всего одна площадь, люди по крайней мере ее выслушивали, и она ощущала себя живым человеком. А здесь она марионетка, пустой сосуд, который кто-то заполняет своими речами. И замуж она вышла не просто за мужчину, а за его мир, куда входят серебряных дел мастера, ее золовка и большой дом, где она чувствует себя потерянной. Вроде бы здесь ей столько всего предлагают, а такое ощущение, будто у нее что-то отняли.

Переступив порог, она поворачивается к мужу и набирает в легкие воздуху, чтобы начать разговор, но Йохан уже общается с собакой. Их у него две, и эта серая сучка явно его любимица, гончая, вроде той, которую ее отец брал с собой на охоту. Кажется, это Резеки, а впрочем, она их не различает. Йохан проводит жесткой ладонью по голове, и сучка скалит зубы от удовольствия.

– Тебя покормили, золотце мое? – в его голосе слышатся нежность и любовь.

В ответ гончая колотит своим упругим хвостом по мраморным плиткам, и Йохан разражается довольным смехом.

– Я пойду спать, – говорит Нелла. Этот смех еще больше ее раздосадовал.

– Иди, иди. Ты наверняка устала.

– Нет, я не устала, Йохан.

Он разгибается, не отрывая глаз от своей любимицы.

– Мне надо записать свои разговоры с партнерами.

Он направляется в кабинет, и серая сучка следом.

– Она составит вам компанию? – спрашивает Нелла. А сама думает: три дня прошло, неужели и четвертый?

– Это моя помощница, – объясняет он. – Если я пытаюсь решить какую-то проблему напрямую, ничего не получается. Но стоит обратиться к ней, как ответ приходит сам собой.

– Полезная собака.

Йохан улыбается. Морщинистое лицо, как у персонажа из сказки.

– Точно.

А ведь он и правда старый. Ей не хочется его отпускать.

– Почему Отто живет с вами? – спрашивает она. Голос холодный, пронзительный. Простой вопрос прозвучал как вызов. Она чувствует, как кровь прилила к щекам.

– А что такое? Тебя это беспокоит?

– Да нет. Я… он мне нравится.

Йохан встречается с ней взглядом.

– Это первый слуга в моем доме, – поясняет он. – Первый и последний. – Он снова направляется в кабинет.

– Это Резеки или Дхана? – спрашивает Нелла. «Не уходи! – Ее охватывает паника. – Если ты сейчас уйдешь, я сделаюсь невидимкой, прямо здесь, в прихожей, и меня уже никто не отыщет». Она показывает на собаку, послушно усевшуюся рядом с хозяином. Йохан удивленно поднимает брови. Он ласково треплет животное по холке.

– Ты обратила на них внимание. Это Резеки. У Дханы на животе пятно.

– У них необычные имена.

– Только не для Суматры, где они родились.

Если Йохан старый, то она чувствует себя молодой и глупой.

– А что означает ее кличка? – вопрос посылается ему в затылок. Она делает за ним шаг, второй, третий. Почувствовав это, он останавливается, перед ней его широченная, разрастающаяся по мере ее приближения спина и опущенные плечи.

– Ее кличка означает «фортуна».

– Йохан.

Он медленно закрывает дверь у нее перед носом, и Нелла остается стоять в прихожей. Ни одна свеча не горит, и лунный свет не проникает в высокие окна, так что ее окружает почти кромешная тьма. Она вглядывается во мрак, ощущая лицом сквознячок, и по спине пробегают мурашки. Ей кажется, что где-то открылась другая дверь и там кто-то застыл в ожидании. Она стискивает пальцы… вот сейчас растает плоть, и обнажатся косточки, а потом они испарятся.

– Кто здесь? – спрашивает она.

Нет ответа.

Из глубины кухни вдруг долетают слабые звуки: бормоток, лязг кастрюли, скрип моющейся тарелки, звон шумовки. Страх чужого присутствия слегка отступает, далекие голоса действуют успокаивающе. Это, видимо, Корнелия и Марин. А где Отто? В этом доме она теряет ощущение пропорций и, словно желая придать себе уверенности, дотрагивается до деревянной двери кабинета. Что-то скользнуло по краю ее платья. От неожиданности она дважды ударяет кулачком в дверь.

– Впустите меня!

– Марин, уходи.

– Это Нелла. Пожалуйста.

Молчание. Его сдержанность ей непонятна. Разве она не молода, по библейским понятиям? Пока она ждет и молится, чтобы призрак к ней не приближался, на память приходят слова матери: «Есть женщины, Нелла, которых мужья не оставляют в покое. Рожают одного за другим, пока не превратятся в бесформенный мешок, о самой родилке и не говорю». Мать произносила эти слова, держась за корсет, словно успокаивая собственное тело, затянутое тесемками, спрятанное от посторонних глаз, наконец отдыхающее от трудов праведных.

– Йохан!

Сколько женщин умерли родами. Все Неллины тетки. В их церкви что ни день, то похороны, а гробики не больше футляра для скрипки. В Ассенделфте это обычное дело: сегодня ты девушка, завтра домохозяйка, а послезавтра покойница. Вот и ее мать похоронила двух детишек, а пока растила ее и Арабеллу с Карелом, трижды чуть не отдала богу душу.

– Я вас не боюсь, – говорит она громко, снова испытав приступ паники. – Не боюсь.

Дверь открывается. Он смотрит на нее, обдумывая решение.

– А чего меня бояться, – говорит он. Мягкий свет в кабинете словно манит войти. У Неллы на глаза наворачиваются слезы.

Она поражена тем, насколько эта комната уютнее всех остальных в доме. Здесь возникает ощущение твердой цели, пространство осознает собственную важность. Комната служит продолжением мыслей хозяина, и Нелле кажется, что за три дня она еще ни разу не была с Йоханом так близка.

Она переступает порог, отбрасывая все страхи. Подобное поведение ей не свойственно, отсюда и некоторое беспокойство. Она старается сосредоточиться на обстановке.

Остро пахнет бумагой. А вот и Резеки – задрала морду, уставилась своими черными глазищами. Комната небольшая. Крепящаяся к стене деревянная столешница завалена бумагами. При том количестве сделок, которые Йохан заключает, этот стол, вероятно, всегда имеет такой вид. Низкий потолок от свечной копоти весь в черных отметинах.

Полки вдоль двух стен заставлены коробками с отчетами. Две другие стены завешаны географическими картами – их здесь столько, что Марин могла бы позавидовать. Нелла разглядывает очертания Виргинии и обеих Америк, Тихий океан, Молуккские острова и Японию. Каждая карта испещрена тонкими линиями, которые расходятся во всех направлениях, пересекаются, покрывают ромбиками страны и моря. Это карты продуманных действий, а не причудливых фантазий.

Щеки у Йохана в красных пятнах. Нелла опускает взгляд. Пол заставлен коробками, завален бумажными листками с текстами на латыни, итальянском, голландском и французском, так что виньетки на турецком ковре почти неразличимы. Среди ворсинок всюду видны красные крошки от восковых печатей. Единственной уступкой естественному освещению является высокое окно, однако ночь не способна высветить золотую чернильницу и увеличительные стекла для чтения географических карт. Они лишь угадываются в отблесках свечи. Под окном – огромный сундук темного дерева с висячим замком.

Пошел дождь. Они оба слышат этот знакомый, тихий и ритмичный, перебор по стеклу.

Подняв глаза, она убеждается, что он держит себя в руках и холодно ее разглядывает – верх разумности и самоограничения. Казалось бы, в его облике должно быть что-то волчье – мощные лапищи, не говоря уже об осознании собственной значимости в этом огромном доме. Но ничего подобного. Скорее он похож сейчас на зоркого сыча. Ей даже приятно, что он на нее так смотрит, не то что въедливый взор Марин, от которого ее бросает в жар и охватывает чесотка.

– Я в вашем распоряжении. – Пальцами без колец она ласково проводит по его руке, ощутимой сквозь ткань рубашки, в подражание грациозным движениям Лийк ван Кампен. Он не реагирует, а она не спешит убрать руку. Это выглядит так, будто ребенок тянет взрослого за рукав. Он застыл, может, ничего и не заметил.

– Да? – Он отворачивается к столешнице.

Ее рука – рука женщины, рука жены – скользит вниз к его бедру. Так она еще никогда не трогала мужчину. Сквозь толстую шерстяную ткань брючины ощущается мускулистая твердость и удаленность этого бедра.

– В вас есть что-то загадочное.

Ей не следовало этого говорить. Он встает с табурета, и ее рука безвольно падает вниз. Рядом с этой громадиной чувство обездоленности передается от кончиков отвергнутых пальцев всему телу.

– Что? – насторожился он. – Что тебе про меня рассказали?

Смысл вопроса ей непонятен. На его лице написан испуг, а ей остается только поднести пальцы ко рту, словно она хочет стереть с губ последние слова вместе с памятью о прикосновении.

– Ничего, – говорит она. – Я… я просто хотела…

– Иди ко мне. – К удивлению Неллы, его ладони грубовато, навязчиво и неумело начинают гладить ее по волосам, притом что в его серых влажных глазах ей чудится бешенство.

– Я прошу прощения, – говорит она, хотя и не понимает, за что ей следует извиняться.

Нагнувшись и заграбастав ее узкие руки пятернями мясника, он целует ее в губы. Сам порыв и пугающий запах вина и крабов заставили бы ее отшатнуться, но, сделав над собой усилие, она выдерживает это бесстрастное объятье. Она даже размыкает губы, но лишь для того, чтобы ослабить давление на них. Он цепко держит ее, и тут она решается, пока еще остался порох в пороховнице, взять его правой рукой за передок. Интересно, что ее там ждет? Если это и есть то самое, что приходится делать каждой женщине, то частая практика только поспособствует удовольствию.

А вот и оно… загадочная выпуклость… что-то вроде овоща, то ли свеклы, то ли маленькой морковки. Мать ей обещала толстый сук, а тут скорее свернувшийся червяк…

Под ее пальцами словно разжалась скрытая пружина, и в тот же миг Йохан разжимает объятья, отпускает ее, а сам отшатывается к краю столешницы.

– Нелла! Боже милостивый.

– Мой госпо…

– Уходи, – приказывает он. – Прочь.

На ватных ногах под короткое предостерегающее рявканье Резеки она идет к выходу, и Йохан запирает за ней дверь на ключ. Несмотря на толстую дубовую дверь и вернувшийся страх от пребывания в темной прихожей, она уверена: то, что она сейчас слышит, – это мужской плач.

Она прокрадывается в свою комнату наверху и разворачивает эти ужасные картины лицом к стене. Все до единой.