Читать книгу Ходячие мертвецы. Падение Губернатора. Часть вторая - Джей Бонансинга - Страница 3

Пожар начался на первом этаже. Языки пламени поползли по обоям в цветочек и начали лизать гипсовый потолок. Коридоры и комнаты дома на Фаррел-стрит заволокло густым черным дымом, который ослепил его, заставил закашляться от недостатка воздуха. Он выбежал из столовой к черному ходу, с трудом нашел лестницу и быстро спустился по расшатанным деревянным ступенькам в затхлую темноту подвала.

– Филип?! ФИЛИП?! ФИЛИ-И-И-И-И-ИП!

Он шарил по грязному и влажному цементному полу, впопыхах ища в темноте своего брата. Сверху раздавался треск, пожар бушевал с невиданной силой, одну за другой поглощая захламленные комнаты скромного домишки, в подвале становилось все жарче. Он крутился на месте, осматривая темные углы задымленного подвала, разрывая паучьи сети и кашляя от едкого дыма и жуткой аммиачной вони от протухшей консервированной свеклы, крысиного дерьма и древнего стеклопластика. Над ним ломались и с жутким грохотом падали на пол деревянные балки, огонь сметал все на своем пути, хоть это и казалось совершенно нереальным – насколько он помнил, в их маленьком домике в Уэйнсборо, в штате Джорджия, никогда не было пожара. Но вот он стоял среди адского пекла и никак не мог найти своего чертового брата. Как он здесь оказался? И где, мать его, Филип? Ему нужен Филип. Черт возьми, уж Филип знал бы, что делать!

– ФИЛИ-И-И-И-И-И-И-И-И-ИП!

Неистовый вопль вырвался у него из горла, как неслышный вздох, как немой крик, как прерывистый радиосигнал. И вдруг он увидел проход в одной из стен подвала – странный вогнутый проем, похожий на люк субмарины, светящийся изнутри зеленоватым светом, – и понял, что раньше его здесь не было. В подвале их домика на Фаррел-стрит никогда не было такого прохода, и все же, как по волшебству, он теперь сиял перед ним. Он нетвердым шагом подошел к тусклому зеленому свечению, пробился сквозь него и оказался в душном гараже со стенами из шлакоблоков. В помещении пусто. На стенах видны следы пыток – подтеки темной свернувшейся крови и оборванные концы веревок, привязанных ко вбитым в блоки болтам, – и все словно пронизано злом. Чистым, неподдельным, исключительным злом. Ему захотелось выбраться из этой темницы. Ему не хватало воздуха. Все тело болело. Он не мог проронить ни звука, кроме слабого сдавленного стона, идущего из самой глубины легких. Раздался какой-то звук, и он обернулся – в стене появился еще один мертвенно-зеленый мерцающий портал. Он пошел к нему. Пройдя сквозь свечение, он оказался в сосновом лесу на окраине Вудбери. Он узнал просеку, узнал поваленные деревья, естественным образом образовавшие небольшой амфитеатр. Поросшая мхом и травой земля забросана перепревшими иголками. Его сердце забилось чаще. Здесь еще хуже – это место смерти. Из леса появился человек, который вышел на тускло освещенную просеку. Это его старый приятель Ник Парсонс, жутко нескладный и неуклюжий. В руках у него двенадцатизарядное помповое ружье, на лице застыла маска ужаса.

– Боже, – сдавленно пробормотал Ник, – избавь нас от всего этого беззакония.

Ник поднял ружье. Гигантское дуло – огромное, как планета, заслоняющая собой Солнце, – указало прямо на него.

– Я отрекаюсь от своих грехов, – мрачно произнес Ник. – Прости меня, Господь… Прости меня.

Ник спустил курок. Вспыхнула искра. Словно в замедленной съемке, выстрел взорвался сияющим золотым ореолом – лучами умирающего солнца, – и его сбило с ног, лишило массы, бросило в темноту… к великолепному белому свету. Вот оно. Это конец света – конец его света – конец всего. Он закричал. Из легких не вырвалось ни звука. Вот она, смерть – удушающая, ослепительно белая бездна небытия. И внезапно, словно кто-то повернул выключатель, Брайана Блейка не стало.

Резкая смена кадра – и вот он уже лежит на полу в своей квартире в Вудбери, недвижимый, окаменевший, распластанный на холодных деревянных досках в муках чудовищной боли. Его дыхание столь затруднено, что каждая клеточка его тела как будто задыхается. Перед ним расплываются разводы на потолочных плитках, но один глаз ничего не видит, а глазница так холодна, словно в ней гуляет ветер. На щеке – отклеившаяся полоска клейкой ленты. Окровавленными ноздрями он втягивает воздух и выпускает его, но его вдохи и выдохи почти не слышны. Пошевелиться невозможно – у него не получается даже повернуть голову. Еле живые слуховые нервы едва различают голоса.

– Что с девчонкой? – спросил кто-то.

– К черту ее, она уже за пределами безопасной зоны. У нее нет шансов.

– А с ним что? Он мертв?

Затем раздался другой звук – слабый стон, – который привлек его внимание. Сетчатка единственного уцелевшего глаза затуманилась, и он с трудом смог различить на пороге невысокий силуэт девочки, бледное лицо которой давно покрылось трупными пятнами, а глаза напоминали сваренные вкрутую яйца. Она бросилась вперед, но ее удержала звякнувшая цепь.

– А-а! – воскликнул один из мужчин, когда маленький монстр едва не укусил его.

Филип отчаянно пытался заговорить, но слова застряли у него в горле. Голова, казалось, весила целую тонну, и все же он снова попробовал произнести хоть что-нибудь растрескавшимися, окровавленными губами – тщетно, ничего не получалось. Рядом раздавался низкий голос Брюса Купера.

– Ладно, хрен с ним! – раздался характерный металлический лязг затвора самозарядной винтовки. – Сейчас я всажу этой девчонке пулю в…

– Н-н-нгх! – выдавил Филип, вложив в свою речь все силы. – Н-не… н-не н-надо!

Он с трудом вдохнул. Он должен был защитить свою дочь Пенни, пускай она уже и была мертва больше года. Кроме нее у него никого не было в этом мире. Она была для него всем.

– О-отвалите от нее… НЕ СМЕЙТЕ!

Оба мужчины обратили взгляды к распластанному на полу человеку, и на краткий миг перед Филипом мелькнули их лица. Брюс, более высокий из двух, был чернокожим здоровяком с бритой головой. От ужаса и отвращения у него на лбу пролегли глубокие морщины. Другой мужчина, Гейб, был белым и своим сложением напоминал мощный тягач. Его волосы были пострижены по-военному коротко, шею скрывал воротник черной водолазки. Судя по выражению их лиц, ни у одного из них не возникло сомнений в гибели Филипа Блейка.

Он лежал на окровавленной деревянной доске и понятия не имел, как выглядел со стороны – лицо, например, болело так, словно по нему прошлись ледорубом, – и удивленные взгляды этих грубых мужчин тотчас встревожили Филипа. Женщина, которая так обработала его – если память не изменяла ему, ее звали Мишонн, – неплохо справилась с задачей. В качестве расплаты за грехи Филипа она оставила его на пороге смерти. Еще немного – и он бы не выжил.

На Сицилии говорят, что месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным, но эта девчонка сдобрила его основательной порцией боли. Правая рука Филипа была ампутирована и прижжена выше локтя, но это было не главное. Его левый глаз болтался где-то возле щеки на тонкой полоске окровавленной ткани. Но хуже этого – гораздо хуже для Филипа Блейка – был мерзкий холодок, поднимавшийся по его внутренностям от того места, где когда-то находился его пенис, который женщина отсекла своим прекрасным мечом. Воспоминание об этом резком и точном ударе – об укусе металлической осы – отправило Филипа назад в сумерки забытья. Голоса потонули во мраке.

– ВОТ ДЕРЬМО! – Брюс пораженно взирал на усатого мужчину, который еще недавно был весьма подтянут. – Он жив!

Гейб тоже уставился на него.

– Черт, Брюс, доктор и Элис ведь слиняли! И что нам теперь делать?

В какой-то момент в квартире появился еще один человек. Тяжелое дыхание, лязг помпового ружья. Филип не видел, кто это, и плохо слышал голос вошедшего. Пока он барахтался в волнах забытья, пытаясь вернуться в сознание, мужчины продолжили свой напряженный разговор.

Голос Брюса:

– Ребят, заприте эту мелкую тварь в соседней комнате. Я спущусь и приведу Боба.

Затем голос Гейба:

– Боба?! Того алкаша, который вечно сидит у двери?

Голоса становились все тише, темнота сгущалась.

– …и как он здесь поможет?

– …вряд ли сильно…

– …так зачем?..

– …он хоть что-то умеет, в отличие от нас…

Вопреки общественному мнению и кинематографической мифологии средний санинструктор даже рядом не стоит с опытным и уважаемым хирургом-травматологом да и, раз уж на то пошло, даже с врачом общей практики. Большинство санинструкторов проходит краткий тренинг во время курса молодого бойца, но он не занимает и трех месяцев. Даже самые талантливые из них редко превосходят уровень фельдшера. Они умеют оказать простейшую первую помощь, могут сделать искусственное дыхание и немного знакомы с травматологией – вот и все. Их бросают на поле битвы вместе с боевыми подразделениями, чтобы они просто могли поддержать жизнь в раненых солдатах – или проследить за сохранностью кровеносной системы, – пока жертв не переместят в полевой госпиталь. Они вроде спасательных кругов – эти закаленные в боях, огрубевшие от постоянного страдания вокруг люди могут лишь накладывать повязки на кровоточащие раны войны.

Госпитальный санитар первого класса Боб Стуки был в Афганистане один раз тринадцать лет назад, когда его отправили в командировку в нежном возрасте тридцати шести лет, призвав вскоре после введения войск в эту страну. Он был одним из самых старших новобранцев – в армию он пошел во многом из-за печального развода – и стал своего рода наставником для молодежи. Он начал службу с должности водителя санитарного транспорта в Кемп-Дуайере и уже к следующей весне дослужился до полевого санитара. Он умел развеселить ребят отвязными шутками и вечно потягивал «Джим Бим» из фляжки, с которой не расставался ни на минуту. У него было доброе сердце – солдаты любили его за это, – и с каждым потерянным пехотинцем он тоже отчасти умирал. К тому моменту, когда он вернулся домой, встретив свой тридцать седьмой день рождения, он умер уже сто одиннадцать раз и залечивал свои раны, принимая по пол-литра виски в день.

Все эти бури и натиски прошлого давно поглотил страх и ужас новой чумы, а также страшная потеря – Меган Лафферти, в которую он был тайно влюблен. В последние дни его мучила такая нестерпимая боль, что теперь – сегодня, в эту секунду – он совершенно не понимал, что его вот-вот снова отправят на передовую.

– БОБ!

Боб вздрогнул, услышав громогласный клич Брюса Купера. Он сидел, прислонившись к кирпичной стене губернаторского дома, в заляпанной пеплом и высохшими подтеками слюны поношенной куртке оливкового цвета. Тьма постепенно рассеивалась, приближался рассвет, и Боб уже дрожал от холодного ветра и беспокойного сна.

– Вставай! – велел здоровяк, выйдя из подъезда и приблизившись к гнезду из влажных газет, драных одеял и пустых бутылок, образовавшемуся вокруг Боба. – Нам нужна твоя помощь. Наверх! СЕЙЧАС ЖЕ!

– Ч-что? – Боб потер заросшую щетиной щеку и отрыгнул. – Зачем?

– Там Губернатор, – Брюс наклонился и взял Боба за руку. – Ты ведь служил санитаром, да?

– Морская пехота… Госпитальные войска, – пробормотал Боб, чувствуя, как его рывком поставили на ноги. Голова закружилась. – Минут пятнадцать… Миллион лет назад. Я ни на что не годен.

Брюс держал Боба мертвой хваткой, не давая ему упасть.

– Значит, придется постараться, черт тебя дери! – он встряхнул Боба. – Губернатор всегда о тебе заботился – проверял, сыт ли ты, не упился ли до смерти… Теперь пора вернуть ему долг.

Справившись с тошнотой, Боб провел ладонью по лицу и неуверенно кивнул.

– Ладно, веди меня к нему.

Пока они шли по подъезду, по лестнице и по длинному коридору, Боб думал, что ничего страшного не произошло, что Губернатор просто подхватил грипп или порезал палец, а его охранники, как всегда, приняли все слишком близко к сердцу. Когда они дошли до последней двери слева и Брюс едва не вывихнул Бобу руку, дернув его за собой, тот на мгновение уловил доносившийся изнутри мускусный запах с металлическим привкусом, и этот запах заставил Боба Стуки встревожиться. Прежде чем Брюс втолкнул его в квартиру – в этот краткий миг, пока Боб еще не завернул за угол и не увидел, что ждало его внутри, – он вдруг вернулся на войну.

Внезапно перед его внутренним взором мелькнуло воспоминание, и Боб вздрогнул. Запах богатого протеином жаркого в наспех разбитом полевом госпитале в провинции Парван, груда размотанных бинтов, подготовленных к сожжению, уходящая в канализацию желчь, заляпанные высохшей под афганским солнцем кровью каталки – все это пронеслось у Боба в памяти, прежде чем он увидел распростертое на полу тело. Ему стало дурно от ударившей в ноздри вони, и он схватился за косяк, а затем Брюс провел его в коридор, и Боб наконец разглядел Губернатора – точнее, его останки – на залитом кровью полу.

– Я запер девчонку и отвязал ему руку, – сказал Гейб.

Боб едва расслышал его и даже не обратил внимания на то, что в комнате был еще один человек – парень по фамилии Джеймсон, который сидел в углу на корточках, не зная, куда деть руки, и в панике озирался по сторонам. Головокружение стало нестерпимым. Боб подавил приступ тошноты. Голос Гейба, казалось, раздавался из-под толщи воды:

– Он без сознания, но все еще дышит.

– Твою ж мать! – выдавил Боб.

Упав на колени, он все смотрел, и смотрел, и смотрел на изуродованное, обожженное, окровавленное, истерзанное тело человека, который еще недавно шагал по улицам маленького королевства Вудбери с гордостью, достойной рыцаря круглого стола. Теперь же обезображенный Филип Блейк в глазах Боба Стуки начал превращаться в бедного парнишку из Алабамы, разорванного на части при взрыве самодельного взрывного устройства возле Кандагара, – в мастер-сержанта Бобби Мак-Каллама, образ которого преследовал Боба во снах. Поверх лица Губернатора, как на кадре с двойной экспозицией, появилось лицо несчастного пехотинца, искаженное гримасой смерти, – выпученные глаза и окровавленный ремешок каски. И жуткий взгляд на Боба, на шофера санитарного транспорта. «Убей меня», – бормотал парень, хотя Боб мог лишь перетащить его в душный грузовой отсек, уже забитый мертвыми пехотинцами. «Убей меня», – бормотал парень, а Боб беспомощно замер, не в силах произнести ни слова, и молодой пехотинец умер, не отрывая взгляда от Боба. Теперь все это за мгновение промелькнуло в голове у Боба, и желчь пошла вверх по пищеводу, во рту стало горько от желудочного сока, горло обожгло, в ноздри словно ударило жидким огнем.

Едва Боб успел повернуться, как его вырвало прямо на грязный ковер.

Все содержимое желудка – суточная доза дешевого виски и несколько глотков «Стерно»[1] – вышло наружу. Боб стоял на четвереньках, рвота никак не прекращалась, спина его выгибалась дугой, тело содрогалось. Прерывисто дыша, он с трудом выдавил из себя:

– Я… Я даже… даже взглянуть на него не могу, – он втянул воздух и подавил очередной приступ тошноты. – Я никак… н-никак не могу ему помочь!

Боб почувствовал, как ему на шею легла огромная и сильная рука, которая так сильно дернула его за воротник оливковой куртки, что он едва не выпрыгнул из ботинок.

– Доктор и Элис сбежали! – рявкнул Брюс, забрызгав Боба слюной, и схватил его за горло. – Если ты ему не поможешь, он УМРЕТ К ЧЕРТЯМ!!! – Брюс встряхнул Боба. – ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ОН УМЕР?!

– Я… я… я… не… нет… не хочу, – задыхаясь, простонал Боб.

– ТАК СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, ТВОЮ МАТЬ!

Ошалело кивнув, Боб повернулся к распростертому на полу телу и почувствовал, как ослабела хватка Брюса. Наклонившись, он сосредоточился на Губернаторе.

В тусклом свете гостиной было видно, как по обнаженному торсу мужчины липкими ручейками текла кровь, которая уже начала засыхать и темнеть. Взглянув на обожженную культю на месте правой руки, Боб осмотрел залитую кровью глазницу и белое, студенистое, как яйцо всмятку, глазное яблоко, болтающееся на лоскуте отмирающей ткани где-то возле щеки. Он заметил лужу красной артериальной крови в районе половых органов. И наконец Боб расслышал неровное, затрудненное дыхание – грудь мужчины едва колыхалась.

Внутри Боба Стуки что-то щелкнуло, и он протрезвел так же быстро, как приходят в себя от нюхательной соли. Должно быть, к нему вернулась армейская выучка. Времени на сомнения на этом поле битвы не было, не было времени на отвращение, на страх и на паралич – нужно было действовать. Быстро. Не самым правильным образом. Просто действовать. Все по порядку. Сначала остановить кровь, очистить дыхательные пути, восстановить сердцебиение, а затем уже решить, как переместить жертву. Но в это мгновение Боба захлестнули эмоции.

У него никогда не было детей, но внезапно он почувствовал такую симпатию к этому человеку, что по его жилам пробежал тот же адреналин, который позволяет родителям поднять груду металла весом не в одну тонну, чтобы спасти ребенка, зажатого в автомобиле после аварии. Этот человек заботился о Бобе. Губернатор относился к нему с добротой – даже с нежностью, – всегда справлялся у него, как идут дела, и проверял, достаточно ли у него еды, воды и одеял и есть ли у него крыша над головой. Это осознание успокоило Боба, подтянуло его, обострило его зрение и помогло ему собраться с мыслями. Сердце забилось тише, и он наклонился, чтобы прощупать пульс на сонной артерии Губернатора – слабый, похожий на трепет крыльев умирающей бабочки.

– Мне нужны чистые бинты, пластырь и перекись водорода, – низким, уверенным, властным голосом сказал Боб.

Никто не заметил, как изменилось его лицо. Он убрал со лба сальные пряди волос, прищурил глаза, вокруг которых тут же расползлась целая сеть морщинок, и нахмурил лоб, как профессиональный игрок, готовый разыграть свою карту.

– Затем его нужно перенести в госпиталь, – он наконец-то посмотрел на остальных мужчин и добавил еще серьезнее: – Я сделаю все, что могу.