Читать книгу Империя вампиров - Джей Кристофф - Страница 26

«Они п-пришли днем, Габриэль».

– Знаю, – сказал я, возвращаясь к вратам Гахэха.

«К-какая-то дыра, но принц вечности рискнул и пришел сюда, п-посреди бела дня… Д-должно быть, отчаянно хотел он этого отрока отыскать, опередить других. Надо их выследить. Н-н-н-н-надо выяснить, в чем же истина, в ч-чем истина».

– Люблю, – сказал я, глядя на клинок, – когда ты трешь мне про то, что я и так знаю.

«Следовало прислушаться к Хлое, Габриэль. И тогда, и сейчас, с-сейчас и тогда. Сколького мы избежали бы, когда бы т-ты…»

– Заткнись, Пью, – предупредил я.

«В-вина на мне, как и н-н-н-н-на…»

Я вогнал Пьющую Пепел в ножны, заглушив ее голос, а ворота города тем временем распахнулись. За ними меня встречали ополченцы, девица из таверны и прочие горожане – все смотрели на меня с ужасом и благоговением. Дю Лак спустился со стены, и я взглянул на колесо у него на шее, потом – ему в глаза.

– Merci за содействие, ваша милость.

Выглядел дю Лак пристыженным, на это ему достоинства хватило.

– Мне показалось, вы владеете ситуацией…

– В какую сторону они поехали?

– О ком вы?

– В таверне прошлой ночью, ты, напудренный хлыщ, – прорычал я. – Там были невысокая женщина с копной волос. С нею священник, мальчишка… Они правда поехали на север, как собирались?

– Прошу вашего прощения, но…

– Oui, шевалье, – сказала девица из таверны, – они отправились на север.

– Merci, мадмуазель Нахия. – Я кивнул, проходя мимо. – Повторюсь, твою кровь я бы выкурил. – Взглянув наверх, на мостки, я крикнул командиру ополченцев: – Если не возражаете, капитан, я оставлю ваше огниво себе.

Седеющий муж кивнул.

– И мои благословения, шевалье. Ступайте с Богом.

– Лучше бы Он, сука, не лез не в свои дела, толку все равно нет.

Я пошел в конюшни и там прикупил, поторговавшись, седло, припасов и упряжь взамен той, которая пропала вместе с бедолагой Справедливым. Город я, наверное, покидал, потратившись чуточку сильней, чем хотелось бы, но я торопился и не стал ворчать по этому поводу.

Пьющая Пепел, может, была сломана и соображала не совсем ясно, но говорила верно: вампиры живут вечно, если умеют верно разыграть карты. Старожили редко поступают глупо, а уж опрометчиво – совсем никогда. Мне с трудом верилось, что старый вампир Дантон вот так взял и подставился. И если этот мальчишка, Диор, так важен, раз в погоню за ним пустился сын самого Вечного Короля…

Я оседлал Шлюху и во весь опор помчал из города через северные ворота. Хлоя с отрядом получили хорошую фору, так что мне нужно было спешить. Порез, которым меня наградил Дантон, постепенно затягивался, а вот ребра все еще не срослись и болели при каждом вдохе. Темное солнце слабо освещало дорогу впереди; осенний день выдался таким же блеклым, как и зимний закат.

Прежде здесь был пшеничный край, и всюду волновались золотые колосья. Нынче же немногие оставшиеся на плаву фермы растили то, что могли: картошку и прочие корнеплоды да целые поля грибов. Грибы росли всюду: светящиеся звероморы коркой покрывали заборы и камни, бледные побеги душильника обволакивали сухие деревья, а плотные заросли огромных поганок лезли на раскисшую дорогу.

Гниль. Она набухала. Распространялась.

Мы ехали на север, а действие санктуса постепенно заканчивалось, ему на смену спешили похмелье вместе с упадком сил и болью от тумаков. Фермы остались позади, и мы со Шлю оказались на открытой дороге. Вдали серебристо поблескивала речка Юмдир, и сквозь мглу на востоке проглядывала чаща мертвых деревьев, холм, увенчанный руинами сторожевой башни. Мы миновали знак, приколоченный к заросшему грибами мертвому вязу.

«Впереди нежить».

Тяжесть Пьющей Пепел у пояса грела мне душу, но еще больше согревала мысль о крови, сцеженной из сердца птенца. Ко мне уже кралась на красных и скользких лапах жажда. Близилась ночь, впереди уже шумела Юмдир. Я прищурился, вглядываясь во тьму, и сердце у меня упало…

– Твое же шлюхородие…

– Дай угадаю, – рискнул Жан-Франсуа. – Жители Гахэха обрушили мост?

– Oui, – сердито подтвердил Габриэль. – Этот козел епископ мог бы и предупредить. Подъехав ближе, я увидел только швартовные камни да несколько опор, торчащих из воды посреди потока. По пути мне порченых не встретилось, а значит, обрушили мост не зря: мертвяки в провинцию не проникли. Вот только река была слишком быстра и глубока для Шлю.

И в довершение всего повалил снег.

Я натянул треуголку пониже и скорбно похлопал Шлю по шее.

– Прости, девочка. Надо было тебя предупредить, что Боженька любит мне поднасрать при первой возможности.

Кобыла в ответ заржала.

Хлои и ее отряда нигде видно не было. Я сверился с картой и, отыскав на ней ближайшую переправу, поехал в сгущающейся тьме по грунтовой дороге к холму посреди чащи. Вспомнил лицо святой сестры, как она шептала, стиснув мне руку: «Это Грааль, Габриэль. Я тебе, дураку, о Граале толкую».

Да, я повел себя с ней по-скотски, но я был подавлен гибелью Справедливого, да к тому же пьяным и уставшим. Но это лишь полбеды. Дело в том, что при виде старого друга во мне всколыхнулись воспоминания, которые, казалось, я похоронил давно и глубоко. Прошлое восстало, совсем как нежить.

На кой черт мальчишка сдался Дантону?

Почерневшее солнце низко опустилось к горизонту, да и снег валил все сильнее, когда я въехал в мертвую рощу. Я кое-как зажег фонарь и повесил его на седло, но знал, что стоит раз оступиться, и повторятся вчерашние похороны.

– Возможно, нам лучше встать на ночлег, девочка?

В этот момент сквозь непогоду до меня долетел пронзительный звук. Я склонил голову набок и сморгнул снег с ресниц. Я готов был поклясться, что слышал выстрел из пистолета. Последовал другой звук: длинная нота, высокая и приглушенная, которая в прежние времена несла меня на крыльях прямо в пасть преисподней. И я вспомнил Хлою в таверне вчерашней ночью. У нее за спиной висело ружье, а на поясе – окованный серебром рог.

– Дерьмо, – прошипел я.

Я хлопнул Шлю по крупу, и мы поскакали вверх по неровному склону. Кобылка мне досталась не самая проворная, но, несясь галопом во тьму, она проявила недюжинную выносливость. Снова пропел рог, и во рту стало кисло от адреналина, нахлынули воспоминания о ночах в Сан-Мишоне: клятва на моих устах, я в кругу братьев; любовь – мой щит, а вера – меч.

Пред ликом Господа и семерых Его мучеников клянусь: да узнает тьма имя мое и устрашится. Покуда горит она – я есмь пламень. Покуда истекает кровью – я есмь клинок. Покуда грешит она – я есмь угодник Божий.

И я ношу серебро.

Издали донесся крик, передо мной поднимались развалины башни, к которой через безжизненную рощу спешили темные фигуры: безжизненные глаза, острые клыки. Над топотом ног вознеслось серебристое пение рога. А ведь то правда были мертвяки, и бежали они быстро: к людям, которых я наконец разглядел сквозь снегопад, ломилось где-то с десяток порченых.

Удерживая поводья Шлю одной рукой, другой я выхватил и ножен Пьющую Пепел.

«Г-где мы, Габриэль?»

– В жопе, Пью, – прошипел я.

«Ох-х-х-х, то есть ничего не изменилось? Н-ничего?»

У основания башни я увидел Хлою: мечом она рубила набегающих порченых, как дровосек – дерево. Билась сестра с адской яростью, но в конце концов она была монахиней, а клинок – слишком для нее велик. Рядом стоял бард: щетина в снегу, в одной руке – горящий факел, в другой – длинномерный меч. У них за спинами жался к разрушенной стене башни мальчишка по имени Диор. Он сжимал пальцами острый серебряный кинжал, губами – нераскуренную сигариллу. В его глазах застыл холодный гнев.

– А ну назад, вы, ублюдки нечестивые! – орал бард.

– Хлоя! – проревел я.

Где оссийка с ее львицей и священник, я понятия не имел.

Зато эти трое вляпались в дерьмо как нельзя глубоко. Бард резво орудовал факелом: бил им порченых по головам и победно вскрикивал, когда трупаки загорались. Хлоя рубила мечом всякого, кто подбирался слишком близко: лезвие из сребростали рассекало мертвую плоть, точно солому. Однако тварей набежало слишком уж много.

Шлю оказалась либо храброй, либо глупой. Или же просто неслась слишком быстро и не успела затормозить. Мы врезались в ряды порченых, раскидывая их в стороны, но стоило мертвякам обернуться и ощерить смердящие клыки, как кобыла потеряла выдержку. Встала на дыбы и чуть не сбросила меня.

Зато хотя бы Пьющая Пепел включилась в игру.

«Она не боевая лошадь, дундук! Во имя богов, за кого ты ее принял?»

Только я высвободил ноги из стремян, и на меня из темноты вылетел мертвяк. Жажда вернулась, а фонарь дико раскачивался и мерцал. Расклад был дурной, но выбора не оставалось: только рубиться или сдохнуть.

– Габи, берегись! – прокричала мне Хлоя.

«Сзади!» – предупредила Пьющая Пепел.

Я развернулся как раз вовремя: отбил протянутые ко мне руки и вспорол машущему культями холоднокровке грудь. Даже в такой ситуации у меня еще оставался в запасе трюк-другой. Сломав печать на фиале, я бросил его в толпу мертвых: двое рухнули, когда взрыв серебряной бомбы озарил ночь, а от щелока у них почернела шкура и закипели глаза.

Эти мертвяки были еще совсем птенцы, но когда муравьев много, они и льва завалят. Пьющая Пепел снова прошептала, предупреждая, что из темноты на меня летит мертвый – старик с примятыми и окровавленными волосами. Он мог умереть в постели, в кругу любимых, а вместо этого сгинул под стенами разрушенной башни к югу от Юмдира, когда мой меч сверкнул во мраке и его голова слетела с плеч. Я метнул сосуд со святой водой. Стекло разбилось, мертвая плоть зашкворчала, и вновь запел рог Хлои.

Какой-то мужчина с диким взглядом сумел проскочить мимо барда и ударил Хлою сбоку. Она выронила сребростальной меч и завопила, когда в руку ей впились клыки.

– Хлоя! – вскричал Диор.

– Сестра! – взревел певун.

Он бросился на выручку, но в спину ему вцепился другой порченый. Диор подобрал упавший факел и ударил им холоднокровку. По чаще пронесся вопль боли бездушного чудовища, оно загорелось и, размахивая руками, рухнуло. А я в изумлении смотрел, как мальчишка раскрутил факел на пальцах и прикурил от него. Потом я метнул последний фиал со святой водой и выстрелил из пистолета в лицо другому порченому. Однако противников было слишком много, да и жажда разыгралась не на шутку, и мне уже начинало казаться, что нам пришел каюк.

И тут я услышал шепот. Вспышкой мелькнуло размытое иссиня-черно пятно и полоска красного. Один порченый упал без головы, другой – забился в конвульсиях, а из глаз у него повалил багряный дымок. Среди чудовищ замелькала фигура: свирепая, словно северный ветер, неуловимая, словно молния в бурю над Вечным морем. Я разглядел длинные черные волосы и красный меч, косящий трупаков, как порция отравы.

«Что ты встал, раз-зинув рот, Габриэль?! Бейся!»

Я взялся за дело, рубя холоднокровок, а незнакомец мелькал среди мертвых деревьев, раскидывая порченых, точно ветер – цветочные лепестки. Когда мы разделались с последней пиявкой, я уже понял, что это за чудовище.

Среди разбросанных по снегу трупов стояла высококровная. Она даже не запыхалась, потому что вообще не дышала. На ней был длинный красный кафтан и черные кожаные брюки, шелковая блуза с декольте, в которое проглядывала оголенная белая, точно кость, грудь; шею окутывал красный шелковый шарф. Телом она походила на девушку, хотя совершенно точно ею не была. С очень длинного, изящного, как она сама, клинка в алый снег капала кровь. Иссиня-черные волосы струились до пояса, разделяясь у лица, словно занавес, из-за которого на меня смотрели безжизненные глаза. Само же лицо скрывалось за бледной фарфоровой маской, раскрашенной под образ благородной дамы в зимнем макияже: черные губы и подведенные темным глаза.

Я через плечо оглянулся на Хлою: истекая кровью, та хватала ртом воздух.

– Она с тобой?

– Боже Всемогущий, нет, – ответила Хлоя, поднимая с земли меч.

Незнакомка протянула Диору изящную руку и обратилась к нему голосом мягким, как трубочный дым; впрочем, говорила она довольно необычно, шипя, с присвистом:

– Идем с-с-с нами, дитя. Или умрешь.

«Берегись ее, Габриэль. Она к-какая-то… странная».

Пьющая Пепел зашептала у меня в голове, а я встал между вампиршей и остальными. Только сейчас холоднокровка обратила свой взор на меня. Радужки у нее напоминали линялый лен. В морозном воздухе мое дыхание вырывалось изо рта бледными облачкам:

– Назад.

– В с-с-сторону, – тихо и ядовито скомандовала она.

Меня, точно свинцовым грузом, придавило ее волей, но я не отступил.

– Я за твоим видом охочусь с детства, пиявка. Придется тебе постараться сильнее.

Она окинула меня взглядом, задержав его на сломанном мече.

– Мы с-с-слышали, что ты погиб, Угодник.

– Кто это – мы, сучка ты нечестивая?

Высококровная слегка хмыкнула, будто услышала нечто забавное. Потом она снова посмотрела своими мертвыми глазами на Диора и сверкающим острым коготком поманила его.

– Идем с-с-с нами, ди…

Тьму между деревьями пронзила яростная вспышка яркого, призрачного света. Оглянувшись через плечо, я увидел, как в нашу сторону, спотыкаясь и сжимая в руке колесо, висевшее на шее, идет священник. Он высоко поднял священный символ и сыпал строками из Писания, как матрос изрыгает ругательства:

– Се, стою, аки лев среди агнцев!

Свет струился из его колеса, точно из зеркальца, отражающего свет лампы, и когда он ударил в высококровную, та вздрогнула, сощурив мертвенно-бледные глаза. На миг я испытал благоговение, вспомнив ночи, когда моя собственная вера сияла столь же ярко, как и вера этого священника, когда одного вида татуировок у меня на теле хватало, чтобы слепить мертвяков. Старик устремился к нам, и тут среди деревьев раздался рев. Из тьмы вылетела давешняя рыжая львица и с перекошенной, покрытой шрамами мордой обнажила клыки. Следом по снегу бежала рубака-оссийка: на голове – рогатый шлем, в руках – прекрасная секира.

При виде львицы и обжигающего света в руке священника высококровная зашипела. Взгляд ее бледных глаз все еще был прикован к Диору, но страх перед праведником пересиливал. И когда наконец священник выбежал на прогалину, мороз отступил.

– Изгоняю тебя! – проревел старик. – Именем Вседержителя, изыди!

– Поганый с-с-священник, – презрительно бросила тварь, заслоняясь от света рукой. – Ты н…

– «Говорю вам, дети Мои, Я есмь свет и истина!» – Священник сделал шаг вперед, сжимая колесо в морщинистой руке. – Нет здесь твоей власти!

Из-за холодной раскрашенной маски вновь раздалось шипение. Львица зарычала, подскакивая ближе, и холоднокровка едва заметно затряслась. А когда зверюга кинулась на нее, выпростав когтистые лапы, вампирша запахнулась в кафтан и обернулась бурлящим облаком крошечных крылатых созданий: во тьму, скрываясь в снегопаде, устремилась тысяча кровокрасных мотыльков.

Я тяжело сглотнул, ощущая во рту привкус праха и костей.

Все кончилось.

Я оглядел остальных: Хлоя, кривясь от боли, хваталась за прокушенную руку. Рядом опустился на колени побледневший от беспокойства бард. Рубака пристально смотрела на меня; лезвие ее секиры поблескивало в угасающем свете колеса священника.

Я же таращился на мальчишку. Тот опустился на корточки в грязи; в руке он сжимал факел – так крепко, что побелели костяшки пальцев, – а изо рта у него свисала дымящаяся сигарилла.

«Бестолочь, пятно кончи, из-за тебя нас ч-чуть не порешили. О чем, во имя Бога, т-ты только д…»

Я заткнул Пьющую Пепел, спрятав ее в ножны. Оглядел мальчишку с ног до головы. В нем не было ничего примечательного, но, что бы там ни говорил меч, дураком я не был.

– Говори, сука, кто ты такой.