Читать книгу Перешагнуть через пропасть. Гедонистическая инженерия против уныния, одиночества и разобщенности - Джейми Уил - Страница 8

ЛЕКСИКОН ДЛЯ ЭСХАТОНА

Эсхатон

(греч. «последняя вещь»)

Сущ. Конечное событие в божественном плане, конец света.

Эсхатотезия

(греч. «ощущение последнего»)

Сущ. Чувство, что в ближайшем будущем всех нас ожидает какое-то масштабное событие: конец эона, веха во времени, после которой ничего уже не будет прежним.

Если мы собираемся вести конструктивный разговор о конце света, сперва надо расставить дефиниции. Когда мы рассматриваем вероятность, что в ближайшем или отдаленном будущем произойдет суперметакошмар, обычно мы прибегаем к словам «апокалипсис», «армагеддон» или «вознесение» как к взаимозаменяемым синонимам. Но на самом деле это разные вещи. Понимание разницы станет нужнейшим первым шагом в обретении эсхатологической грамотности.

Начнем с апокалипсиса. В переводе с древнегреческого это слово означает «откровение, раскрытие»[61]. Поскольку власть милостивая и власть божественная рухнули на наших глазах, а догматы как традиционной религии, так и современного либерализма вызывают большие сомнения, началось массовое раскрытие всякого рода тайных истин. Не все приносят утешение, но без них никак, если мы рассчитываем действовать информированно.

Далее, армагеддон. Это искаженное древнееврейское «(х)ар Мегиддо» – «гора Мегиддо»: речь идет о холме неподалеку от израильского города Хайфы[62]. Именно там, как ждут не дождутся верующие, произойдет финальный поединок добра и зла. Как только начнется эта битва, станет ясно, что теперь рукой подать до последних дней и Страшного суда. От него не уклониться ни живым, ни мертвым.

И, наконец, вознесение. С маленькой буквы это крайнее блаженство и ощущение полноты. С большой – Вознесение – сценарий неизбежного катаклизма для большинства и радостного воздаяния для избранных. Началось это с религиозных представлений о конце времен, но с тех пор породило множество мутантных форм как в рамках традиции, так и секулярных.

Не будет большим преувеличением предположить, что реагировать на каждый из этих трех терминов следует принципиально по-разному. Апокалипсис следует всячески приближать и ускорять, поскольку откровение позволит нам больше знать и осведомленнее действовать. Армагеддон лучше отложить на потом, поскольку после войны войн буквально настанет конец всему. А вознесение, избавление для избранных, как с большой, так и с маленькой буквы нужно отменить, поскольку любые выходы из положения, работающие лишь для крошечной доли человечества, обрекают на хаос и гибель всех остальных, и вот тут мы обязаны приложить абсолютно все усилия, чтобы предотвратить такое развитие событий.

Первая половина этой главы преднамеренно ускоряет наше апокалиптическое мышление, помогает нам сорвать завесу искажений и заблуждений и увидеть будущее по возможности ясно. Пока мы пытаемся угадать, что оно таит, у нас нет никаких конкретных перспектив, и мы не можем сделать никаких надежных выводов. Все для этого слишком сложно и слишком быстро меняется. Зато мы можем, по крайней мере, твердо решить, что взвешенная позиция лучше невзвешенной. Считайте, что мы с вами сыграем в этакую апокалиптическую «чепуху».

Вторая половина главы посвящена тому, чтобы отложить Армагеддон, взглянуть на наши все более взрывоопасные культурные войны с точки зрения стоящей за ними нейрофизиологии и психологии. В наше время нам всем необходимо объединиться, между тем мы еще никогда не чувствовали себя настолько разобщенными. Понять динамику единства и раздоров необходимо, если мы хотим получить возможность отменить вознесение и добиться рабочих результатов для всех и каждого.

Условный рефлекс

В 1847 году доктор Игнац Земмельвейс, врач из Венской городской больницы, заметил кое-что важное, касавшееся лечения женщин и детей в родильном отделении[63]. Они умирали. До обидного часто. Земмельвейс задумался, не может ли быть такого, что вскрытия трупов, которые они с коллегами проделывают, каким-то образом способствуют заражению следующей группы матерей и детей, которых они лечат. Поэтому он изобрел раствор с содержанием хлора и извести, которым врачи могли бы мыть руки между осмотрами. Это помогло. Частотность заражений в его отделении снизилась менее чем до 1 %.

Однако остальные врачи отнеслись к его открытию без особого энтузиазма. Коллеги смеялись над ним и в принципе отказывались верить в то, что руки приличного человека способны распространять заразу. Земмельвейс в обоснование своего протокола мог лишь выдвинуть неопределенную гипотезу «трупного яда» (до научной формулировки гипотезы о бактериальной природе инфекций оставалось еще несколько десятков лет). Из-за напряжения у Земмельвейса случился нервный срыв. Обиженный коллега добился, чтобы его отправили в лечебницу для душевнобольных, где охранники избивали его, и в конце концов Земмельвейс умер от инфекции, которую могло бы предотвратить мытье рук по его же методу.

Однако наследие Земмельвейса живет, и не только в хирургической практике, где со строгой гигиеной в конце концов неохотно согласились. Он еще и повлиял на когнитивные науки, где рефлекс Земмельвейса – привычка яростно отрицать новые данные и новые знания просто потому, что они противоречат уже сложившимся у нас убеждениям, основанным на вере, – занял достойное место в списке распространенных когнитивных искажений[64].

Когнитивные искажения снижают у нас способность сколько-нибудь уверенно предсказывать, что будет дальше. Все потому, что включается рефлекс Земмельвейса, который и не дает нам принять то, во что мы уткнулись носом. У нас это не укладывается в голове, поскольку противоречит всему, что мы считали самоочевидной истиной.

Кто-то поломал нам навигационные приборы. И теперь мы летим, не разбирая дороги.

* * *

Хотя способность предсказывать будущее у нас практически отключилась, в одном можно практически не сомневаться: ближайшие 50 лет вряд ли будут похожи на последние 50. И этот простой факт сбивает нам все настройки.

Прорицатели из Кремниевой долины вроде Питера Диамандиса и Рея Курцвайля списывают нашу растерянность на экспоненциальный рост, стремительно надвигающийся на нас: на квантовые компьютеры, проекции изображений прямо на сетчатку, редактирование генома и создание киборгов. Предвидеть будущее мы не можем, говорят они, поскольку оно будет экспоненциально, то есть очень сильно, отличаться от прошлого[65]. Это вполне может быть правдой, причем такой, которая убедит даже самых отъявленных футуристов, однако есть и другое объяснение, более простое.

Дело не в том, что ближайшие полвека почти ничем не будут напоминать последние 50 лет. Дело в том, что последние 50 лет почти ничем не напоминают практически никакое другое время и место в человеческой истории в целом, а это лишает ориентиров. Примерно после Второй мировой войны, то есть последние плюс-минус полвека, были сами по себе аномальны. Три поколения американцев жили словно в пузыре. Так что если вы бэби-бумер, представитель поколения X или миллениал и озираетесь вокруг в поисках опорных точек и прецедентов, чтобы как-то себя сориентировать, важно прежде всего пересмотреть все то, что было таким уж необычным в те времена, когда мы росли.

Эта белая полоса была настолько необычна, что историки даже дали ей название – Pax Americana, Американский мир. Она началась на руинах послевоенной Европы и Японии, после чего стала свидетельницей восхождения Соединенных Штатов на политический, экономический и культурный олимп. Соединенным Штатам повезло вести все свои войны за морями. И их враги, и союзники были разбомблены в пыль. Но когда настало время производить конверсию заводов, без устали выпускавших бомбардировщики B-17, в сборочные конвейеры для производства кадиллаков «плавникового стиля», американская промышленность оказалась к этому готова. Когда фермы, производившие горы говядины, чтобы прокормить солдат, переключились на дешевое мясо для придорожных бургерных, родился «Макдональдс».

Издательский магнат Генри Люс одним из первых понял, куда ветер дует, когда еще в 1941 году в редакционной статье в журнале Life провозгласил, что грядет американский век: «Свои эпохи были у греков, римлян, англичан и французов, – писал он, – а теперь настала наша»[66].

Прямым конфликтом, который ближе всего подошел к американским границам, был Карибский кризис. За кратчайшим исключением терактов 11 сентября американцы всегда чувствовали себя уверенно на своей почве. Шесть триллионов долларов на военные расходы и 15 лет непрерывных операций в Афганистане и Ираке – все это было целиком и полностью «где-то там». Тяготы военного времени для большинства сегодняшних американцев сводятся к необходимости разуваться при досмотре в аэропорту.

Весь мир, в котором выросли бэби-бумеры, поколение X и миллениалы (особенно в США, но это можно обобщить и для других развитых стран), можно списать на чистую случайность в той же степени, что и на явное предначертание. Если вы выросли в бывшем СССР и видели падение железного занавеса или жили в Южной Африке и на себе ощутили ее отказ от апартеида, если вы называли своим домом космополитичный Кабул, а потом наблюдали, как он на десятилетия погряз в насилии, вам нетрудно вообразить невообразимое. Такова жизнь, так чувствуешь себя, когда тебя захлестывает и увлекает за собой бурное течение истории – и ты перестаешь понимать что бы то ни было. «Спокойно ждем / Мы счастья, а судьба несет / Невзгоду в дом»[67], – напоминает нам Роберт Бернс (на каждом шагу). Повторите американский эксперимент тысячу раз на компьютерной модели – и многие истины, которые мы считали самоочевидными, окажутся на поверку сочетанием везения и удачного момента. Подобно не в меру оптимистичному царю Озимандии из стихотворения Шелли, мы, вероятно, переоцениваем, как наше доминирование в прошлом скажется на главенстве в будущем. Наша волшебная страна диснеефицированного изобилия запросто может в конце концов превратиться в замок из песка.

Игра в безумную чепуху

Это не означает, что нам надо перестать делать какие бы то ни было прогнозы. Это просто означает, что нам надо подойти с логической меркой к размышлениям о дальнейшем пути и к тому, какими могут быть более или менее вероятные сценарии развития событий.

Когда фермеры, лесничие и инженеры решают, когда сажать посевы, какие деревья рубить и где начинать стройку, они оценивают вероятность засух, наводнений и пожаров, которые происходят раз в 10, 100 или 1000. Например, если пожар или потоп происходит раз в 100 лет, вероятность, что он произойдет в том или ином заранее заданном году, составляет 1 %.

Потом они решают, что именно делать, с учетом своей готовности вытерпеть повторяющееся бедствие. Такого рода погодные явления оставляют следы. Можно увидеть, когда случилась череда засушливых лет, докуда доходила вода при наводнении, где сохранились залежи угля. Это дает ощущение предсказуемости там, где в иных случаях мы были бы ограничены тем, о чем можем догадаться, исходя из «здесь и сейчас». Помогает преодолеть когнитивные искажения, которые заставляют нас склоняться к размышлениям в настоящем времени.

С недавних пор события-раз-в-сто-лет начали происходить по несколько раз за десятилетие. Нам нужно отточить свои прогнозы. Хотя наши старые маячки не держатся на прежних местах, без процесса их обновления не обойтись. «Планы, – говорил Уинстон Черчилль, – ничего не стоят. А вот планировать – бесценно»[68].

Хотя мы не можем точно предсказать, что произойдет, в наших силах делать грубые оценки – какого типа, интенсивности и масштаба явлений, скорее всего, стоит ожидать на основании наших самых свежих данных. Потом мы сможем соответствующим образом корректировать свои действия. Например, размышляя о будущем, верим ли мы, что оно будет хоть сколько-нибудь похоже – социально, политически или экономически – на недавнее прошлое, скажем, на последние 10–20 лет? Или, может быть, на последнее столетие? Последнюю 1000 лет? И даже последнюю эпоху?

Если мы думаем, что грядущее десятилетие будет очень похоже на последние 10–20 лет, с нашей стороны резонно будет ожидать событий, сопоставимых с Великой рецессией 2008 года, со стихийными бедствиями вроде ураганов «Катрина» и «Сэнди», с конфликтами между государственными и негосударственными формированиями вроде ИГИЛ или «Аль-Каиды»[69].

Если мы немного расширим границы и включим в них теракты 11 сентября, нам придется ожидать и тех или иных форм крупномасштабного терроризма на американской земле. Это не незначительные события. Мы пережили их относительно благополучно, но чтобы столкнуться с подобным снова, нужны отвага, координация и везение. Это будет означать, что мы учли и Pax Americana как счастливую случайность, но не считаем, что эта полоса должна сейчас кончиться.

Если нам кажется, что темпы изменений и неопределенность, с которой мы сталкиваемся сегодня, перевешивают все, через что нам недавно довелось пройти, значит, мы вышли на уровень распада, какой бывает раз в столетие. Рамки планирования чрезвычайных обстоятельств необходимо значительно расширить. Две мировые войны и холокост. Окопная война. Газовые камеры и Хиросима. Эпидемии инфлюэнцы и СПИДа (в совокупности – почти 100 миллионов жертв). Великая депрессия. Культурная революция в Китае, сталинские репрессии в СССР. Борьба за права человека, убийства любимых политических лидеров. Да, придется покрыть огромную территорию, на которой отнюдь не спокойно. Знаменитый журналист, ведущий новостных передач Том Брокау назвал тех, кто пережил все эти бедствия, «величайшим поколением», и в него вошли родители, бабушки и дедушки многих из нас[70]