Читать книгу Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века - Джеймс Картмелл Ридли - Страница 2

Девятнадцатый век – время зарождения массовых мобильностей[1], которые стали практичски всеобщими в наши дни и постоянно усложняются. В отличие от древних миграций, модерновые перемещения охватывали не отдельные популяции, а все человечество. Включенные в эту книгу сочинения трех британских травелографов[2] – лишь небольшая часть обширного массива работ, созданных иностранцами, совершавшими поездки по России. В XIX в. темы английских травелогов охватили весь мир, поскольку в это время географические открытия и колониальная активность приобрели небывалый размах[3].

В публикуемых работах, представляющих собой рассказы о научно-познавательных и одновременно живописных путешествиях-обозрениях[4] по Уралу, Россия выступает в качестве Другого, которое и для нас, читателей XXI в. – в большинстве своем представителей европейской культуры, тоже является

Другим. При этом мы смотрим на него не сами, а глазами иностранцев, которые по отношению к нам тоже являются Другими, т. е. объект рассмотрения – в данном случае локальные уральские культуры – является как бы Другим Других.

У всех авторов, чьи работы включены в настоящую книгу, присутствует полный набор сюжетов, характерных для литературы путешествий: аварии, стихийные бедствия, болезни, общение с попутчиками[5]. Вместе с тем всякое путешествие, особенно далеко от родины, – это поездка в иной мир, напоминающий или нет свой, поэтому каждое из публикуемых сочинений обладает собственным способом визуального восприятия и осмысления России – ведь «путешествие – не специальность и не имеет строгих правил»[6]. Ну а поездки в Россию в XIX в. для западноевропейцев вообще были настоящим приключением по причине малой популярности этого маршрута[7]. Редкие вояжи иностранцев на восток от российских столиц обычно заканчивались в Нижнем Новгороде, а тех, которые добирались до Урала и даже заглядывали дальше, вообще можно пересчитать по пальцам. Однако последующее развитие транспортных магистралей сделало эти маршруты для них возможными[8]. Именно записки трех таких смельчаков и составили настоящую книгу. Но кто были эти люди?

Один из самых выдающихся математиков и физиков своего времени, Уильям Споттисвуд являлся увлеченным путешественником и посетил ряд стран, которые тогда мало интересовали вояжеров: в частности, в 1856 г. он побывал в так называемой «Восточной России»[9], и в 1857 г. опубликовал об этом увлекательный рассказ[10], который сейчас впервые выходит на русском языке. Ученый родился 11 января 1825 г. в Лондоне и получил математическое образование. В 1870–1872 гг. он являлся президентом Лондонского математического, а в 1878–1883 гг. – Королевского обществ, был избран почетным доктором Кембриджского, Дублинского, Эдинбургского и Оксфордского университетов. Споттисвуд опубликовал свыше ста статей, несколько книг. Он скончался 27 июня 1883 г. от брюшного тифа в своем родном городе и был похоронен в Вестминстерском аббатстве. Его смерть стала большой утратой для Великобритании.

В начале 80 – х гг. позапрошлого века воображаемую «поездку» на Урал совершил шотландский эколог и лесовод Джон Кромби Браун (1808–1895)[11]. Россия была ему хорошо знакома – в 1833–1837 гг. он служил пастором Британо-американской конгрегационалистской церкви[12] в Санкт-Петербурге. Позднее Браун занимался миссионерской деятельностью в Южной Африке, одновременно читал лекции по естествознанию, вернувшись в Шотландию, служил в церкви и вел научную работу. Он внес большой вклад в науку о лесе, издал ряд книг по этой теме – в частности, о лесах Финляндии и Карелии.

Позднее маршрут Брауна отчасти повторил, уже в реальности, шотландский металлург Джеймс Картмеллл Ридли. Он родился 25 марта (по др. данным 31 января[13]) 1844 г. в г. Ньюкасл-апон-Тайн на северо-восточном побережье Великобритании. Получив специальность инженера по обслуживанию паровозов, Ридли одно время работал техником на пароходе, позднее возглавлял ряд металлургических предприятий, а в 1871 г. запатентовал новую технологию производства чугуна и стали[14]. Скончался Ридли 27 декабря 1914 г. в своем родном городе в доме № 1 (он существует до сих пор) по ул. Бентинк-стрит. Предыстория его поездки по России такова. С 17 (29 н. ст.) по 24 августа (5 сентября) 1897 г. в Санкт-Петербурге проходила VII сессия Международного геологического конгресса, в работе которой приняли участие более семисот человек из двадцати семи стран[15]. За месяц до этого российское правительство организовало для гостей несколько «геологических экскурсий» по стране. Ридли принял участие в Уральской[16] и затем выпустил об этом небольшую книжечку[17]. Его безыскусные путевые записки в жанре железнодорожного травелога[18] – это интересный взгляд на Россию западного технократа.

К концу XIX в. Россия, во всяком случае те ее места, которые посетили три британца, уже была довольно неплохо объезжена, изучена и описана отечественными авторами. Говорить о том, что эти иностранцы открыли что-то новое, конечно же, нельзя, хотя, например, в сочинении Брауна присутствует немало занимательных историй и иных сведений, которые не представлены в литературе. Споттисвуд проплыл и проехал по довольно удаленным от Западной Европы землям, а Ридли знакомился с Россией в основном из окна железнодорожного вагона (примерно так же, только с палубы фрегата, знакомился с Японией И. А. Гончаров), но и до, и после них здесь побывали десятки исследователей. Особенно проигрывал в этом отношении Ридли – он ехал на поезде, который обычно перевозит своих пассажиров по местам, которые уже изучены[19]. Однако ограниченность и специфичность знаний большинства европейцев о России, отразившаяся на страницах их травелогов, позволяет увидеть, каким представлял Запад социальное пространство нашей страны[20].

Один современный историк охарактеризовал путешествие как экзистенциальный излом, ведь «переступив порог, человек выпадает из своей привычной колеи, оказывается один на один с огромным неведомым миром»[21]. Действительно, на путешествии и рассказе о нем способ передвижения отражается не меньше, чем мотивация самой поездки, он влияет на темп и даже маршрут вояжа, тем самым сказываясь на восприятии путниками ландшафта и самих себя по отношению к нему[22]. Все публикуемые здесь авторы обладали возможностями достаточно объективно описать страну, поскольку перемещались (Браун делал это мысленно) исключительно по густонаселенным районам: и пароходы, и поезда были тогда тем местом, где (и это отмечают все путешественники) вступали в близкий (во всяком случае, в пространственном отношении) контакт представители различных групп населения[23], поэтому такие поездки, – особенно, если путешественник обладал хорошей наблюдательностью, – могли дать хоть и поверхностное, но в общих чертах верное представление о стране[24].

Авторы публикуемых в этой книге сочинений преодолевали российские просторы разными способами: Споттисвуд и Ридли – на поездах, пароходах, лодках, в конных экипажах и пешком, Браун – мысленно. Соответственно и подходы к описанию пространства были у них различными[25]. Вернувшись к себе домой, эти авторы поделились приобретенными ими знаниями о «культуре дороги»[26] в России и оставили для будущих любителей поглазеть на нашу страну краткие наставления[27] о том, как организовать пространство, обнулив его аритмию[28]. Споттисвуд, невольно следуя указаниям своего предшественника Д. Александера («Англичане, путешествующие по Европе, должны остерегаться, выказывая свои чувства по поводу тех общественных устоев, с которыми им приходится встречаться»[29]), заранее предупреждает таких смельчаков: «Путешественник должен быть терпеливым и снисходительным – отчасти потому, чтобы случайно не оскорбить нравы и обычаи местного населения». Наученный горьким опытом, теперь он сам поучает: «Если, ямщик предложит дорогу получше, нужно соглашаться. Бывалые путешественники знают, что в данном случае раздумывать не стоит». «Не берите с собой ящики: от ударов об их края и углы у вас образуются синяки на спине и ногах. Лучше возьмите плоские саквояжи и мягкие сумки, положите их на дно тарантаса на слой сена, поверх бросьте тонкий тюфяк и коврик, который кладут перед камином… В заднюю часть экипажа положите две или более пуховые подушки, только закажите их заранее», – цитирует одного из своих предшественников Браун, те самым объясняя, как нужно создавать мобильную систему, объединяющую человека и вещи[30]. Для знакомства с Москвой «не забудьте. взять с собой пару крепких башмаков», – в свою очередь наставляет Ридли[31].

Типы пространств, осваиваемых этими тремя путешественниками в ходе своих поездок по России, были различными. Турне Споттисвуда – именно так он называет свое путешествие, на которое решился «из любопытства и ради удовольствия»[32] – проходило по местам, где отсутствовали железные дороги и почти не ходили пароходы, где «все оказывается проблемой: и перемена лошадей, и удовлетворение потребности в отдыхе/сне, и удовлетворение голода»[33]. И если простой обыватель в таких обстоятельствах «не испытывает радости путешествия»[34], то для ученого (хотя профессор Споттисвуд не ставил перед собой в этой поездке научных задач, но он же был выдающимся физиком!) это и привычно, и неизбежно, ибо ритмичность пространства, тишь да гладь только вредят исследованию, «зов неизведанного нового мира – не пугающие, а самые желанные звуки для Путешественника»[35], «путешествие всегда включает… разные формы удовольствия и боли»[36].

В XIX в. описания опасностей и страданий были обязательной стороной почти всякого травелога, тем самым усиливая его достоверность[37]. «Трудность пути – постоянное и неотъемлемое свойство; двигаться по пути, преодолевать его уже есть подвиг, подвижничество со стороны идущего подвижника, путника»[38]. Правда, Ридли избежал большинства этих проблем, ведь поезд, на котором он путешествовал, предоставлял пассажирам определенный комфорт. Еще меньше физических трудностей испытал Браун, «ездивший» по Уралу за своим письменным столом. И только на долю Споттисвуда выпали обычные для путешествующего по тогдашней России иностранца и многократно описанные в литературе мучения – в отличие от поезда и тем более виртуального перемещения, поездка на тарантасе обеспечивала максимальное взаимодействие вояжера с окружающим пространством[39]. Ко всему прочему, английского математика постоянно пугали наличием на дорогах разбойников: «Одни советовали нам прервать путешествие, другие – ездить только днем, третьи – уделять особое внимание безопасности, четвертые просто излагали подробности недавнего происшествия…» – «дорога традиционно воспринималась как зона насилия, где всегда надо быть готовым к нападению и отпору»[40]. Несмотря на то, что ничего подобного с путешественником не произошло (обычно рассказы о нападениях грабителей не подтверждались[41], так как, скорее всего, часто имели фольклорную основу), он предупреждает своих будущих последователей: в России ухо нужно держать востро!

Как известно, практически всякое антропологическое (этнографическое) исследование основывается на свидетельствах информантов – носителей знаний об изучаемой культуре. Поэтому предпринятое Брауном воображаемое (интеллектуальное) полевое исследование, чем-то напоминающее написанный на основе опубликованных источников роман лично не знакомого с российским Востоком Жюля Верна «Клодиус Бомбарнак» или поэтическое собрание субъективных ощущений Блэза Сандрара о России «Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской» (1913 г.), сегодня может показаться оксюмороном. Однако в то время этот жанр был довольно обычен и пользовался большой популярностью: достаточно сказать, что устроенный на Всемирной выставке в Париже в 1900 г. аттракцион – 45-минутная «поездка» из Москвы в Пекин на поезде, за окнами которого проплывали ландшафты, запечатленные на огромном панорамном полотне, имел оглушительный успех у публики[42].

В воображаемом путешествии информаторами обычно становятся книги или иные источники. Но насколько объективными могут быть сведения, добытые таким способом? Французский литературовед и психолог Пьер Байяр ответил на этот вопрос довольно провокативно: «Нет никаких доказательств того, что, именно путешествуя, мы можем лучше узнать город или страну, с которыми до того были незнакомы. Наоборот, все наводит нас на противоположные мысли, в том числе и опыт многих писателей: бесспорно, лучший способ рассуждать о далеких краях – делать это, не выходя из дома». Порой описания земель, где авторы никогда не бывали, «оказываются куда реалистичней, чем тексты писателей, которые сочли своим долгом отправиться в эти места лично»[43].

Хронотоп повествования Брауна многомерен и существенно отличается от воображаемой поездки по России, которую в XVIII в. «совершил», в частности, француз П.-Ш. Левек[44]. У обычного путешественника событийный ряд имеет прямое линейное построение, обусловленное необходимостью рассказывать о перемещениях повествователя «и событиях, с ним происходящих, в хронологическом порядке. Повествователь в этом жанре не имеет права переходить из будущего в прошлое и наоборот, произвольно менять порядок событий. Он "обязан" вести читателя за собой строго по маршруту»[45]. Но Браун последовательно описывает свой «маршрут» только в начале, а по «достижении» уральских предгорий его «поездка» становится нелинейной.

Воображаемое путешествие наглядно подтверждает вывод Эйнштейна о локальности времени, его привязанности к конкретной системе наблюдения и измерения. Странствуя по Росси в годы, когда основным средством передвижения по ней был не поезд, а пароход и гужевой транспорт, ментальный исследователь Урала Браун передвигается в пространстве быстрее современных авиалайнеров и космических кораблей. Он делает это с помощью мысли, а железнодорожными рельсами и руслами судоходных рек ему служат книги, рассказы друзей, информаторов и бывших сослуживцев (псевдоинклюзивное включение их в действие является у него элементом авторской экспрессии[46]), причем не только периода «поездки» – у брикольера (а Браун, несомненно, является таковым) все идет в дело[47]. Кстати, благодаря использованию одновременно нескольких литературных жанров (повествования, воспоминаний, анекдотов, преданий, публицистики, нон-фикшн, эпистолярных вставок и т. д.), что, по мнению исследователей, является обязательным для текстов путешествий[48], травелог воображаемого путешественника приближается к художественному произведению. Впрочем, большинство таких сочинений в XIX в. были не только научными, но и литературными конструкциями[49].

Применяя метод «передоверенного путешествия», т. е. выстраивая свои «воспоминания» на основе чужих круизов[50], шотландский лесовод «перемещается» по Уралу не из одного географического пункта в другой, а присутствует сразу во всех (ср. принцип квантовой суперпозиции), и в его книге одновременно наличествуют образы биографического, исторического, космического, календарного и суточного времени. Пространство как таковое в этерналистском по сути сочинении Брауна исчезает, оно обнуляется, и пространственно-временной континуум разрушается[51]. В реальности такое невозможно[52]. Брауна мало интересует сам путь и переживание расстояния – их у него нет. Его, как и реальных путешественников новейшего времени, больше заботит не сам маршрут, а отдельные точки на нем, места остановок, где можно произвести исследования[53]. «Неполноценность» сконструированного Брауном пространства[54] способствовала субъективности его суждений, и это не связано со спецификой воображаемого путешествия (такое может случиться и с реальным вояжером-разиней): просто автор использовал достаточно узкий круг источников.

У воображаемого путешествия Брауна имеется тот же набор элементов, что и у реальной поездки. Вояжер присутствует в своем сочинении, у него есть реализаторы маршрута: корректирующие путь перевозчики, проводники/экскурсоводы (письма его друзей и записки предшественников – путеводителей как таковых тогда не было[55]), функцией которых является интерпретация локального текста, исполняющие роль случайного фактора в реализации экспедиционной программы друзья-«попутчики» (многочисленные рассказчики), и, наконец, автохтоны (местные информанты) – творцы и хранители локальных мифов[56].

Ридли и Споттисвуд не имели того бэкграунда, которым обладал Браун, – ранее они не бывали в России. Ридли посетил царскую империю в годы, когда ее территория стремительно покрывалась сетью железных дорог, обладавших несомненным преимуществом перед параходом и тарантасом в отношении скорости передвижения. Однако общение автора с местными жителями в силу обстоятельств происходило в основном в рамках его профессиональных интересов (правда, технических аспектов в своих записках он не касается[57]), поэтому собеседниками англичанина чаще всего выступали инженеры, геологи, естествоиспытатели и чиновники. Наблюдения Ридли над бытом остального населения России – очень поверхностные и мимолетные, они, как правило, сделаны из окна поезда (уже и так сжимавшего пространство и устранявшего из него значительные фрагменты[58]), с палубы парохода или с дрожек. Вне своей профессиональной среды автор книги более или менее подробно рассказывает только о той категории россиян, с которой ему пришлось непосредственно и постоянно общаться в течение трех месяцев, проведенных в поездке, – кучерах[59].

Кстати, турне Ридли и Соттисвуда методом «галопом по Европам» – вовсе не проявление их легкомыслия, а восходящая, в частности, к Ф. Бэкону британская концепция путешествий по незнакомым странам. Знаменитый английский философ наставлял потенциального вояжера следующим образом (и, судя по всему, публикуемые в настоящей книге авторы строго придерживались этих указаний): «Пусть не медлит подолгу в одном городе, а уделяет каждому столько внимания, сколько тот заслуживает (но не чересчур много), и, даже находясь в одном городе, пусть переезжает с квартиры на квартиру в разных его концах: это отличный способ заводить знакомства. Пусть не ищет общества соотечественников и столуется там, где есть хорошее общество из числа местных жителей. При переездах же с одного места на другое пусть добывает рекомендательные письма к тамошним знатным особам, дабы заручиться содействием в том, что он захочет узнать или осмотреть. Таким путем он сможет с большой пользой сократить срок своего путешествия. Что касается знакомств, которых надлежит искать в путешествиях, то наиболее полезны знакомства с секретарями и чиновниками при посланниках, ибо таким образом, путешествуя по одной стране, можно получить сведения о многих. Пусть также посещает всякого рода именитых людей, прославленных за рубежами их родины, дабы убедиться, насколько заслужена их слава»[60].

Воспринимая Россию как Другое, авторы публикуемых в настоящей книге произведений постоянно – напрямую или косвенно – сравнивают ее со Своим[61], ведь травелог – «это всегда личный сюжет, диалог авторского "я" или героя с местом, с городом, со своим прошлым, со своим настоящим, со своей историей, культурой. Это не только хронология поездки, но и рефлексия и переживания увиденного»[62]. Споттисвуд и Ридли снисходительно оценивают российское социальное пространство, не слишком применяя к нему собственные представления о подлинной Цивилизации – они просто его наблюдают и относительно беспристрастно описывают. Но если эти два автора стремились попасть в российский Хаос[63](впрочем, Ридли к нему едва успел прикоснуться), чтобы его изучить, то Браун как истинный британский интеллектуал, для которого «любое "иное", особое, непохожее не просто рассматривается по отношению к норме, т. е. соответствующему британскому образцу, как несовпадение с ней, недоразвитость, отклонение, ошибка»[64], старался это не-пространство ментально колонизировать, преодолеть путем преобразования в Цивилизацию, в Космос, запустить негэнтропию, т. е. вести дела честно, добиваться разоблачения и наказания взяточников, казнокрадов, нерадивых работников и лентяев. Его заботит не только состояние лесоводства в России[65], но и экология ее «души» – он ведь был христианский миссионер! Разумеется, все его усилия в этом направлении оказались тщетными, демиурга из шотландского Дон Кихота не получилось, русский Хаос так и не превратился у него в английский Порядок. В своей книге автор приводит множество примеров того, как его соотечественники в условиях российской действительности сами архаизировались, варваризировались и, приняв существовавшие правила игры (вплоть до использования практик крепостного права), в итоге проиграли в противостоянии Хаосу, будучи не в силах сопротивляться энтропии, постоянно выделяемой российским обществом[66]. Так что если с экзогенным влиянием на технологическое развитие, в частности, уральской индустрии дело обстояло относительно неплохо[67], то социальные, культурные и ментальные изменения в стране происходили гораздо медленнее.

Характеристика Российской империи, которую представили своим читателям эти три путешественника, существенно отличалась от представлений, утвердившихся в Западной Европе задолго до XIX в. В массовом сознании западноевропейцев Россия часто выступала как гомогенная культурная общность, а ее природно-географические особенности целиком укладывались в характеристику климатических условий Сибири, описываемых топофобными пейоративами. Считается, что такое представление о нашей стране сложилось в эпоху Просвещения[68], при этом французские, английские и немецкие академические публикации, утверждавшие обратное, видимо, оставались уделом довольно узкой части общества, ибо властителями дум образованной западной публики были сочинения маркиза де Кюстина и его последователей. Для опровержения этих географических стереотипов все три публикуемых путешественника постоянно обращаются к географии. В частности, Урал у них, как и в синхронных русских травелогах, характеризуется триединством горы, леса и реки с особым выделением горных заводов[69]: с одной стороны, активное использование знакомых западноевропейскому читателю символов[70] снижало в его глазах степень алогичности и враждебности российских пространств, а с другой – демонстрировало, что эти земли вовсе не безлюдны и в какой-то мере уже цивилизованы. Споттисвуд, Браун и Ридли решительно разрушали бытовавшие на Западе суждения о России как исключительно холодной и мрачной (а в политическом отношении деспотичной) стране[71], убеждая публику, что на самом деле империя царей состоит из множества природно-географических зон, природная среда и климат которых не так уж и сильно отличаются от британских.

Следует заметить, что в текстах Споттисвуда и Ридли (у Брауна по понятным причинам – реже), как и у многих других европейских путешественников, присутствует не только тщательная фиксация всех отрезков маршрута (это было очень важно для правильного определения своего местоположения, поскольку в России того времени дорога как один из важнейших параметров этого находилась вне культуры[72], практически отсутствовала в привычном для европейца виде[73]), но и точная (у Ридли – вплоть до минуты) хронология нахождения в узловых точках пространства[74]. Разумеется, это было не случайно – у большей части населения нашей страны «время разумелось цикличным, растяжимым, процессуальным. Крестьяне придерживаются официального времени в рамках календаря, когда выходят из своего микромира во внешний для них. Но и в разносторонних контактах с ним, когда дело заходило о событийной стороне жизни, крестьяне опять погружались в "свое" время, как бы встроенное внутрь официального, государственного»[75]. На Урале простые люди зачастую определяли время суток по тени от палочки, вставленной в середину доски[76].

Огромные расстояния, дефицит или фактически отсутствие европейской хронологической системы таили в себе опасность почти полного растворения европейца в чужом для него мире, несли угрозу «одичания». Поэтому постоянное напоминание о времени и температуре воздуха в привычной нам метрологии разграничивает у авторов космологический и исторический способы описания, является одним из важнейших маркеров цивилизации, служит защитой собственной идентичности, ограждает путешественника от деевропеизации в условиях иной культурной среды, предотвращает угрозу возврата в собственное далекое прошлое, ведь «путешествия в пространстве – это и перемещения во времени»[77]. Поскольку в мифопоэтическом мире путешествия не действуют законы физики, прибытие вояжера туда, где присутствуют традиционные культуры, позволяет ему опровергнуть гипотезу С. Хокинга о защищенности хронологии, математически не допускающую перемещения в прошлое, и оказаться во вселенной К. Гёделя, в которой такая миграция возможна. Менее последовательно авторы придерживаются единообразия в обозначении расстояний: в своих текстах они используют как английские ярды и мили (а также метрические километры), так и русские версты, – известно, что Порядок и Хаос, цивилизация и варварство обычно находятся в динамическом единстве.

Несмотря на то, что большинство западноевропейских исследований XIX в. носят крайне этноцентрический характер, в которых незападные народы почти неизменно находятся на низких уровнях в иерархии культурного развития[78], а начиная с середины века в их классификации все больше проникал расизм[79], у Споттисвуда, Брауна и даже изучавшего Россию в основном из окна железнодорожного вагона Ридли наша страна показана как сложная в культурном, социальном и географическом отношениях территория. Это достигалось ими с помощью создания на страницах своих сочинений «сложноподчиненного синтаксиса природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров»[80]. Такая репрезентация России выглядела в тогдашней Англии весьма необычно, являлась маргинальной[81] и не оказала решающего воздействия на образ нашей страны, сложившийся к тому времени в обыденном сознании англичан, – отчасти потому, что проигрывала стереотипам, господствовавшим в более массовой литературе[82].

Споттисвуд путешествовал по царской империи вскоре после окончания Крымской войны 1853–1856 гг., в которой Великобритания являлась противником России, но русофобские настроения, доминировавшие в то время в английском общественном мнении и прессе, совершенно не сказались на записках этого искателя приключений: он сразу предупреждает читателя, что не будет касаться вопросов политики, потому что «за столь короткое время объективно оценить политическое и общественное устройство России и ее экономику невозможно», и его «как простого путешественника прежде всего интересовали… особенно малоизвестные места». Что ж, британская политика по отношению к России всегда отличалась прагматизмом, и сотрудничество двух стран имело место даже в периоды их военного противостояния[83], о чем также упоминает Споттисвуд.

Браун, изобретая свою Россию, опирался на публикации, рассказы (зачастую субъективные) друзей и обобщал в рамках тогдашнего западного дискурса собственный опыт, полученный вне Урала (на основе «посещения» которого делал широкие выводы): известно, что «на построение травелога большое влияние оказывают и предшествующие путешествия по тем же самым местам. Последующие травелоги наследуют ту систему авторской ритмизации природного и первично окультуренного пространства, которую предприняли в своих травелогах путешественники-авторитеты, и кажутся (а часто и являются) пересказом и литературной обработкой предшествующих. В результате. в общественном сознании формируется определенный образ пространства, ритмические и аритмические признаки которого могут быть довольно далеки от реальной действительности»[84]. На примере Урала, которого он никогда не видел, Браун сделал попытку охарактеризовать российскую цивилизацию в целом. Отдельные антироссийские коннотации в его книге, очевидно, были вызваны внешнеполитическими факторами[85], но при этом не приобретают у автора патологических форм. И все же в созданном им образе России пропорции и расстояния в сравнении с реальностью искажены, из него изъяты целые пласты (преимущественно, положительные) – напомним, что «травелог далеко не всегда адекватно отражает реальное пространство путешествия, в особенности его природные и первичные культурные ритмы и аритмию»[86].

По-своему стремясь достичь достоверности при описании чужой культуры, Браун намеренно концентрирует внимание на негативных сторонах русской жизни[87], зачастую делая на их основе широкие обобщения, а при рассказе о тех или иных бытовых явлениях часто прибегает к экспрессивным номинациям, в чем-то напоминая Кюстина, знаменитое сочинение которого он не мог не знать. «Взгляд путешественника – всегда взгляд чужака, который способен увидеть то, что слишком привычно для аборигенов и потому не замечается ими самими. С другой стороны, он свободнее в своих оценках (хотя, разумеется, свобода оценок не означает беспристрастности) и может позволить себе быть нелицеприятным. Поэтому образ внимательного и вдумчивого путешественника является весьма подходящей маской для критически настроенного автора»[88]. Для того, чтобы Продукт (итоговый отчет) Путешествия был востребован своим обществом и отвечал на его физические и метафизические запросы, он должен быть создан на языке Своей культуры[89], поэтому Браун не выходит за рамки многовековой традиции восприятия нашей страны на Западе как азиатского царства варваров, несущего угрозу Цивилизации. Кстати, этим объясняется и то, что все три публикуемых нами автора в той или иной мере подспудно ощущали определенную потенциальную опасность, исходящую от империи царей. К тому же на аксиологии книги Брауна сказался вектор его «путешествия». Все реальные европейские путешественники попадали из Цивилизации в Дикость и Варварство с запада, ведь до появления современных средств сообщения до отдаленных мест приходилось добираться через «цивилизованные» территории. Напротив, воображаемый путешественник может начать свой путь откуда угодно и совершать в пространстве произвольные перемещения, поэтому, в отличие от Споттисвуда и Ридли, шотландский лесовод в основном «двигался» из Хаоса в Цивилизацию.

Через несколько лет после «путешествия» Брауна наступила, как сказали бы сегодня, «разрядка», и в конце XIX в. англичане видели в русских не извечных врагов, а «народ, только находящийся на пути к цивилизации, ибо, несмотря на величайшие произведения науки и культуры, созданные просвещенной верхушкой общества, большинство населения было неграмотно и находилось во власти многочисленных предрассудков»[90]. Считается, что чем сложнее система (а родная цивилизация трех путешественников была одной из самых сложных в мире), тем она более открыта для приема материи, энергии и информации[91]. В путешествиях западноевропейцы учились и приобретали новые знания, становились, как считалось, более добродетельными, и в конечном счете восстанавливали единство человечества, утраченное после вавилонского разделения[92].

«Российский опыт социокультурного развития, – отмечает уральский историк Е. В. Алексеева, – вызывал большой интерес у западных специалистов, представлялся заслуживающим внимания и привлекательным для представителей европейской культуры»[93]. Встретив в России исключительно теплое к себе отношение, Ридли постарался ответить взаимностью, увидев в образе жизни русских прежде всего положительные моменты, а кое-что даже посчитав нужным перенять. В этой связи стоит заметить, что одной из функций записок о путешествии является стремление «изменить [собственный] социум, помочь ему совершить акт самотранценденции, избавиться от каких-то стереотипов, стать духовно богаче, пропитать его кодами и смыслами других культур или метафизических миров»[94] (ср. в этой связи замечание А. Камю, что «путешествие как самая великая наука и серьезная наука помогает нам вновь обрести себя»[95]).

В отличие от Ридли, Браун и Споттисвуд прибегают к историческим экскурсам, ведь исторические, географические и языковые особенности региона будущей поездки обычно учитываются при составлении маршрута путешествия[96]. А обращение к этнографии и юмору («анекдотами полны в обязательном порядке все травелоги иностранцев (быть в варварской России и не увидеть ничего замечательно смешного просто невозможно)»[97]) позволяет авторам преодолеть пресловутую скуку отдельных фрагментов российского ландшафта и усиливает его пространственное восприятие (у Брауна этнографические наблюдения используются еще и для весьма субъективных политических обобщений).

Важное место в сочинениях всех трех авторов занимает экзотика. Споттисвуд, Браун и Ридли стараются растолковать читателю «душу России» посредством описаний необъятных просторов страны, золотых куполов ее церквей, березовых рощ, сурового климата, плохих дорог, красных рубах крестьян, необычных видов транспорта, дружелюбию людей, а также нищеты и различных человеческих пороков, якобы отличающих русских. Как и, в принципе, все путешественники, публикуемые в настоящей книге авторы, используя ограниченный круг источников, создавали свой субъективный, обобщенный образ России, который лег в основу восприятия нашей страны на Западе. Для этого они не ограничивались собственными полевыми материалами, а широко привлекали географические, политические, исторические и лингвистические сведения (вдобавок Споттисвуд и Браун использовали рассказы своих предшественников).

Для всех трех путешественников характерно уважительное отношение к нашей стране. С большой любовью, а часто и с сочувствием они пишут о России и ее населении, нередко пытаясь переубедить себя и вызвать положительные эмоции и интерес у читателя даже при описании того, что внутренне не могут принять или понять, – поволжских и уральских пейзажей, которые кажутся им скучными и однообразными (впрочем, об унылости ландшафта России писали очень многие западные путешественники[98]), особенностей характеров отдельных социальных и этнических групп и т. д., а для снятия потенциально негативного восприятия того или иного явления зачастую прибегают, как уже говорилось, к иронии и юмору. Все три публикуемых сейчас английских путешественника, наряду с некоторыми другими своими соотечественниками (в частности, с упомянутым выше Д. Александером), стояли у истоков деконструкции английского и, шире, западноевропейского мифа о «дикости», «варварстве» и вообще «неправильности» России[99], деконструкции, которая в полной мере началась только на рубеже XIX–XX в. и не завершена до сих пор[100].

В русском переводе книги Споттисвуда снято приложение, состоящее из статистико-экономических сведений, не представляющих интереса для современного читателя. В английском оригинале книга Брауна называется «Лесное хозяйство в горнозаводских районах Урала, что в Восточной России», но такого рода информации в ней немного, к тому же автор часто выходит довольно далеко за рамки своей темы, поэтому при подготовке русского издания было предложено более точное название его работы и значительно сокращен текст. Сочинение Ридли печатается целиком. Все постраничные примечания принадлежат автору вступительной статьи. Иллюстрации, помещенные в книге – авторские (у Споттисвуда – его собственные акварели, у Ридли – фотографии).

И. В. Кучумов,

кандидат исторических наук