Читать книгу Тысяча акров - Джейн Смайли - Страница 11

С момента операции прошло уже три месяца, Роуз активно шла на поправку. После курса химиотерапия у нее был вид усталого, но не разбитого человека, впрочем, как и у многих других раковых больных, которых мне довелось видеть. Ей отняли правую грудь, лимфатический узел подмышкой и все грудные мышцы с правой стороны – традиционная радикальная мастэктомия. Я все еще продолжала готовить вместо нее время от времени и, конечно, проведывала ее каждый день. О здоровье старалась не спрашивать – сестру это раздражало – но внимательно следила за ее состоянием: нет ли признаков усталости, слабости, боли.

На следующий после разговора с Джессом день мне предстояло везти Роуз в Мейсон-Сити на плановый осмотр. По дороге мы больше молчали: сестра то и дело раздражалась и нервничала. Сначала она прищемила пояс плаща дверцей, потом мы потеряли время, заехав на заправку и попав в пробку на подъезде к больнице, из-за чего опоздали на прием на пять минут. После осмотра мы планировали немного погулять и пообедать в кафе, однако, естественно, все зависело от того, что скажет доктор. Если новости окажутся плохими, тогда ни о каких прогулках нет и речи. Все должно было решиться на приеме, и мы это понимали.

Однако в больнице все прошло отлично. В приемной нас встретили с таким радушием, будто заранее знали, что все в порядке. Доктор осмотрел Роуз и не нашел ничего подозрительного. Отметил «быстрый прогресс» в восстановлении подвижности правой руки. Роуз криво усмехнулась, услышав его слова про «быстрый прогресс». Три месяца, омраченные болезнью, показались нам бесконечно долгими, да к тому же еще и выпали на самую ужасную часть года в нашей местности: небо с утра до вечера затянули стальные облака, и пронзительные холодные ветры не стихали ни на секунду, даже в те редкие минуты, когда сквозь серую завесу пробивалось слабое солнце. Только теперь, когда опасность миновала, мы увидели, как были подавлены и обессилены. Прощаясь с доктором, мы смотрели на его круглое румяное лицо с нежностью. С трепетом вдыхали чудесный майский воздух, напоенный ароматом цветущих яблонь. С восторгом любовались яркими тюльпанами и ирисами во дворе больницы – а ведь когда шли на прием, даже не заметили их.

– Чудесный день! – воскликнула Роуз и вдохнула солнечный воздух полной грудью. Впервые ее левая рука не метнулась к правому плечу, туда, где отняли мышцы, будто она до сих пор не могла смириться с потерей. Это стремительное, мимолетное движение, вошедшее у сестры в привычку, каждый раз заставляло мое сердце сжиматься от жалости. К груди Роуз никогда не притрагивалась, видимо, считая ее неизбежной жертвой. Но еще и плечо?!

– Хочется мяса, – сказала она.

– Поехали в кафе.

– Лучше в ресторан. В тот, где вы праздновали десять лет свадьбы, помнишь? У них одной селедки три вида. И жаренные в масле чесночные гренки, твердые, как жестяные крышки, но рассыпчатые и тающие во рту.

– Как ты это помнишь? Шесть лет прошло!

– Не знаю, само в памяти всплыло. Я верю, что болезнь отступила, понимаешь? Верю каждому его слову и теперь хочу насладиться всем, от чего отказывалась и о чем старалась не думать.

Мы постояли на светофоре и перешли через улицу. Я представления не имела, куда мы идем.

– Даже не подозревала, что ты была настолько подавлена, – пробормотала я.

– Я и сама в полной мере не осознавала. Знаешь, это как гаражная распродажа, когда смотришь на вещи, которые раньше для тебя много значили, а теперь лежат грудой с налепленными ценниками. И ты наблюдаешь, как соседи разбирают их, но тебе уже все равно.

Я молча взглянула на Роуз. Для меня прошедшее скорее напоминало поездку на машине с отказавшими тормозами. Три месяца мы неслись по дороге, уворачиваясь от столбов и летящих навстречу машин. Теперь же опасность миновала, и машина ехала ровно и спокойно.

Дойдя до конца улицы, Роуз остановилась и провела рукой по волосам.

– Это был просто экзамен, Джинни, длиной в три месяца. Пройдет еще шесть месяцев, еще год, еще пять лет, и мне исполнится сорок. Я хочу сделать что-нибудь. Чтобы оскандалить папу, досадить ему.

– Вряд ли в Мейсон-Сити есть мужской стриптиз, – пожала я плечами.

– Тоже смотрела шоу Фила Донахью? – ухмыльнулась Роуз.

– В прошлую среду? Когда по студии прыгали здоровенные парни в крошечных блестящих синих плавках?

– Один был в черных.

– Точно, блондин.

– Ты что, смотрела? Даже я покраснела.

– Я выключила картинку и только слушала. Как радио.

– Врешь!

– Вру, – признала я. – Смотрела от и до, даже когда они оделись.

Роуз засмеялась на всю улицу, потом отдышалась и заявила:

– В Мейсон-Сити есть бордель. Мне Пит сказал. Рядом с семейным кафе. Напротив отделения Министерства сельского хозяйства.

– А Пит откуда знает?

– Ему рассказали парни, которые нам прошлым летом амбар красили.

Мы остановились у витрины с женскими платьями. Роуз усмехнулась.

– Но думаю, так далеко мы из-за папы заходить не будем. Достаточно накупить тряпья.

– Слава богу! – выдохнула я.

С тех пор, как Роуз поставили диагноз, она не покупала новой одежды и перед зеркалами не задерживалась. Мы вошли в магазин. Я направилась к стойке с блузками, стараясь не следить за Роуз, что уже вошло у меня в привычку: какой размер она выберет, какой вырез. Только бы платье ей подошло! Отобрав, как всегда, четыре вещи, она отправилась в примерочную. Я слонялась поблизости, рассеянно рассматривая свитера. Роуз долго не появлялась и когда я, забывшись, подошла совсем близко, сказала:

– Джинни, я вижу твои ноги.

Мне пришлось взять себя в руки и отойти. Когда Роуз появилась, ее хорошего настроения как не бывало. Она молча с улыбкой отдала все платья продавщице и направилась к двери. Я сделала вид, что рассматриваю ремни, но, увидев, как сестра выходит на улицу, поспешила за ней.

Мы постояли у следующей витрины с туфлями, потом у витрины магазина фиксированных цен. Роуз долго рассматривала ультразвуковой увлажнитель. Я не выдержала и спросила:

– Что-нибудь слышала от Кэролайн?

– Нет.

– Как думаешь, кто сделает первый шаг?

Роуз посмотрела на меня, заслонив рукой глаза от солнца.

– Папа хоть раз первым мирился?

– Нет. Но это с нами. А тут Кэролайн.

– Скорее вода потечет в гору, чем он сделает первый шаг.

– Думаешь, ей следовало вести себя осмотрительнее?

Роуз зашагала дальше.

– Зачем ей быть осмотрительнее? У нее собственный доход. Она всегда держалась обособлено и менять ничего не собирается. Попомни мои слова. Она выйдет замуж за Фрэнка, родит сына, и все помирятся.

– Ты, кажется, тоже злишься. Но ведь она уже шла мириться, а папа захлопнул перед ней дверь.

– Вообще не должно было быть никакой ссоры, никакого примирения, никакой драмы! Она не хочет быть как мы. Вот в чем дело! Не замечала? Когда мы идем вместе, она всегда отстает. Когда мы воюем с отцом, она к нему ластится.

– Возможно, ты права.

– Черт! Я помню, когда ей было пять или около того. Я делала на кухне домашнюю работу, мама готовила, Кэролайн рисовала. И вдруг она поднимает голову, смотрит на всех нас и выдает: «Когда вырасту, не буду женой фермера». Мама засмеялась и спросила, кем же она тогда будет. И сестрица заявила: «Фермером!»

Я засмеялась. Мы зашагали дальше и по обоюдному молчаливому согласию Кэролайн больше не обсуждали. У меня заурчало в животе.

– Рози, давай заглянем в семейный ресторан – посмотрим, в чем проститутки ходят на работу.

– Поехали лучше домой. Там полно еды.

– Ты устала?

– Да.

Спорить я не стала. Никогда не спорю с Роуз.

– Знаешь, Джинни, – сказала она, когда мы сели в машину. – Выйдя из больницы, я подумала, что сошла с ума: это солнце, эти клумбы, которые мы сначала не заметили. Мне захотелось продлить сумасшествие, усилить, удержать его. И я решила, что нужно болтать и смеяться как безумные, есть как безумные, транжирить деньги как безумные, но я забыла… Я еще не готова раздеваться в примерочных.

Она вздохнула. Мы выехали с парковки.

– Что для тебя самое сложное? – спросила она, помолчав.

– Не знаю. Пожалуй, общаться с посторонними людьми.

– Как это?

– Я или ужасно стесняюсь, или веду себя как идиотка, если человек мне симпатичен. Никогда не поверю, что Марлен Стэнли или остальным нравится со мной общаться. Хотя на деле выходит, что нравится.

– Джинни, ты говорила то же самое еще в средней школе!

Я напряглась.

– Можно подумать, с тех пор у меня было много практики. Помнишь, в школе ты мне советовала: «Хочешь подружиться с такой-то? Просто подойди и угости ее печеньем».

Роуз от души рассмеялась.

– Обычно это работало.

Помолчав, она заговорила опять, только теперь очень серьезно.

– Для меня сложнее всего – не брать чужие вещи. Одно из самых ярких воспоминаний детства – как мама бьет меня по рукам и ругает за воровство. Мне часто снится один тот же кошмар: передо мной папина опасная бритва или плохо закрытая банка с кислотой, и я знаю, что брать нельзя, но удержаться не могу.

– А мне снится, что я, голая, стою в столовой. В девятом классе.

– Многим снится что-то похожее.

– Наверное.

Всю оставшуюся дорогу домой мы молчали. Над полями поднималось солнечное марево. Молодые побеги кукурузы пестрели на влажной земле, как аккуратные стежки на темной шерсти. Вылезая из машины, Роуз чмокнула меня в щеку. Мы знали друг друга всю жизнь, но нам никогда не надоедало быть вместе. Эта связь поддерживала нас, и я ценила ее превыше всего. Ценила, но не афишировала. Роуз терпеть не могла сантиментов.