Читать книгу Мой бывший бывший. Книга 2 - Джина Шэй - Страница 7

Господи, и как у меня из головы вылетело, что да, он занимался конным спортом, по настоянию матери и занимался. И конкуром, и выездкой, правда, бросил лет в восемнадцать, но… Судя по всему, вернулся к этому хобби уже после нашего развода. В седле Милорда он держался уж больно уверенно.

Спланировал. Все четко спланировал, от навязанной нам болтливой Олеси – теперь четко ясно, в чьих именно чаевых она была заинтересована, – до вот этого неторопливого шага к нам. Вальяжного. Самоуверенного.

Наверное, именно так чувствовала себя идущая по углям и ножам русалочка. Парадокс: шагает к нашу сторону Ветров, причем твердо так топчется темными сапогами по светлому песку, а кровью от каждого шага истекаю я. Будто каждый шаг – это удар топором именно по моей шее.

Когда уже моя голова наконец отвалится, а?

Лучше б никогда, ведь это будет означать, что я сдалась и проиграла в этой войне. Ему – не проиграю. Не мою дочь.

Осталось понять: как сейчас выиграть?

– И-и-и-и… – Маруська это даже не выдыхает, она это попискивает, судя по напрягшимся, как у ловчей плечикам, моя дочь сейчас словила что-то вроде фанатской эйфории.

Еще бы она её не словила.

Такой! умелый! наездник! И к нам идет!!!

Конечно тут будет: И-и-и-и!

По крайней мере – я в семь лет, очутившись со свежевознесенным мини-кумиром, тоже так бы и пищала. А в те времена кумиром мог стать даже дяденька, что поднял двух взрослых тетенек, хотя уж я-то точно не мечтала о тяжелой атлетике. И даже о тяжелоатлете не мечтала, мне было рано. А вот восхищаться – это мы могли. Вот и Маруська сейчас именно что восхищается.

Ну и конечно, это я узнаю Ветрова по походке, а чуть он приближается – и по слишком приметным глазам, а вот Маруська – нет. Она с открытым ртом смотрит на «дядю-наездника», что уже подошел к забору и настолько беззаботно через него перелез, будто целыми днями только этим и занимается. По глазам моей дочери можно понять: она явно раздумывает, как бы незаметненько оторвать от этого самого дяди кусочек на память о таком знаменательном знакомстве.

А потом Ветров спускает со своей наглой морды бандану, а я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не стиснуть плечи Маруськи сильнее.

Вот бы матом его обложить…

Жаль, я таких матерных слов не знаю, которые бы подошли ситуации.

Он снова загнал меня в угол. Буквально, не оставил даже шанса уклониться от встречи с ним.

– Здравствуй, солнышко, – негромко произносит Ветров, опускаясь на корточки и заглядывая Маруське в лицо, – ты даже не представляешь, как я по тебе скучал…

Сухое пощелкивание мыслей внутри я бы предпочла не слышать.

Да, я вижу, что он не врет.

Ну, или по крайней мере, очень старается не врать.

Он со мной не заговорил – это хорошо, я бы не хотела вызвериться на него при Маруське, а я могу: все, на что меня сейчас хватает, – это молчать с перекошенной миной, торопливо затыкая все всплывающие на поверхность памяти крепкие междометия себе за пазуху. Нельзя сейчас. Не при Маруське. Остальная куча народу вокруг вроде как не в счет.

А вот хватку на плечах Плюшки можно и ослабить – от такого у неё могут остаться синяки, а на следующей неделе должна быть какая-то прививка. Разбирайся потом со школьным психологом, что у нас в семье не так, по мнению школьной медсестры.

Маруська стоит столбиком. И мелко дрожит. И, насколько я успеваю заметить, сжимает и разжимает кулачки, будто пытаясь понять, что ей делать.

Бить или не бить? Обнять или не обнять?

– Малышка… – и почему Ветров с его-то чутьем на тонкий лед и опасность не пошел в саперы? Хотя его осторожный тон – лишнее доказательство, что по крайней мере для Маруськи он очень старается выглядеть виноватым и хорошим.

Или все-таки не только выглядеть?

Я не успеваю ничего сказать и вклиниться между дочерью и Ветровым, сгладив острые углы. Потому что Маруська вдруг принимает решение в своей внутренней дилемме, и совсем не то, какое от неё кто-либо ожидал. Моя Бусинка резко дергается, выворачиваясь из моих рук, врезается в Ветрова с размаху – не с обнимашками, нет, хотя он на это и явно надеялся. Она толкает его в плечи, заставляя пошатнуться, – как он не растянулся на земле, для меня остается загадкой, – а потом пулей уносится прочь, в сторону крашенной красной краской высокой конюшни.

– Машка! – я только и успеваю её окликнуть, от удивления – даже не домашним именем, а официальным, только моя Плюшка даже не оборачивается.

Шах и мат.

Что примечательно – никакого удовлетворения. Только сильнее клокочет внутри горечь. Потому что, может быть, Ветров и последний гад и сволочь, только вот это с Маруськой происходит из-за меня. Я ей сказала…

– Вика… – Ник и Яр окликают меня синхронно, когда я бросаюсь вслед за дочерью. Один – озабоченно, второй – даже виновато. Впрочем, мне сейчас не до триумфа, меня занимает только Маруська, эти двое могут и подождать.

– Оставайтесь тут, – бросаю я через плечо, – оба. Вы сейчас только помешаете.

Господи, только бы она не убежала далеко. Как я её здесь найду потом? Это же маленькая вселенная посреди высокого елового леса. Экологичненько и красивенько, но озабоченной матери маленькой единорожки, которая и без нервного напряжения особо не смотрит по сторонам и летит не разбирая дороги, – не очень-то спокойно.

А еще – господи, дай мне, пожалуйста, нужные слова. Такие, какие точно спасут ситуацию, сгладят её до допустимого уровня.

Потому что вот сию секунду я совершенно не представляю, как мне мою дочь успокоить.

Маруськи не хватает на дальний забег – слава всем богам. Но хватает на то, чтобы найти самую дальнюю конюшню, ту самую, у которой даже персонала не пасется, и нырнуть в неё, чтоб потом не вынырнуть.

Без инструктора не пускают, говорите?

Раздолбайство – это всеобщий бич, даже вот таких вот претенциозных заведений, как конно-спортивный клуб «Артемис», на сайте которого гордо висит расписание всероссийских соревнований по конкуру, которые проводятся на их базе.

От такого резкого скоростного забега у меня начинает покалывать в боку. И все же перехожу на медленный шаг при виде моей дочери, отчаянно мечущейся по чистенькому коридору между пустыми стойлами в поисках, где бы ей спрятаться от нас всех, безмозглых взрослых, подальше.

Не находит – и прижимается к стене спиной, глядя на меня глазами отчаянного, загнанного в угол зайца.

Господи, первый раз она так на меня смотрит…

И вот теперь сбежать хочется уже мне, только за такое точно надо будет расстрелять без суда и следствия. Пасуют и бегут от проблем маленькие девочки. Мама должна уметь это все разруливать.

И побыстрее. Чем быстрее разрулишь, тем меньше непоправимого ущерба случится.

– Бусь, ну что ты? – к Маруське я приближаюсь медленно – не хочу спугнуть своего зайчонка. Метнется она под моими руками – и поминай, как звали, только и уповай, что успеешь схватить вертлявую егозу за тот же капюшон. А не получится – придется снова носиться по территории клуба, пугая посетителей своей обеспокоенной физиономией.

Между нами остается всего один шаг, и это расстояние – как минное поле, на которое ступишь – и точно рванет. Но мы попробуем по-другому.

Я опускаюсь на корточки, чтобы видеть Маруськины глаза и не смотреть на неё свысока. Иногда взрослый авторитет совсем не нужен.

Свои ладони я к Маруське протягиваю как-то сама. Без особого умысла – просто предлагая.

Хочешь где-то спрятаться – давай тебя спрячу я.

Со мной у мамы такое срабатывало.

Правда и фееричный папа в моей жизни так и не появился. Хотя нельзя ведь сказать, что я его не ждала. И хорошо, что не появился. А вот с Ветровым так уже не будет.

Приглашением Маруська воспользоваться не спешит, раздумывает, но и я так быстро не сдаюсь – двигаюсь по «минному полю» медленно, по чуть-чуть сокращая расстояние. Нам нужен диалог или хоть какое-то сближение для начала, чтобы разбавить этот страх. Чтобы она поняла: я не заставлю её выбирать, мне это не нужно. Я никогда этого не хотела. Поэтому даже не портила её мечты собственными воспоминаниями о Ветрове. Ведь папой он может быть лучше, чем мужем. Даже если не знает, что он – папа.

С женой можно развестись, и она легко становится чужим человеком. Ребенок при разводе все равно остается общим.

– Солнышко…

В какой-то момент Маруська отворачивается и утыкается лбом в бревенчатую стену. Хорошая возможность, чтобы сделать марш-бросок и обнять, наконец, Плюшку за колючие худенькие плечики.

Вопреки моим ожиданиям, Плюшка не сопротивляется, как это у неё бывает, когда она дуется на меня, – стоит этаким пассивно сопротивляющимся объятиям Буратиной.

Нет. В этот раз она сама прижимается ко мне, крепко-крепко вцепляясь ладошками в мои руки. Уже хорошо – маму мы не боимся.

Осталось только поговорить.

– Не бойся, солнышко мое, – тихонько шепчу я, стискивая Маруську крепче, – ничего не бойся. Я рядом. И всегда буду.

Пальчики Маруськи сжимаются на моих запястьях так отчаянно, будто я её спасательный круг, и она вот-вот уйдет под воду.

– А он… Он меня сейчас не заберет? – тихонько, так, что я аж вслушиваюсь, чтобы разобрать её шепот, спрашивает меня Маруська.

Вот оно, блин. То, из-за чего мне хочется сдохнуть. Всего-то нечаянно ляпнула правду на вопрос дочери «Мам, а почему ты плачешь?» – и вот сколько последствий. Кто меня тянул за язык, а?

У Маруськи уже, поди, в голове красочная картинка, где Ветров хватает её в охапку и запихивает в свою машину, уезжая в закат. Можно сделать поправку на коня, суть от этого не меняется.

– Нет, солнышко, – обнять бы её еще крепче, чтобы уж самой поверить в то, что говорю, да только, боюсь, у мелкой моей затрещат её хрупкие косточки, – не заберет.

– А потом? – тихо озадачивает меня Маруська, как и многие дети умеющая формулировкой вопроса поставить в тупик. Что лучше – сладкая ложь сейчас или горькая правда потом? Ведь он может же… Как бы отчаянно я ни боролась, в моем случае это всего лишь дон-кихотская попытка устроить спарринг с мельницей.

Мама всесильная потом так запросто станет мамой-обманщицей. И какой смысл у этого вранья в этом случае?

И все-таки…

– И потом не заберет, – отрезаю я, и все-таки стискиваю свою дочь в руках еще крепче, – он просто увидит, какая я на него злая, и тут же передумает.

Ветров – и передумает, ага. У него же самое любимое развлечение – рушить мою жизнь до самого основания.

Вот только Плюшке этого лучше не знать. С неё хватит нашей правды!

Она и так тихонько похныкивает, утыкаясь носом в сгиб моего локтя. Ну вот, теперь мы еще и ревем. Вот и где то космическое материнское прозрение, когда его так не хватает?

– Плюш, – я осторожно разворачиваю дочь к себе, усаживая её на колено, пробегаюсь пальцами по щеке, стирая слезинку, – ты все еще боишься?

Маруська молчит, но еле-еле дергает из стороны в сторону острым, таким моим подбородком. Еще и плачет молча, прикусив губешку, выпуская из меня еще порцию свежей крови. Упрямо хмурится, типа «Вот еще, буду я бояться».

Бойцовый мой мышонок, уж насколько все проще было бы, если бы ты была принцессой. У принцесс эмоции наружу, они поплакали, а потом поправили корону и полетели дальше. А моя мышка ищет себе норку-укрытие.

– Ты по нему соскучилась? – тихо спрашиваю я и замечаю, как Маруська спешно прячет взгляд и покачивает головой во второй раз. Она уже в том возрасте, когда можно осознанно врать, хоть и получается это фигово. Значит – соскучилась. Даже очень. И даже боится мне это показать, хотя я ведь точно не хотела, чтобы моя дочь поддерживала меня вот так.

Совсем я съехала с катушек с этими разборками.

Вот только как мне принимать необходимое решение, зная, что на самом деле хочет Ветров?

Ведь любая встреча с Маруськой для него – как тур игры в покер, в котором любая улыбка моей дочери – это для него удачная карта в его комбинации.

Да, мнение ребенка учитывают в суде, даже если он десятилетнего возраста не достиг, – вызывают там представителя органов опеки, вот это все, но…

Но Маруське нравится папа.

И условия проживания у него лучше.

Не говоря уже о том, что связей больше.

И на чьей стороне будет суд?

Да, мой адвокат бодро обещает мне победу, но что еще он может обещать-то?

Я кусаю щеку изнутри, глядя на враз потухшую мордашку моей дочери. Еще полчаса назад она светилась предвкушением, а теперь – кажется, что выходные испорчены бесповоротно.

Если смотреть правде в глаза, то что я вообще могу поменять в этой ситуации? Мой единственный рычаг – сама Маруська, и пользоваться ею – это совершенно противозаконно. Я ведь не хотела насолить Ветрову, хотела только защитить свое…

– Мне кажется, папа очень хотел тебе понравиться, – негромко и очень осторожно произношу я, играя в капитана Очевидность. Конечно, хотел. Не для меня же он выпендривался, в конце концов, – забавно, что ему тоже Милорд понравился, да?

Дочь косится на меня и снова прячет лицо, зарываясь в свитер на моей груди. Вся и мелодика в том, что ей понравилось выступление Ветрова. И насчет совпадения вкусов – тут Ветров тоже попал в самую точку, Маруське это и правда нравится как факт.

Еще бы – папу она почти не знает, но все равно – так сошлось!

И её просто выжигает необходимость войны с заветным папой. Моей войны!

– Солнышко, все хорошо, – шепчу я, утыкаясь губами в мягкие темные волосы у её виска, – я не прошу тебя выбирать. Если ты хочешь поболтать с папой – я на тебя не обижусь. И он тебя от меня не украдет. Он же у тебя не бандит.

Сволочь только, самая последняя, но это все-таки – лишь для меня. Эксклюзив и все такое.

Маруська все еще упрямо кусает губу. Будто сомневается, что я ей говорю правду. Приплыли, блин!

А что я могу? Только еще раз крепче обнять, чтобы никто даже не попытался сейчас ей навредить.

– Ну, или хочешь, поедем домой? – предлагаю я кардинальный метод поменять ситуацию. Как я и думала, он оказывает нужный мне эффект. Плюшка напрягается, явно сбрасывая эту растерянность и начиная взвешивать минусы этого радикального решения. Отлично вышло вывести её из этого депрессивного ступора.

Как это домой, а как же покататься? Мы ж за этим сюда приехали!

Да и папа – мы на него, конечно, злимся, с мамой за компанию, но… Хочется же поболтать. Хотя бы! Раз уж мама не против…

И, ой, как маме страшно быть не против…

– Ну что, Плюшка, поехали? – тереблю я дочь за рукав курточки. – Пошли вещи обратно в машину к дяде Нику запихнем и…

– Не-е-ет, – Маруська мотает головой, наконец-то раскукливаясь, – дядя Ник обидится.

И ты даже не представляешь, как…

– Ну, он же на меня обидится, – фыркаю я, – хотя, если ты хочешь остаться… Тогда нам надо идти к тренеру. У тебя занятие через полчаса.

Последний шмыг немножко красным носиком – я вытягиваю из кармана своей куртки пачку бумажных платочков, чтоб мое чудовище высморкалось, – и Маруська тянет меня в обратную сторону, к дверям конюшни, в которых на нас зависает… Олеся. Вид у неё виноватый. Но, судя по всему, именно благодаря ей нас не шуганул вот тот бородатый мордатый мужик, что стоит чуть поодаль за её спиной. По крайней мере, на меня он смотрит мрачно, будто я не в пустую конюшню зашла, а в святая святых, в которой он хранит священный Грааль, не меньше.

Пофиг.

Главное, что Маруськина теплая ладошка лежит в моей руке, её мордашка потихоньку светлеет – мысли о долгожданном катании все-таки вытесняют из головы мысли плохие, и этот выходной еще можно спасти. Ну, по крайней мере, я в это верю.

– Кстати, насчет папы я не пошутила, – негромко замечаю я, чтобы закрепить эту информацию, – если тебе хочется – и раз уж он уже приехал, я скажу ему, что вам можно погулять.

Маруська сначала сбивается с шага, потом смотрит на меня, и снова начинает шагать вперед, к той самой леваде, где перед нами выделывался на Милорде Ветров. Шаг у неё становится еще бодрее.

Мне бы такое настроение. Я вот это свое поражение принимаю, только стиснув зубы покрепче и стараясь не представлять физиономию удовлетворенного очередной победой Ветрова.

Это ради Маруськи. Только для неё. А на него мне плевать.

Ох, пожалею я об этом разрешении, ой, как пожалею.

Только не догадываюсь, насколько быстро…