Читать книгу Черный телефон - Джо Хилл - Страница 5

Когда мне было двенадцать, моим лучшим другом стал надувной мальчик – Артур Рот. Нормальная еврейская фамилия для надувного пацана, хотя в наших беседах о загробном мире Арт ничем на свое еврейское происхождение не намекал. В беседах и заключалась наша дружба. Более активный досуг Арту точно не светил, и мы нередко возвращались к теме смерти, рассуждая: что там, за гранью? Наверное, Арт отдавал себе отчет, что дожить до окончания старшей школы будет большой удачей. До того как мы познакомились, он уже десяток раз едва не сыграл в ящик – практически по разу за каждый год своей жизни. Конечно, приятель думал о загробной жизни и опасался, что это всего лишь выдумка.

Если я сказал «беседовали» – это не значит, что мы общались вслух. Да, спорили, рассуждали, опровергая или поддерживая аргументы собеседника, но говорил только я. У Арта не было рта. Он выражал свои мысли на бумаге, поэтому на шее у него всегда висел блокнотик, а в кармане лежали цветные мелки. Ответы на уроке и контрольные он писал мелками на бумаге. Представляете, какую опасность таили в себе заточенные карандаши для мальчика весом в четыре унции, тело которого состояло из целлулоида, накачанного воздухом?

По-моему, мы и подружились лишь потому, что Арт замечательно умел слушать. Мать с нами не жила, а из отца собеседник был тот еще, и мне требовался слушатель. Мама ушла, когда мне исполнилось три, отправив отцу бессвязное путаное письмо из Флориды. Писала что-то о пятнах на солнце и гамма-излучении, о радиации, которую источают высоковольтные линии, и о родимом пятне на левой руке, которое переползло на плечо. Потом пришла еще пара открыток – и на этом все.

Отец мучился мигренями и проводил дни за просмотром мыльных опер. Он был слезлив и жалок, ненавидел, когда его тревожили, и не желал ничего слушать. Не стоило и пытаться.

«Опять бла-бла-бла, – каждый раз прерывал отец мои рассказы на полуслове. – У меня голова раскалывается. Угробишь ты меня своей болтовней».

А вот Арт слушать любил. Что ж, услуга за услугу: он меня слушал, я его защищал. Сверстники меня опасались – я пользовался не лучшей репутацией, да еще и владел пружинным ножом. Иногда приносил его в школу и невзначай вытаскивал в коридоре из кармана – наводил на них страху. Впрочем, единственным объектом, испытавшим грозную силу клинка, была стена моей спальни. Лежа на кровати, я раз за разом метал нож в пробковую панель, стараясь попасть острием.

Однажды Арт обратил внимание на дырки в стене и тут же попросил разрешения сделать бросок.

– Ну что ты за человек? – сказал я. – Наверное, у тебя голова опилками набита. Забудь раз и навсегда.

Немедленно вытащив коричневый мелок, он написал:

«Позволь хотя бы глянуть».

Я нажал кнопку на рукоятке. Арт смотрел во все глаза. Впрочем, глаза из стекловидного пластика, приклеенные к лицу, у него и не закрывались. И все же сейчас его взгляд был особенным. Арт волновался.

«КЛЯНУСЬ, я буду острожен!»

И я передал ему нож. Арт сложил его, разложил, нажал на кнопку, содрогнулся, уставившись на сверкающую сталь в своей ручонке, и вдруг метнул нож в стену. Конечно, острием не попал. Для этого нужна практика – а откуда ей взяться? – а еще координация движений, которой ему, честно говоря, было не видать как своих ушей. Нож отлетел обратно к Арту, который взмыл в воздух настолько стремительно, будто на секунду выскочил из собственного тела.

Подпрыгнув, я отлепил Арта от потолка, и он написал:

«Ты прав, глупо даже пытаться. Я – полное ничтожество, неудачник».

– Что и требовалось доказать, – в шутку подтвердил я.

Арт – ничтожество, Арт – неудачник? Если честно – нет. Настоящим неудачником я назвал бы своего отца, а ничтожествами – наших одноклассников. А мой друг… Он просто был не таким как все. Искренним. Всем желал угодить.

Полагаю, я дружил с самым безобидным человеком на свете. Такой и мухи не обидит – просто физически не сможет. Прихлопнет, бывало, гудящую тварь, поднимет ладошку, а муха вновь жужжит, цела и невредима. Такого разве что со святыми из Библии сравнишь – с теми, что исцеляют больных и увечных, возложив руку на больное место. Ну, вы тоже читали эти истории. Подобные люди долго не живут: ничтожества и лузеры так и норовят ткнуть святого ножичком да посмотреть, как отлетит его душа.

Имелась у Арта такая особенность – пацаны не могли справиться с желанием хорошенько дать ему под зад. Его родители недавно переехали в наш город, так что в школе мой друг был новичком. Кстати, мама и папа у него самые обычные, из плоти и крови. У Арта же проявилась какая-то генетическая патология, из тех, что дают о себе знать через много поколений. Ну, вроде наследственного идиотизма. Приятель как-то рассказывал о своем двоюродном дедушке – тот тоже был надувным. Этот самый дед однажды прыгнул на кучу палой листвы и лопнул, напоровшись на зубец забытых в куче граблей.

В первый день учебного года миссис Гэннон вывела Арта к своему столу и представила одноклассникам, а он стоял, застенчиво потупившись.

Арт был белым. Я не о расе. Он был действительно белоснежным, словно зефир или, допустим, Каспер. По бокам его головы проходили швы, спускаясь на тело, а в подмышке скрывался пластмассовый ниппель для подкачки.

Миссис Гэннон предупредила ребят, что следует проявлять осторожность – не бегать по классу с ножницами или ручками без колпачка, поскольку любой прокол может погубить их нового товарища. Разговаривать он не умел, так что и к этому недостатку следовало подходить со всей возможной деликатностью. Арт увлекался астронавтикой, фотографией и романами Бернарда Маламуда.

Легонько сжав плечо нового ученика, миссис Гэннон подтолкнула его к партам. Арт тихо свистнул – иные звуки ему не давались; правда, наклоняясь в разные стороны, он мог выжать из своего тела что-то вроде короткого писка. А если осторожно сдавить ему руку или плечо, можно было добиться мягкого мелодичного гудка.

Подпрыгивая, словно мяч, Арт прошел между партами и занял свободное место рядом со мной. Билли Спирс, сидевший сзади, все утро развлекался, кидая ему в голову чертежные кнопки. Сперва Арт делал вид, что ничего не замечает, а потом, когда миссис Гэннон отвернулась, написал Билли записку:

«ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИ! Я не хочу жаловаться учительнице, но это небезопасно – кроме шуток».

Билли тут же кинул на нашу парту ответ на обороте бумажки:

«Только попробуй, и я от тебя даже кусочка на заплатку для шины не оставлю, понял?»

На этом беды Арта не кончились. На практическом занятии по биологии его посадили со второгодником Кассиусом Деламитри, угрюмым жердяем с неприятной жидкой порослью черных волосков над вечно искривленным ртом.

Нам дали задание выполнить сухую перегонку древесины, для чего требовалась газовая горелка. Кассиус работал, а надувной мальчик писал ободряющие записки:

«Поверить не могу, что ты получил в прошлом году трояк за этот эксперимент! По-моему, тебе в этом просто нет равных!»

И еще:

«Родители подарили мне на день рождения игрушечный набор для лабораторных работ. Хочешь – приходи, поиграем в ученых!»

Получив три или четыре подобных записки, Кассиус решил, что новенький – гомик; особенно потрясло его предложение Арта сыграть в доктора и пациента. Едва учитель отвлекся, помогая другим ученикам, как Кассиус запихнул напарника под стол и под скрип Артова тела обмотал его конечности вокруг ножки, завязав их узлом. Через некоторое время мистер Милтон спросил, куда делся Арт, и Кассиус соврал, что тот вышел по малой надобности.

– Правда? – удивился учитель. – Ну слава богу! Я и не думал, что подобному ребенку может потребоваться туалет.

На переменке Арта подловил Джон Эриксон, написав ему на животе несмываемым маркером: «Кала́приемник». Надпись сошла только к весне.

«Самое паршивое, что мама увидела. Не хотел, чтобы она знала, как со мной обращаются в школе. Ее очень расстроила ошибка в надписи», – посетовал Арт. Подумав, он продолжил: – «Не знаю, чего она ожидала – в конце концов, это шестой класс. Наверное, мама забыла, что это такое. Надо смотреть правде в глаза: допустим, я попадусь отличнику по правописанию – каковы шансы, что он обойдется со мной иначе?»

– Судя по тому, как все продвигается, – шансы невелики, – кивнул я.

* * *

Подружились мы так. В школе я всячески поддерживал репутацию малолетнего правонарушителя, может, даже наркодилера. Специально одевался в черную джинсовую куртку, ни с кем особо не общался и друзей не заводил. На переменах обычно залезал на самый верх школьного турника и сидел там в одиночку, почитывая спортивные журналы. Турник, изгибавшийся широкой дугой, находился на краю асфальтированной площадки, и обзор с него был отличный. Как-то раз, я заметил сверху Билли Спирса, крутившегося неподалеку в компании Кассиуса Деламитри и Джона Эриксона. Ребята взяли с собой биту и по очереди пытались запулить бейсбольный мяч в открытое окно третьего этажа. Минут пятнадцать прошло в неудачных попытках, а потом Джону все-таки удался меткий удар.

– Черт, пропал мяч, – буркнул Кассиус.

– Эй, – крикнул Билли, – смотри-ка, Арт идет!

Троица мигом нагнала пытавшегося сбежать надувного мальчика, и Билли, схватив Арта, подкинул его над головой, норовя засветить по нему битой. Хотел посмотреть, насколько далеко удастся его выбить. Каждый раз, когда он попадал по телу Арта, раздавался глухой звук – «Фоп!». Арт взмывал в воздух и, пролетев пару-тройку футов, планировал вниз. Едва коснувшись ногами земли, он совершал очередную попытку побега – разумеется, тщетно. Джон и Кассиус потешались, раз за разом вылавливая Арта и пиная его с ноги.

Наконец они допинали надувного мальчика до моего наблюдательного пункта. Арту удалось ненадолго вырваться и забежать под турник. Билли тотчас догнал его, хорошенько вмазал битой под зад, и Арт взлетел вверх. Коснувшись стальных перекладин, он прилип к ним животом. Статическое электричество никак не желало его отпускать, и Билли взвыл:

– Эй, ну-ка сбрось его вниз!

Мне до этой минуты как-то не приходилось сталкиваться с Артом лицом к лицу. Вроде бы ходили в один класс, а у миссис Гэннон даже сидели за одной партой, а до сих пор не обменялись ни словом. Я задержал взгляд на его невыразительном и все же печальном лице с огромными пластиковыми глазами, и Арт, нащупав свой блокнот, нацарапал записку зеленым мелком:

«Будь что будет, но не мог бы ты уйти? Ненавижу, когда из меня выбивают дерьмо на глазах у зрителей».

– Что он там пишет? – крикнул Билли.

Я медленно отвел взгляд от записки и посмотрел вниз, на пацанов. Странно: я отчетливо чувствовал их запах. Все трое пахли сыростью и кислым вонючим потом. Все люди так пахнут, однако меня чуть не стошнило.

– Зачем вы его достаете?

– Так, решили позабавиться, – ответил Билли.

– Просто интересно, докуда он может взлететь, – объяснил Кассиус. – Не желаешь попробовать? Давай к нам! Забьем его на крышу этой поганой школы!

– Можно поразвлечься еще круче, – процедил я. «Круто поразвлечься» – звучит подходяще, если хочешь произвести впечатление больного психопата. – Давай посмотрим, удастся ли мне зафитилить твою жирную задницу на эту поганую крышу.

– Эй, в чем дело? У тебя не месячные, часом? – усмехнулся Билли.

Схватив Арта, я спрыгнул вниз, и Кассиус слегка побледнел. Джон отскочил назад.

– Вы просто уроды, парни, – бросил я, держа надувного мальчика под мышкой, так что этим придуркам были видны лишь его пятки.

Бывают такие минуты, когда уже не до шуток.

Я двинулся прочь, слегка вжав голову в плечи при мысли, что бита вот-вот опустится мне на макушку, однако Билли позволил нам уйти без приключений.

Мы вышли на бейсбольное поле и расположились в круге подачи. Арт написал «спасибо» и добавил, что мне не стоило вмешиваться, хотя он и счастлив до невозможности. Еще сделал приписку, что он – мой должник. Прочитав, я запихал листочки в карман – сам не знаю зачем.

Перед сном вытащил из куртки комок бумаги размером с лимон, разгладил каждую записку и, разложив их на кровати, перечитал еще раз. Почему я их не выбросил? Не выбросил – и все. Начал собирать коллекцию, будто знал в глубине души: Арт рано или поздно уйдет, поэтому следует сохранить хоть что-то на память. В течение следующего года записок набралось несколько сотен. Среди них были совсем короткие – на пару слов, встречались и длиннющие сочинения листов на пять. До сих пор храню почти все – с той самой, первой: «Будь что будет…» и до последней: «Хочу увидеть, действительно ли в небе открывается выход».

* * *

Отцу Арт сперва пришелся не по душе, а когда он узнал моего приятеля ближе – вообще его возненавидел.

– Что это у него за походка такая? Он что, голубой, твой дружок? – осведомился отец.

– Он надувной, папа.

– А ведет себя как гомик. Я бы не советовал тебе уединяться с ним в спальне.

Арт очень хотел понравиться отцу и всячески пытался наладить с ним отношения, однако папа его просто не понимал. Что Арт ни скажет – все не так. Как-то отец рассказывал о любимом фильме, а Арт написал ему, что книга даже лучше.

– Похоже, он считает меня неграмотным, – обиделся отец.

Другой раз Арт приметил у нашего гаража кучу старых покрышек и рассказал отцу о программе переработки резины: привозишь в «Сирс» изношенные шины и получаешь двадцать процентов скидки на новые.

– Решил, что мы никчемные голодранцы? – нажаловался мне папа, как только Арт отошел. – Тоже мне, сопляк!

Однажды мы с Артом вернулись из школы. Отец сидел в гостиной перед телевизором, а у его ног расположился питбуль. Пес немедленно вскочил, заливаясь истерическим лаем, и прыгнул на Арта, с противным скрипом пропахав когтем по целлулоидной груди. Арт, схватив меня за руку, подскочил до потолка. В случае опасности прыжочек у него был что надо. Он уцепился за лопасть выключенного вентилятора и повис над беснующимся внизу питбулем.

– Что это еще такое, черт возьми? – крикнул я.

– Домашняя собака, – отозвался отец. – Ты ведь всегда хотел собаку.

– Только не такую, которая жрет моих друзей!

– А ну-ка слезай с вентилятора, Арти! Он для этого не предназначен.

– Это не собака, – продолжал возмущаться я, – а самый настоящий блендер с клыками!

– Сам придумаешь ему имя или мне доверишь? – хмыкнул отец.

Мы с Артом укрылись в спальне и занялись обсуждением собачьих кличек.

– Снежинка, – предложил я. – Светляк, Пупс.

«А если Счастливчик? Звучит неплохо, как считаешь?»

Конечно, мы дурачились, а вот Счастливчик шутить был не намерен. За неделю Арт трижды подвергался смертельной опасности, сталкиваясь со злющим псом.

«Если он пустит в ход зубы – мне конец. Понаделает дырок…»

К дому питбуль так и не привык – везде оставлял почти невидимые на пушистом коричневом ковре сюрпризы. Как-то раз папа вляпался босой ногой в свежую кучку. О, в каком он был гневе! Гонялся за псом по всему дому с молотком для крокета, пробил дыру в стене и, хорошенько размахнувшись, переколотил несколько тарелок на кухне.

На следующий день мы устроили во дворе специальный загон, куда и переехал Счастливчик, посаженный на длинную цепь.

Арт стал бояться к нам заходить, предпочитая приглашать меня в гости. Я не видел в таких походах особого смысла – далековато. Мой-то дом совсем рядом со школой – прямо за углом.

– Что ты переживаешь? – удивлялся я. – Пес в загоне. Вряд ли он сообразит, как открывается дверца.

Да-да, Арт понимал, и все же… Если вдруг он и заглядывал к нам на минуту-другую, то обязательно приносил с собой пару заплаток для велосипедных шин. Так, на всякий пожарный.

С другой стороны, зачастив в гости к Арту, я стал задумываться: а чем, собственно, было лучше встречаться у нас? Приноровившись совершать долгие прогулки, я постепенно забыл, что поначалу считал эту дорогу бесконечной. Даже, можно сказать, предвкушал, как пройдусь по извилистым улочкам пригорода мимо коттеджей, раскрашенных в цвета диснеевских мультиков – лимонные, бирюзовые, оранжевые. Продвигаясь от своего дома к жилищу Арта, я попадал в другую страну, где царили порядок и глубокое спокойствие, а в самом центре этого островка стоял коттедж Ротов.

Арт не мог ни бегать, ни говорить, боялся каждого острого угла, и все же мы находили чем заняться. Во-первых, смотрели телевизор. Я, в отличие от других детей, о телевидении знал очень мало. Отец – я уже рассказывал – страдал от жестоких мигреней и, находясь на пенсии по инвалидности, целыми днями просиживал в гостиной. Так что телевизор был занят с утра до вечера – папа смотрел не меньше пяти сериалов в день. Я боялся его побеспокоить и компанию ему составлял крайне редко – зачем отвлекать отца? Ему не до меня.

Арт говорил, что с удовольствием согласится на любую интересующую меня программу. А я никак не мог совладать с пультом дистанционного управления, да и передачу выбрать затруднялся – совсем потерял навык. Приятель был фанатом НАСА, так что мы смотрели все, что связано с космосом. Ни одного запуска космического челнока не пропустили. Арт писал: «Хочу стать космонавтом. Приспособиться к невесомости – не проблема, я и так почти ничего не вешу».

В то время закрутился проект с Международной космической станцией. По телевизору говорили, что человек не готов надолго уходить в космос – у космонавтов атрофируются мышцы, а объем сердца уменьшается аж в три раза.

«Видишь, я набираю один плюс за другим: мышц у меня нет, атрофироваться нечему. И сердца нет. Говорю же: я – ИДЕАЛЬНЫЙ КОСМОНАВТ, на орбите буду чувствовать себя как дома».

– Я знаю, кто тебе поможет. Хочешь, позвоню Билли Спирсу? Он наверняка найдет ракету, чтобы воткнуть тебе в задницу. Он даже вроде что-то такое планировал.

Арт одарил меня мрачным взглядом и запиской из двух слов.

Лежать у Арта перед телеэкраном мне нравилось, однако не всегда нам предоставлялась такая возможность. Его отец давал детям уроки игры на пианино, стоявшем в гостиной. Если начиналось занятие, мы перемещались в спальню Арта – включали компьютерные игры. Звукоизоляция в доме была не ахти, и через двадцать минут, наслушавшись неумелых звонких аккордов на тему «Лодка-лодочка плывет», мы бросали друг на друга очумелые взгляды и без лишних разговоров выпрыгивали в окно.

Мама Арта тоже оказалась музыкантом, играла на виолончели. Они и сына хотели отдать в музыкальную школу, однако ничего, кроме большого разочарования, из этой затеи не вышло. Арт как-то поделился со мной:

«Я даже на дудке сыграть не смогу».

Пианино исключалось – у Арта на руках был только большой палец, а пухлая подушечка ладони для клавиш не годилась. С такими ручками ему потребовались годы тренировок с наставником, чтобы обучиться хотя бы разборчиво писать мелком. Духовые инструменты по очевидным причинам также не обсуждались: легкие у Арта отсутствовали. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пробовали ударные, однако на них у Арта не хватало силенок.

В итоге мать купила ему цифровую видеокамеру.

– Будешь заниматься цветомузыкой, – предложила она. – Цвет тоже рождает мелодии.

Миссис Рот умела мыслить нестандартно. Она любила поговорить о единении с природой, о благородстве, присущем деревьям, и заявляла, что во всем мире лишь единицы способны испытать благодарность к скошенной траве за ее свежий аромат. Арт рассказывал, что мать несколько раз спрашивала его обо мне – переживала, что у меня нет возможности для творческого самовыражения, настаивала, что мне необходима духовная пища. Миссис Рот подарила мне книжку об оригами – просто так, даже не на день рождения.

– Не подозревал, что мое внутреннее «я» требует пищи, – пошутил я в разговоре с Артом.

«Оно тихо скончалось от голода», – написал в ответ приятель.

Его мать была обеспокоена, что я не испытываю тяги к религии. Отец никогда не водил меня на службу, воскресную школу я тоже не посещал. Папа придерживался мнения, что религия – самое настоящее надувательство. Миссис Рот была слишком хорошо воспитана, чтобы делать замечания о взглядах моего отца, однако наедине с Артом давала себе волю, а тот передавал ее слова мне. Так вот, его мать говорила, что, если отец не уделяет внимания ни физическому, ни духовному развитию сына, то его место – в тюрьме, а мое – в приемной семье. Она, кстати, не возражала в таком случае стать мне приемной мамой и выделить для нового сына гостевую спальню. Я любил миссис Рот. Каждый раз, когда она спрашивала, не хочу ли я лимонаду, сердце мое на миг учащало свой ритм. Все бы для нее сделал, любую просьбу выполнил.

– Твоя мама – просто чокнутая, – сказал я Арту. – Сумасшедшая, каких поискать, и ты не хуже меня об этом знаешь. Какое еще единение? Каждый человек живет для себя. Любой, кто считает, что все люди – духовные братья, закончит тем, что окажется под толстой задницей Кассиуса Деламитри, вдыхая вонь его яиц.

Миссис Рот желала сводить меня в синагогу. Дело было не в обращении – просто ей хотелось, чтобы я получил новый жизненный опыт, впитал новую культуру и все такое прочее. Слава богу, отец Арта ее осадил, сказав – ни в коем случае, не наше это дело, не сходи с ума, дорогая. Кстати, у миссис Рот на бампере машины красовалась наклейка со звездой Давида и надписью «Горжусь!».

– Итак, Арт, – как-то сказал я, – у меня к тебе еврейский вопрос: твои родители – фанатичные евреи, верно?

«Не сказал бы, что мы ФАНАТИЧНЫ. На самом деле – довольно умеренны. Конечно, мы ходим в синагогу, соблюдаем еврейские праздники и все такое».

– Говорят, евреям обязательно обрезают конец, – заметил я, положив руку на ширинку, – вроде как религия требует. А скажи-ка…

Арт уже что-то строчил в блокноте.

«Я проскочил. Родители дружили с одним прогрессивным раввином и, как только я появился на свет, обсудили с ним этот вопрос. Хотели выяснить официальную позицию».

– А он что?

«Сказал, что допускаются исключения для тех, кто во время обрезания может лопнуть. Родители сперва решили, что раввин шутит, а потом мама провела небольшое исследование и поняла, что я и так чист – если рассуждать понятиями Талмуда. Ведь крайняя плоть, как ни крути – это кожа. А если не кожа, значит, и обрезать не надо».

– Забавно, – удивился я. – Даже не думал, что твоя мама имеет представление, что такое член. А она, выходит, эксперт. Попал я пальцем в небо… Знаешь, если ей захочется продолжить исследования, у меня для нее есть любопытный экземпляр.

Арт написал в ответ, что придется маме запастись микроскопом, а я сказал – нет, ей придется отойти на несколько ярдов, если я расстегну штаны, ну и все в таком вот духе. В общем, сами понимаете, какой у нас был разговор. Подкалывал потом Арта насчет его мамы при каждом удобном случае – не мог удержаться. Стоило ей выйти из комнаты, как я шептал, что его старушка сохранила весьма симпатичную задницу. Как Арт смотрит на то, что я на ней женюсь, когда его папа сыграет в ящик? Надо отдать Арту должное – он по поводу моего папы не прошелся ни разу. Если приятелю уж очень хотелось меня уязвить, он подшучивал над тем, как я облизываю пальцы после еды или порой надеваю носки разного цвета. Понятно, почему Арт ни словом не обмолвился о моем отце, позволяя мне прикалываться по поводу его мамы. Если твой друг урод – то есть настоящий урод, калека, – вряд ли вы станете при нем хохмить насчет кривых зеркал. Мальчишеская дружба – такая штука, которая кое-что допускает: например, если отпустишь обидную шутку – ничего страшного не случится. В принципе, никто и не ждет, что ты будешь соблюдать этикет. Другое дело, что границы переходить нельзя. Никогда, ни при каких обстоятельствах ты не должен нанести другу рану, от которой у него на душе останется шрам.

Домашние задания мы в основном делали дома у Арта. Начинали вечером, удаляясь в его спальню. Рот-старший к тому времени уже выпроваживал своих учеников, и надоедливое «плинк-плинк» нас больше не отвлекало. Мне нравилось заниматься в комнате приятеля. Тишина, множество книг – стены спальни были увешаны книжными полками. Приятно было учить уроки вместе, хотя именно в это время, в тишине и покое, Арт и заводил разговоры о смерти. Меня эта тема угнетала.

Я всегда старался направить беседу в другое русло, однако Арт – скользкий как уж – выкручивался, находя повод для своих рассуждений в чем угодно.

– Знаешь, что число «ноль» открыли арабы? – говорил я. – Странно, что раньше об этом никто не задумывался.

«Ноль не очевиден – как может пустота играть какую-то роль? Ее нельзя измерить, нельзя увидеть, а все же она существует и имеет значение. То же самое и с душой, если вдуматься».

Другой раз мы отвечали на вопросы научной викторины.

– Энергию нельзя уничтожить. Она может лишь перейти в иную форму. Верно или нет?

«Надеюсь, что верно – это ведь отличный аргумент в пользу загробной жизни, пусть даже ты и превращаешься после смерти в нечто совсем иное».

О смерти Арт рассказывал много, размышляя о том, что ждет человека в потустороннем мире. Больше всего мне запомнились его слова о Марсе. Мы как раз делали совместную презентацию, и тему Марса предложил Арт, задавшись вопросом: доберется ли человек до Красной планеты, попытается ли ее освоить? Приятель выступал за колонизацию Марса, фантазируя о городах под пластиковыми куполами и о добыче воды из скважин во льду. Ему хотелось на Марс.

– Рассуждать-то об этом занятно, – возразил я. – Только на самом деле там ведь полный отстой. Пыль, холодина, сплошная краснота – так и ослепнуть недолго. Посмотришь на эту жуть – никакой колонизации не захочется.

Арт долго не сводил с меня глаз, потом, склонившись над блокнотом, нацарапал несколько слов голубым, как яичко малиновки, мелком.

«А мне деваться некуда. Иногда у тебя нет выбора».

И продолжил:

«Космонавтом становишься независимо от своего желания. Оставляешь позади прежнюю жизнь, направляясь к мирам, о которых понятия не имеешь. Таковы условия сделки».

* * *

Весной Арт придумал новую игру и назвал ее «Спутник-шпион». В городе был один магазинчик – «Все для вечеринок», где за четвертак продавали большой набор шаров, накачанных гелием. Я приобретал шарики, потом мы встречались с Артом. Тот брал с собой цифровую камеру.

Забрав у меня шары, он тут же отрывался от земли. Чем выше Арт поднимался, тем дальше относил его ветер. Наконец он решал, что набрал достаточную высоту и, отпустив парочку шариков, зависал в воздухе, щелкая камерой. Наступала пора снижаться, и Арт избавлялся еще от нескольких шаров. Я встречал его у места посадки, и мы бежали домой – рассматривать фотографии на его ноутбуке. В кадр попадало много всякой всячины: люди, плавающие в бассейнах, хозяева, перестилающие черепицу на крыше, я, бегущий по пустой улице, задрав голову вверх… С такой высоты лицо мое казалось просто крошечной коричневой точкой. Внизу каждого снимка красовались болтающиеся кроссовки Арта.

Некоторые фотографии приятель делал, находясь уже почти над землей, и эти кадры были лучшими из всех. Однажды он взял три шарика и взмыл в воздух над загоном Счастливчика. Пес провел целый день за забором, бешено гавкая на всех подряд: ему не нравились проходящие мимо женщины с колясками, грузовики с мороженым, белки… Он взрыхлил землю так, что та превратилась в жидкую грязь. Кругом лежали засохшие кучки, а в самом центре украшенного какашками участка красовался сам Счастливчик. На каждом фото пес, разинув розовую пасть, вставал на задние лапы в попытке вцепиться в кроссовки Арта.

«Я расстроен. Тяжело жить в таком ужасном месте».

– Чем ты думаешь – головой или задницей? – ухмыльнулся я. – Если такую тварь выпустить на волю, она загадит весь мир. Его больше ничего не интересует. Грязный кусок земли вперемешку с дерьмом – для него самый настоящий оазис.

«АБСОЛЮТНО не согласен».

Мнение Арта ничего не меняло. Я был твердо уверен, что злобные создания типа Счастливчика (не только собаки, но и некоторые люди), даже вырвавшись из клетки, все равно желают вернуться в свой идеальный мир, состоящий из грязи и дерьма. В их мире не будет ни Арта, ни бесед о книгах, религии и иных мирах. Ничего там не будет, кроме истерического лая голодных, исполненных ненависти псин.

* * *

В субботу в середине апреля отец разбудил меня, распахнув дверь спальни.

– Через полчаса тебя ждет стоматолог, – буркнул он, швырнув кроссовки прямо в кровать. – Давай, бери ноги в руки.

Кабинет дантиста был недалеко, и я прогулялся пешком. Прождав минут двадцать в скучной приемной, вспомнил, что обещал Арту явиться, как только проснусь. Администратор разрешила мне воспользоваться ее телефоном.

Ответила миссис Рот:

– Арт только что пошел к тебе.

Я позвонил отцу.

– Я его не видел, – сказал тот.

– Поглядывай на улицу, пожалуйста.

– Голова болит просто невыносимо. Арт умеет пользоваться дверным звонком.

Разинув рот в стоматологическом кресле, я дергался и нервничал, ощущая в горле привкус крови и мяты. Наверное, не доверял отцу. Как он встретит Арта? Медсестра тронула меня за плечо, попросив расслабиться.

Наконец пытка закончилась, и я вышел на улицу, где на меня обрушилась глубокая синева неба, на миг сбив с толку. Солнце палило беспощадно, заставляя жмуриться. Встал я уже пару часов назад, но соображал туго, словно не до конца проснулся. Постояв, двинулся легкой трусцой к дому.

Подходя ко двору, сразу заметил, что Счастливчик вырвался из загона. Пес даже не гавкнул. Развалившись на брюхе, он положил голову между лап, наблюдая сонными глазками за моим приближением. Через секунду питбуль снова сомкнул веки. Дверь загона была нараспашку.

Услышав слабое похлопывание, я испугался: что там у пса под брюхом, не куски ли целлулоида? Осмотревшись, заметил Арта на заднем сиденье папиного минивэна. Приятель стучал в стекло надувными ладошками, и я метнулся к машине. Стоило мне открыть дверцу, как Счастливчик взвился с травы, разразившись бессмысленным лаем. Я подхватил Арта на руки и, развернувшись, бросился прочь. Питбуль догнал, вцепился клыками в развевающуюся на ветру штанину, и до моих ушей донесся липкий звук рвущейся плоти.

Мне удалось вырваться со двора, и я бежал, хромая, пока не закололо в боку. Счастливчик отстал – как-никак, мы с Артом оставили за спиной целых шесть кварталов и наконец приземлились в чужом дворе. Выяснилось, что пес распахал мне ногу от колена до щиколотки, однако в первую очередь я осмотрел приятеля. Зрелище не из лучших… У меня перехватило дух, и из горла вырвался тонкий писк – наподобие звуков, что обычно издавал Арт.

Еще недавно зефирно-белое тельце потемнело, приобретя коричневатый оттенок, словно зефир слегка поджарили на сковородке. Похоже, Арт потерял половину воздуха, и его голова вяло свисала на грудь.

* * *

Он пересекал лужайку перед нашим домом, когда Счастливчик вырвался из засады под изгородью. Положение было аховым: Арт понимал, что убежать не сумеет – попытка побега лишь привела бы к множественным ранениям, и он запрыгнул в отцовский минивэн, захлопнув за собой дверцу.

Окна опускались только при включенном зажигании, дверцу Арт открыть тоже не мог – Счастливчик тут же пытался втиснуть в щель оскаленную морду. На улице было градусов двадцать, а в душном салоне – все сорок, и Арт в ужасе наблюдал, как питбуль разлегся в травке у машины, вознамерившись его подкараулить.

Арт сидел. Счастливчик лежал. Где-то вдали жужжали газонокосилки. Время шло, и мой приятель начал слабеть от невыносимой жары. В голове у него помутилось; целлулоидная кожа начала липнуть к сиденью.

«Потом я увидел тебя. Ты спас мне жизнь!»

Нет, я пришел слишком поздно. В глазах у меня все поплыло; на блокнотик Арта капнула крупная слеза.

Арт уже не был прежним. Его кожа так и осталась призрачно-желтой, появились проблемы с внутренним давлением. Родители регулярно подкачивали сына, и на какое-то время кислород приносил ему облегчение, однако потом его тело вновь становилось обмякшим и рыхлым. Доктор, глянув на него, сообщил родителям, что не стоит откладывать поездку в Диснейленд на следующий год.

Я и сам не мог оправиться. Не хотел есть, страдал внезапными коликами в животе, хандрил – словом, был несчастен.

– Сделай лицо попроще, – предложил мне отец за ужином. – Жизнь продолжается, что было – то прошло.

Прошло? Калитка в загоне Счастливчика сама открыться не могла. Я проткнул колеса машины, оставив рядом свой складной ножик, чтобы отец знал, кто это сделал. Папа вызвал полицию, и они дружно прикинулись, что хотят меня арестовать, – кинули в патрульную машину и некоторое время учили уму-разуму. Потом заявили, что отвезут домой, если пообещаю наконец прийти в себя. На следующий день я запер Счастливчика в минивэне, и пес наделал на водительское сиденье. Отец собрал все книжки, которые Арт заставил меня прочесть – Бернарда Маламуда, Рэя Брэдбери, Исаака Башевис-Зингера – и сжег их в мангале.

– Ну, что теперь скажешь, умник? – бормотал он, поливая книжки составом для розжига.

– Ничего. Я брал их на твою библиотечную карточку.

* * *

В то лето я часто ходил к Арту с ночевкой.

«Не сердись. Никто не виноват», – написал приятель.

– У тебя, похоже, задница вместо головы, – буркнул я и заплакал, глядя на надувного друга.

Арт прислал мне весточку в конце августа, назначив встречу в Скарсвел-Кав – в четырех милях от дома. Дорога шла по холмам, но мне расстояние было нипочем – так натренировался за время ежедневных прогулок до дома Арта. По просьбе друга я захватил побольше воздушных шариков.

Скарсвел-Кав – уединенное местечко с каменистым берегом, куда люди порой приезжают полюбоваться прибоем или порыбачить. На этот раз здесь было почти пусто – лишь пара старых рыбаков да сидящий на гальке Арт. Его тело обмякло, обвисло; голова клонилась вперед, слабо болтаясь на отсутствующей шее. Я присел рядом. В полумиле от берега бушевали волны, пенясь ледяными гребнями.

– Что случилось? – спросил я.

Арт, немного подумав, взялся за мелок.

«Слышал, что люди выходили в открытый космос без всяких ракет? Чак Йегер как-то загнал реактивный самолет в такую высь, что тот стал падать. Только падал он не вниз, а ВВЕРХ – земное притяжение там уже не действовало, так что самолет вывалился из стратосферы. Он говорит, что небо мигом утратило цвет – будто в голубом бумажном листе прожгли дыру, и за ней была сплошная чернота и миллион звезд. Упасть вверх… Только представь себе!»

Я перевел взгляд с блокнота на его лицо, но Арт снова писал. Вторая записка была куда короче:

«Со мной кончено. Серьезно. Сдуваюсь по 15–16 раз за день. Меня уже нужно подкачивать каждый час. Мне постоянно дурно – ненавижу это состояние. Это не жизнь».

– Арт, замолчи, – пробормотал я. На глаза навернулись слезы, потекли по щекам. – Все наладится.

«Боюсь, что не наладится. Вопрос не в том, умру ли я, а в том, где это случится. Я решился. Хочу проверить, на какую высоту мне удастся взлететь. Хочу увидеть, действительно ли в небе откроется выход».

Я что-то еще ему говорил. Много говорил. Просил отказаться от плана, не оставлять меня. Говорил, что это нечестно, что я одинок, а он – мой единственный друг. Говорил, пока не захлебнулся в бесплодных слезах, а он обнял меня сморщенными целлулоидными ручонками и держал, пока я прятал голову у него на груди.

Арт забрал у меня воздушные шарики, примотав их к своей кисти, а я взял его за другую руку, и мы пошли к кромке воды. Плеснувшая у берега волна промочила мне кроссовки. Вода была такой холодной, что у меня заныли кости. Я поднял Арта на руки и сжимал в объятиях, пока надувной мальчик не пискнул от боли. Мы еще долго обнимались, а потом я разжал руки. Отпустил его. Надеюсь, в ином мире (если он и вправду есть) нас не станут строго судить за проступки – во всяком случае, простят за те грехи, причиной которых стала любовь. Наверное, отпустить такого друга – это тоже грех.

Арт взлетел, и воздушные потоки перевернули его тело, так что он смотрел на меня, поднимаясь над волнами. Рука с привязанными к ней шариками устремилась к небу, а голова друга задумчиво склонилась, словно он напоследок внимательно меня разглядывал.

Я сел на гальку. Смотрел, как он улетает. Смотрел, пока Арт не превратился в маленькое пятнышко между чаек, кружащих и ныряющих за рыбой в нескольких милях от берега. Наконец от него осталась лишь темная точка среди других блуждающих в небе точек. Я не двигался. Не знал, смогу ли подняться. Через некоторое время горизонт окрасился розовым; небо над головой потемнело. Я лег на спину и вытянулся, наблюдая за звездами, проклюнувшимися сквозь кромешную темноту. Разглядывал их, пока не закружилась голова, пока не появилось чувство, что вот-вот сам оторвусь от земли и упаду в ночь.

У меня развились нарушения в эмоциональной сфере. В начале нового учебного года я не мог сдержать слез при виде пустой парты. Не мог работать в классе, не мог делать домашние задания и в итоге остался на второй год.

Хуже всего, что меня уже не считали опасным парнем. Кто испугается плачущего навзрыд семиклассника? А плакал я нередко. Ножа у меня больше не было – отнял отец.

Билли Спирс как-то раз поколотил меня после уроков: разбил губу и едва не выбил передний зуб. Джон Эриксон, повалив меня на пол, написал у меня на лбу несмываемым маркером: «Кала́приемник». Так и не освоил орфографию. Толстяк Кассиус Деламитри подкараулил меня после школы, сбил наземь и прыгнул на спину, едва не раздавив мне легкие. Вышиб из меня воздух. Арт знает, что это такое.

Ротов я избегал, хотя больше всего на свете хотел повидать мать Арта. Боялся, что при встрече не удержусь от рассказа о последних минутах жизни ее сына, выложу, как стоял у воды, отпустив Арта в небо. Боялся боли и гнева, которые увижу в ее глазах.

* * *

Через шесть месяцев после того, как схлопнувшееся тело Арта нашли у северной оконечности Скарсвел-бич, куда его выбросил прибой, на фасаде дома Ротов появилось объявление: «Продается». Родителей друга я больше не видел. Миссис Рот иногда присылала письма, спрашивала – как у меня дела, чем занимаюсь… В конце письма она всегда писала: «с любовью». Я ни разу не ответил.

В старшей школе я начал заниматься легкой атлетикой, особенно преуспев в прыжках с шестом. Тренер как-то заметил, что сила притяжения на меня не действует. Что он понимал в притяжении? Как бы высоко я ни взлетал при прыжке, все равно в итоге падал – точно так же, как и все.

Спортивные успехи позволили мне выиграть грант на обучение в колледже. Там меня никто не знал, и мне удалось восстановить репутацию социопата. Вечеринки я не посещал, на свидания не ходил. Знать никого не хотел.

Однажды утром, проходя по студенческому городку, увидел девушку со жгучими черными волосами, отливающими синевой, как насыщенное оливковое масло. На ней был мешковатый свитер и длинная, словно у старой библиотекарши, юбка. И все же… Совершенно непритязательный наряд не мог скрыть потрясающую фигуру со стройными бедрами, высокой спелой грудью и белоснежной, как у Арта, кожей. Ее глаза сверкали прозрачной синевой. Впервые после того, как улетел Арт, я встретил надувного человека. Какой-то парень сзади хищно присвистнул ей вслед. Я остановился, пропустив урода, и дал ему подножку.

– Ты что, псих? – взвизгнул он, собирая разлетевшиеся учебники.

– Самый настоящий, – ответил я.

Девушку звали Рут Голдман. На пятке у нее была круглая резиновая заплатка (в детстве наступила на осколок стекла) и еще одна, побольше, красовалась на левом плече, куда в один из ветреных дней воткнулась острая ветка. Родители оберегали дочь как могли, переведя ее на домашнее обучение, так что дальше несчастья обходили Рут стороной. Мы с ней учились на отделении английской литературы. Любимым ее писателем был Кафка – Рут нравилось его тонкое понимание абсурда. Я увлекался Маламудом, автором, знавшим, что такое настоящее одиночество.

Поженились мы в год окончания колледжа. Я продолжал сомневаться в возможности вечной жизни и все же обратился в ее веру. Дело было не в Рут – просто я наконец поддался неизбывному желанию беседовать с ней на равных о духовном начале. Можно ли считать, что я перекрестился? Не думаю. У меня и веры-то раньше никакой не было. Так или иначе, свадьбу мы справили по еврейским обычаям – с традиционным разбиванием каблуком прикрытого белой тканью бокала.

Однажды я набрался смелости рассказать ей об Арте, и Рут, положив ладошку мне на руку, написала восковым карандашом:

«КАК ПЕЧАЛЬНО… Твой друг прокололся, ему не хватало воздуха?»

– Ему не хватало неба, – ответил я.