Читать книгу Странная погода - Джо Хилл - Страница 24

14 октября 1993 г.

Айша считала его своим братом, пусть они и не были кровными.

Имя его было Колсон, но друзья звали его Ромео, потому как прошлым летом он играл эту роль в парке, где клеился к белой Джульетте с такими сияющими зубами, что ее место было в рекламе жевательной резинки.

Айша любовалась его игрой одним жарким июльским вечером, когда сумерки, кажется, длятся часами, по горизонту тянется полоска сияющего красного света, а на темном небе отливают золотом кромки облаков. Айше было десять лет, она не понимала и половины того, что говорил Колсон, там, на сцене, одетый в пурпурный бархат, словно Принц. Следить за репликами у нее не получалось, зато ей труда не составляло понять смысл того, как Джульетта смотрела на него. Не составило Айше труда и сообразить, за что двоюродный братец Джульетты ненавидел семейство Ромео. Тибальт не желал, чтобы какой-то черный сопляк посягал на любую белую девушку, не говоря уж о той, что из собственной семьи.

Теперь стояла осень, и Айша сама готовилась к выступлению на Празднике Моды, а это значило заниматься современными танцами два раза в неделю после школы. В четверг вечером репетиция закончилась только к 6.30, а ее мать еще не приехала, чтобы забрать ее. Вместо нее появился Колсон, минут через двадцать после того, как все другие девочки разъехались, и Айша в одиночестве ждала на каменных ступенях. Он выглядел отлично в джинсовой куртке и камуфляжных брюках, широкими шагами подходя из темноты по дорожке.

– Эй, Торопыжка, – окликнул он. – Давай потанцуем.

– Я уже натанцевалась.

Он пристукнул кулаком ей по макушке, подхватил за одну лямку ее школьный ранец. Она вцепилась в другую и не отпускала ее, так что он тащил ее за собой – в темень, которая пахла травой, прогретым солнцем асфальтом и – отдаленно – морем.

– Где мама? – спросила Айша.

– На работе.

– Почему она на работе? Она же должна уходить в четыре.

– Не знаю. Потому что Дик Кларк ненавидит черных, полагаю, – сказал он. Ее мать работала на жарке в ресторане «Эстрада» Дика Кларка: час езды автобусом на юг до Дайтона-Бич; по выходным она пылесосила гостиницу «Хилтон. Вид на Бухту» в Сент-Огастине: час автобусом на север.

– А почему папа меня не забрал?

– В себя приходит после выпитого вчера вечером. – Ее отец был санитаром в реабилитационном центре для алкоголиков, куда попадали одни «синие воротнички»: работа эта совмещала прелести труда уборщика (всегда и повсюду находилась блевотина, которую требовалось подтирать) и вдохновенное усилие в борьбе со взбалмошными наркошами, с великим трудом одолевающими воздержание. Не так уж и редко он возвращался домой с укусами на руках.

Колсон жил с отцом Айши и мачехой Айши, Паулой. Мать Колсона была сестрой Паулы, вот только сестра Паулы за собой-то присматривать не могла, не то что за кем другим. Почему она не могла за собой присматривать, никто Айше толком так и не разъяснил, да, по правде, ей до этого и дела было мало. Если Колсон Уизерс пил «кока-колу», а ей хотелось глоточек, он всегда давал ей глотнуть – не раздумывая. Если они вместе были там, где играют в видеоигры, и у него в кармане имелся четвертак, монета отдавалась ей. Случалось, он не слушал ее, когда она рассказывала длинную путаную историю про то, какие глупости болтает в танцклассе Ширил Портис, зато никогда не перебивал ее.

Они прорысили по Медной улице до Мишн-авеню. Восточные и западные улицы в этой части города были всех цветов – медные, золотые, розовые. Не было Голубой улицы, и еще не было Черной улицы (была, правда, какая-то Негропойнт-авеню, как подозревала Айша, видимо, расистская), зато вся эта округа всегда звалась Черно-Голубой. Во многом потому же, почему она никогда не спрашивала Колсона, отчего он не живет со своей матерью, она даже не подумала бы никогда никого спрашивать, почему она живет в части города, название которой навевает мысли скорее об избиении, чем о соседстве.

Мишн-авеню там, где она пересекалась с Медной, была широкой, в четыре полосы движения. Длинная полоска торгового дома «Костал меркантиль» протянулась по той стороне дороги на несколько кварталов. Стоянка была почти пуста, лишь горстка машин стояли на ней.

Ночь была теплой (почти жаркой) и пахла выхлопными газами проезжающих машин. Полицейская патрульная машина просверкала мимо, проехав на желтый, как раз когда он сменился красным. Темнота, как заика, выталкивала из себя слепящие голубые огни.

– …и я сказала, что там, в Англии, слово «трусики» означает нижнее белье, а Ширил сказала, что англичанам полагалось бы подбирать правильные слова для всяких вещей, и я сказала, уж если они употребляют неправильные слова, то как так получается, что мы ходим в школу учить «английский» вместо «американского»? – Айша в особенности гордилась этим находчивым ответом, который, как она чувствовала, по-настоящему ставил Ширил Портис на место в конце долгого утомительного спора – имеет ли хождение английский акцент в реальной жизни или это просто выдумка для кино.

– Мм-мых, – произнес Колсон, дожидаясь, когда загорится «ИДИТЕ». Где-то по дороге он таки вырвал у нее ранец и закинул его себе на одно плечо.

– Ой! Ой! Это напомнило мне. Ко-ол?

– Мм-мых.

– Как долго ты собираешься прожить в Англии?

У Айши Англия в голове застряла, она о ней всю неделю думала, с тех самых пор, как Колсон послал документы в лондонскую Академию музыкального и драматического искусства. Ответа еще не прислали (ответа он до весны не получит), однако Колсон так и не удосужился подать документы куда-то еще и вел себя, будто его уже приняли или, по крайней мере, будто он не станет переживать, если его не примут.

– Не знаю. Столько, сколько понадобится, чтобы познакомиться с Джейн Сеймур[32].

– Кто такая Джейн Сеймур?

– Она «Доктор Куин, женщина-врач». Еще она станет моей первой женой. Первой из многих.

– Разве она не на западе живет? Там действие сериала происходит.

– Не-а. Она из Лондона.

– А что ты станешь делать, если она не захочет выходить за тебя замуж?

– Изолью печаль свою в своем искусстве. Будет трудно, если я окажусь ей не нужен, но я просто восприму всю эту сердечную боль и пущу ее в ход, чтобы стать лучшим Гамлетом, когда-либо ступавшим на подмостки.

– Гамлет чернокожий?

– Да, если я играю его. Пойдем. Бежим со всех ног. По-моему, сигнал перехода накрылся.

Они дождались разрыва в движении и припустили через Мишн-авеню, держась за руки. Замедлив и ступив на тротуар на той стороне, расслышали гадкий вой полицейской сирены, и еще один патруль, визжа тормозами, проскочил мимо. Айша запела песню, которой открывалась каждая серия «КОПОВ», едва ли сознавая, что она делает. Не так уж редко выбирается полиция дать пендаля рэкету в такое время ночи, разъезжая по улицам со своими мерцающими дискотечными огнями, со своими сиренами, при звуке которых жители в страхе бормотали «господи, пронеси». Почему – никто не знал, и даже вопросом не задавался. Это было все равно что стрекот сверчков, всего лишь еще один звук в ночи.

Между прочим, полиция прочесывала Черно-Голубую в поисках украденной «Мазды». Сорока минутами раньше, там, на северной окраине Сент-Поссенти (где стояли дворцы с лепными стенами и крышами под красной испанской черепицей), за направлявшейся к себе в дом парой следовал мужчина в камуфляже, лицо которого было запрятано под женский чулок. Уильям Берри получил два ножевых ранения в живот. Его жену девятнадцать раз ударили ножом в спину, пока она пыталась спастись бегством. Напавший спокойно прихватил себе ее пурпурный кошелек, драгоценности из спальни, их проигрыватель и кое-какие откровенно порнографические диски. Мужчина с ножом насвистывал, когда брал себе что хотел, и время от времени обменивался фразами с Билли Берри, пока 42-летний инвестиционный банкир стонал на полу. Он похвалил супругов за внутреннее убранство дома и особенно был восхищен драпировкой, пообещал им помолиться за их выздоровление. Кэтти Берри не было суждено, а Билли Берри, как ожидалось, выживет, хотя и был помещен в реанимацию с пропоротой толстой кишкой. Билл сохранил достаточно сознания, чтобы сообщить, что убийца – черный и от него пахло спиртным. «Мазду» заметил прочесывающий патруль: еще двадцати минут не прошло, как она въехала в Черно-Голубую.

Участок земли, расстилавшийся вокруг «Костал меркантиль», был разбит и весь покрыт трещинами, которые наспех и небрежно залили гудроном. В полоске торгового дома размещались пункт обналичивания чеков (открыт), лавка спиртных напитков (открыта), табачный киоск (открыт), зубоврачебный кабинет (закрыт), баптистская церковь, именовавшаяся «Навыком праведного возрождения» (закрыта), контора занятости под названием «Рабочие места в наличии» (постоянно закрыта) и прачечная-автомат самообслуживания, которая открыта сейчас, будет открыта в 3 часа ночи и, по-видимому, и дальше будет предлагать свои (стоимостью повыше, мощностью пониже) стиральные машины и сушки до самого Восхищения[33].

Колсон замедлил шаг возле фургона с выписанным натюрмортом десертов на боку, дернул ручку водительской дверцы. Заперто.

– Ты что делаешь? – спросила Айша.

– Похож на фургон, в каких разъезжают похитители людей, – пояснил Колсон. – Хочу убедиться, что в нем нет какой-нибудь связанной девушки.

Айша обхватила лицо сложенными в горсти ладонями и вжалась носом в затемненное пузырчатое стекло. Никого связанного она не увидела.

Убедившись, что фургон заперт и пуст, они пошли дальше. Вскоре им предстояло обогнуть угол дома, пройти вдоль «Меркантиля», через ограду и в Бедлам: четыре акра платанов, капустных пальм, муравейников и пивных бутылок.

Колсон опять замедлил шаг, когда они проходили мимо синей «Мазды», чересчур роскошной для «Костал Меркантиль»: внутри черная кожа, блестящая вишневая панель. Колсон потянул за ручку.

– Зачем тебе это?

– Должен убедиться, что леди поставила двери на замок. Всякий, кто вот так оставляет машину в Черно-Голубой, не смыслит, как следить за своим барахлом.

Айше очень хотелось, чтобы Колсон перестал дергать за ручки машин. Колсона возможность попасть в беду не беспокоила, вот Айша и беспокоилась за него.

– Откуда ты знаешь, что эта машина принадлежит леди?

– Оттуда, что эта «Мазда» больше похожа на губы в губной помаде, чем на авто. Такую машину тебе даже не продадут, если ты мужского пола, если только сначала ты пол не сменил, вывернув себе яйца. – Они пошли дальше.

– Значит, после твоей женитьбы на Джейн Сеймур, когда ты вернешься во Флориду, я смогу познакомиться с ней?

– Ты ко мне приедешь. Приедешь в Лондон. Можешь танцам учиться там же, где я буду учиться на знаменитость.

– Ты же на актера учишься.

– Одно и то же.

– Ты собираешься приобрести английский акцент, пока там пробудешь?

– А то! Приобрету его в сувенирной лавке Букингемского дворца, в первый день как туда попаду.

Они проходили мимо потрепанного «Альфа-Ромео», водительская дверца которого была выкрашена в дымчато-матово-черный цвет. Остальная же машина была ослепительно желтой, как какой-нибудь напиток-энергетик. По панели были разбросаны диски с записями, коллекция зеркальных серебристых фрисби. Когда Колсон попробовал ручку водительской двери, та распахнулась: один Ромео радушно приветствовал другого.

– Ой, глянь, – сказал Колсон. – Кое для кого безопасность не прежде всего.

Айша продолжала шагать, всем своим видом показывая, что Колсону следует делать то же самое. Пройдя пять шагов, она решилась оглянуться. Колсон остался возле «Альфа-Ромео», он нагнулся и полез внутрь машины – такое Айша восприняла как-то болезненно.

– Колсон? – окликнула она. Ей хотелось выкрикнуть, произнести, как бы бранясь (голос Айши очень подходил для брани), но вышла одна досадная дрожь.

Колсон выпрямился, обратил на нее невидящий взгляд. Он удерживал полуоткрытый ранец Айши на колене и шарил внутри него.

– Колсон, пойдем, – выговорила она.

– Минуточку. – Вытащил из ранца блокнот, стал нащупывать карандаш. Вырвал листок, разложил его на крыше и принялся писать. – Мы должны оказать здесь важную общественную услугу.

Айша бросила взгляд на торговый дом. Они стояли напротив прачечной, витринный вход в которую сиял ярче всех других во всем ряду. Распахнутую настежь дверь удерживал бетонный блок, стояли они довольно близко, и ей было слышно, как работают, кувыркаясь, сушки. Девочка была уверена, что в любую минуту кто-нибудь появится в дверях и заорет.

Она осторожно подошла к Колсону. Хотела схватить его за руку и оттащить, но, когда уже почти ухватилась за рукав, он высвободил руку и продолжил писать.

Покончив с писаниной, взялся читать. «Уважаемый сэр! Мимо нашего внимания не прошло, что сегодня вечером вы не удосужились запереть двери своего «Альфа-Ромео», который в идеальном состоянии. Мы позволили себе запереть вам двери. Пожалуйста, имейте в виду, что эта округа полна вонючих неопрятных бомжей, которые вполне могли бы использовать вашу машину как туалет. Если в данный момент вы не сидите в луже ссак какого-нибудь вонючки-пропойцы, то благодарите за это бригаду «Поборников нормального мочеиспускания». Поддержите сегодня местное отделение ПО-НО-М!»

Айша не хотела, да рассмеялась. Колсон переходил от одного момента в своем представлении к другому с невозмутимым отрешенным спокойствием на грани безразличия.

Сложив послание, он положил его на приборную панель. Убирая из машины руку, рукавом джинсовки задел один диск, и тот упал на пол. Колсон поднял его, рассмотрел, потом положил на крышу легковушки. Схватил свое послание и опять принялся писать.

– Пэ эс, – произнес он. – Следующий шаг, что мы предприняли, это смотали удочки с вашим диском «Карман, полный криптонита»[34], чтобы защитить вас от «Спин докторз»…

– Колсон, – выкрикнула Айша, всем сердцем рвавшаяся уйти.

– …которые пагубно воздействуют на ваш слух. Замените, пожалуйста, на «Враг народа» и принимайте его ежедневно, пока бездарность в вас не убудет».

– Колсон! – вновь крикнула Айша, почти завопив. Стало уже совсем не забавно. Оно, по правде, вообще не было забавой, даже если он и ухитрялся вызывать у нее смешок.

Он захлопнул дверцу и пошагал дальше с ее ранцем на плече. В дырку в центре диска он продел палец. Радужная волна переливалась по поверхности. Пройдя три-четыре шага, Колсон остановился и как-то нетерпеливо оглянулся.

– Мы идем или нет? Орешь на меня, чтоб я быстрее шел, а сама стоишь там, будто не помнишь, как ногами передвигать.

Когда Айша побежала за ним вслед, он повернулся и пошагал дальше.

Она догнала его, схватила за руку, уперлась ногами в землю и потянула обратно.

– Положи его на место.

Колсон остановился, посмотрел на диск, потом поверх него на руки Айши, обхватившие его правое запястье.

– Не-а.

И пошел дальше, только что не таща ее за собой.

– Нельзя. Это мое доброе деяние за нынешний день. Я просто спас чьи-то уши.

– Положи! Его! На место!

– Нельзя. Я запер дверцу, чтоб никто не стащил что-то и в самом деле стоящее, вроде золотой медали Святого Кристофера, болтающейся на зеркальце. Пойдем же. Оставь это. Ты портишь мне удовольствие.

Айша знала, почему он взял диск, вовсе не потому, что он вор, а потому, что это было забавно или будет забавно, когда он будет рассказывать друзьям. Когда станет рассказывать про ПО-НО-М, диск станет доказательством, что это не просто выдумка. Колсону нужны были истории для рассказа, как пистолету нужны пули, и по той же самой причине – разить насмерть.

Только Айша знала еще и про отпечатки пальцев и предчувствовала, что для полиции лишь дело времени нагрянуть с арестом за его великий грабеж «Спин докторз». И не придется ему ехать в Лондон и быть Гамлетом, вся жизнь его будет загублена – и ее тоже.

Он взял ее за руку, и они пошли – совсем близко, по покоробленной стороне улицы, что была в еще худшем состоянии, чем основная автостоянка. Он повел ее в дальний угол стоянки, потом через бурьян к обвислой ограде из цепных звеньев, наполовину укрытой высокой травой и кустарником. К тому времени девочка уже не переставала молчаливо плакать, испуская протяжные, в перебив с дрожью, вздохи.

Колсон нагнулся, чтобы помочь девочке перебраться через ограду, – и, похоже, был искренне поражен, увидев слезы, капавшие у нее с подбородка.

– Эй! Это что еще такое, Торопыжка?

– Ты! Должен вернуть! Его! НА место! – закричала она ему в лицо, вряд ли сознавая, насколько громок ее крик.

Он отпрянул назад, словно куст при порыве ветра, и широко раскрыл глаза.

– Тпру! Тпру, Годзилла! Я не могу! Сказал же тебе. Я запер машину этого пижона.

Она раскрыла ротик, чтобы выкрикнуть еще что-то, и вместо этого зарыдала. Он ухватил ее за плечо и держал, пока она дрожала и бередящими душу звуками оглашала свое горе. Краем футболки он отер ей лицо. Когда зрение ее прояснилось, она увидела, что он улыбается в каком-то смущении. Только того и надо было: увидеть, как он улыбается, – чтобы понять, что Джульетта готова умереть за него.

– Никто не побеспокоится из-за диска «Спин докторз». – Только она уже знала, что победила, и смогла выровнять дыхание, сдержать всхлип. – Черт, девчонка. Ты знаешь, что губишь идеально приличную шутку? Ты все равно как полиция шуток. Собираешься оштрафовать меня за вопиющую забаву? Ну, а если я иду обратно и кладу диск на крышу машины? Что, лучше будет?

Айша кивнула, не надеясь на свой голос. О своей радости она сказала ему объятием, обвив его шею своими гибкими ручонками 9-летней. Много лет спустя она могла закрыть глаза и вновь вызвать в памяти до самой мелкой детали, как это было: чувствовать объятие, как он посмеивается тихонько, как держит ее одной рукой меж лопаток. Как обнял ее на прощание.

Поднявшись, он повернул ее к ограде. Ее пальчики нашли звенья цепи. Он подсадил ее одной рукой под попу, помогая перебраться через верх ограды, и она спрыгнула на другую сторону в густой кустарник.

– Подожди меня, – произнес он и хлопнул по ограде.

Пошел, машинально все еще неся на одном плече ее ранец с нарисованной на нем Русалочкой, с указательного пальца правой руки свешивался диск, ярко сверкавший в темноте кинжалом Ромео. Секунда-другая, и он скрылся за углом.

Айша ждала в бархатной тьме, ночной оркестр насекомых наигрывал в траве свою баюкающую колыбельную.

Когда Колсон вернулся, то шел на рысях, и скорость возросла до спринта, когда кто-то пронзительно крикнул. Секунды прошли, как он ушел, полминуты самое большее. Он летел по разбитой стороне дороги: голова опущена, ранец бьется о плечо.

За ним вдогонку бежал мужчина, парень, перетянутый тяжелым ремнем, на котором что-то брякало и звякало. Ночь осветилась потоком серебристо-голубых огней, которые вспыхивали, как поддельная гроза в театре. Парень с ремнем бежал медленно, дышал захлебываясь.

– Отдай, сука, по-хорошему, – орал парень со звякающим ремнем… полицейский, белый юнец, как Айша теперь разглядела, немногим старше самого Колсона. – Брось ее! Брось!

Колсон бросился на ограду, заходившую в стальном грохоте, бросился с такой силой, что Айша бессознательно отступила еще дальше во мрак зарослей. Колсон поднялся до половины, потом застрял на месте.

Ранец с Русалкой (позже полицейский Реб Муни покажет, что был уверен, что это барсетка Гермеса, украденная ранее в тот вечер с места поножовщины) сполз у Колсона, когда тот бежал, с плеча, и, когда Колсон влетел в ограду, он держал его всего за одну лямку. Старый стальной крюк у основания ограды зацепился за ткань, и, пока Колсон лез, ранец вырвался у него из руки.

Колсон глянул вниз, поморщился, прикинул на мгновение, потом спрыгнул на землю. Опустившись на одно колено, он подбирал содержимое ранца Айши из грязи.

Полицейский Реб Муни, запнувшись, встал шагах в восьми. Именно тогда Айша впервые увидела в его правой руке пистолет. Муни, здоровый веснушчатый парень, который собирался через две недели жениться на девушке, которую любил со школы, раскрасневшись, тяжело дышал, старался выровнять дыхание. Из-за угла «Меркантиля» показалась патрульная машина, мигая огнями.

– В землю носом! – выкрикнул Муни, подходя поближе, поднимая пистолет. – Руки вверх!

Колсон поднял голову и стал поднимать руки. Диск все еще по-глупому торчал на кончике его пальца. Юнец-коп уперся тяжелым ботинком Колсону в плечо и пнул. Колсон ударился об ограду, издал стон и отлетел обратно. От ограды его так сильно отбросило, что едва не казалось, будто он накинулся на полицейского. Диск сверкнул в его руке.

Пистолет выстрелил. Первая пуля вновь отшвырнула Колсона Уизерса к ограде. Всего Реб Муни выстрелил шесть раз. Последние три пули попали Колсону в спину после того, как он растянулся лицом вниз. Позже Реб Муни и его напарник, Пол Хадденфилд, оба дали показания жюри присяжных, что были уверены, что диск был ножом.

Вследствие того, что ночь сотрясало эхо выстрелов, ни один из полицейских не услышал, как Айша Лантернгласс улепетнула в Бедлам.

На следующее лето актерская студия Сент-Поссенти посвятит свой спектакль по Шекспиру в парке памяти Колсона. Ставили «Гамлета».

В главной роли – белый.

Сентябрь – декабрь 2012 г.

Бекки с Роджем встречались всегда на стрельбище. Сначала они отстреливали несколько сотен пуль, потом он выстреливал в нее на заднем сиденье своего вишневого «Ламбо».

В самый первый раз отправившись вместе пострелять, они по очереди брали его «глок», расстреливая 33-зарядный магазин в мишень в виде силуэта человека.

– Черт побери, – удивилась Бекки. – Неужто такая большая обойма дозволена в этом штате?

– Милая, – успокоил ее Родж. – Это Флорида. Дозволено или не дозволено – не знаю, но магазин классный. – Будто она все еще школьницей была, а не училась в колледже управлению бизнесом.

Он стоял позади нее, пах его упирался ей в зад, а руки обхватывали грудь. От него чу́дно пахло: будто бы лимоном, сандаловым деревом и морем, – и, когда он держал ее, ей грезились яхты и сверкающие драгоценностями воды. Хотелось нырять с ним за сокровищами и после мылом смывать с него Атлантику под горячим душем. Она копила деньги на то, чтобы вытатуировать его имя у себя на бедре.

– Одна рука обхватывает другую, – разъяснял он ей. – Большие пальцы сожми вместе. Расставь ноги. Вот так. Нет, не так широко.

– Я уже истекаю, – шепнула она ему.

Она выпалила тридцать три пули в большую черную мишень, воображая, что это здоровенные фальшивые титьки его жены. После такой стрельбы все ее тело приятно зудело, словно после оргазма. Стрельба всегда воспринималась ими как предварительные ласки.

Впервые она встретила Роджера Льюиса, когда ей было шестнадцать. Отец повел ее в торговый центр, чтобы она выбрала себе в «Бриллиантах посвящения» золотой замочек на золотой цепочке – подарок, в котором ей предстояло в воскресенье дать в церкви обет целомудрия. Родж помог ей примерить пару висюлек, и она вертелась туда-сюда перед маленьким зеркалом на стеклянном прилавке, любуясь блеском вокруг своей шеи.

– Ты отлично смотришься, – сказал Родж. – Непорочная.

– Непорочная, – повторила она. Слово было каким-то необыкновенно чарующим.

– Мы на лето продавщиц нанимаем. Как продашь подружке замочек вроде того, что сейчас на тебе, получаешь десять процентов с цены сверх зарплаты.

Бекки глянула на бирку с ценой золотой цепочки и позволила тяжкому грузу волос вновь прикрыть грудину. Десять процентов от того, что было на ней, было больше того, что она зарабатывала за целую неделю, укладывая товар в пакеты в «Волмарте».

Из магазина она вышла с замочком, сжимая в кулачке сложенную форму заявления о приеме. В воскресенье перед лицом своих родителей, бабушек и дедушек, своих младших сестер, перед всей церковью она дала клятву, что в жизни ее до замужества не будет ни единого мужчины, кроме ее отца и Иисуса.

Бекки все еще носила свой замочек, когда Родж в первый раз оттискал ее через трусики в конторке в глубине магазина. К тому времени она уже распрощалась со школой и заколачивала почти по пятьсот долларов в месяц на одних комиссионных.

Поначалу, несколько раз приезжая на стрельбище, они усердно работали с «глоком». Она повязывала бандану, не давая волосам падать на лицо и больше чувствуя себя уличной девчонкой. Родж против этого не возражал, зато, когда в первый раз попробовала вести стрельбу по-гангстерски: пистолет повернут набок, рука вытянута и кисть слегка наклонена вниз, – он ей всего разок дал пальнуть, тут же потянулся и схватил ее за руку. Заставил направить ствол в землю.

– Что еще за дешевка? Ты расстреляла несколько магазинов на стрельбище и враз возомнила себя Айсом Кьюбом?[35] Кожа белее не станет, если тебя сунут и утопят в бочке сливочного сыра. Черного кобеля не отмоешь добела. Никогда больше этого не делай. Не хочу, чтобы здесь кто-нибудь увидел, как ты стреляешь таким манером, это меня в дурном свете выставляет.

Так что стреляла она, как он ей показывал: ноги слегка врозь, одна чуть вперед, другая чуть назад, обе руки подняты, но не полностью вытянуты. Бекки целила в центр мишени, потому что Родж сказал ей, что если она попадет в грудь, то получит что-нибудь сладенькое. Очень скоро она с тридцати футов кучно укладывала свои пули в мишень, в основном в районе сердца.

После этого он внес изменения и встречал ее на стрельбище со «СКАР»[36] калибра 7,62 мм, стрелявшей патронами в цельнометаллической оболочке на крупнозернистом ружейном порохе. Она палила из нее очередями: бах-бах-бах, бах-бах-бах. Бекки нравился запах пороха, еще больше, чем запах одеколона Роджа, нравился запах ружейного дымка на его одежде, в его редеющих белокурых волосах.

– Она на пулемет похожа, – заметила Бекки.

– Так и есть, – кивнул он, забрал оружие из ее рук и повернул переключатель режима стрельбы. Упер выдвижной приклад в левое плечо, прищурил глаза и нажал на спуск – раздался грозный глухой стрекот, вызвавший в памяти Бекки звуки, когда кто-то яростно колотил по клавишам старой пишущей машинки. Силуэт человека Родж развалил пополам. Ей до того захотелось самой так пострелять, что она едва не рвала оружие из его рук. Бекки не понимала, зачем кому-то кокаин сдался, если можно просто винтовку в руки взять.

– Разве не нужна специальная лицензия, чтобы строчить из автоматического оружия?

– Все, что нужно, это боеприпасы и рассудок. Возможно, тебе и понадобится лицензия, не знаю. Я никогда в это не вникал.

Он слишком заботился о своих волосах, всегда приглаживал их, проверяя, прикрывает ли жидкий соломенный завиток лысинку. В уголках его глаз пролегли глубокие морщины, зато тело было розовым и чистым, как мальчишеское, тонкие золотистые волоски вились на груди. Ей нравилось играть с этим прелестным пухом, радоваться тому, как на ощупь он походил на шелк. Шелк и золото всегда приходили ей на ум, когда он, обнаженный, вытягивался рядом с нею. Шелк, золото и свинец.

За десять дней до Рождества она забралась после работы в «Ломбо», будучи уверена, что он повезет ее на стрельбище. Вместо этого он привез ее в «Кокосовое молоко», гостиницу с баром в двадцати милях к югу от Сент-Поссенти. Они сняли номер на первом этаже, записавшись под именами Клайд Бэрроу и Бонни Паркер[37], что она восприняла как одну из шуток Роджа. Она отлично научилась любезно и благосклонно улыбаться, лишь бы не дать ему понять, что смысла шутки не уловила. В его речи частенько мелькали фразы из фильмов или музыка, о каких она ничего не знала: «Грязный Гарри», «Нирвана», «Реальный мир» и всякое подобное старье, которое даже и гуглить не стоило.

С собой у него была большая черная сумка, ручки которой были стянуты одним замком. Она уже видела, как он в такой сумке перевозил драгоценности, но вопросов не задавала.

Старушка за стойкой перевела взгляд с Бекки на Роджа и обратно и скорчила рожу, будто ей в рот что-то невкусное попало. Бекки выдержала ее стервозное разглядывание со спокойным безразличием.

– Разве уже не слишком поздно? Как бы завтра школу не проспать, – пробормотала регистраторша, пхнув к ним ключи через стойку.

Бекки взяла Роджа под руку:

– По мне, очень здорово, что подобные заведения нанимают старичье, давая им возможность заняться чем-то, кроме как в бинго играть где-нибудь в центре престарелых.

Родж рассмеялся хриплым смехом курильщика и хлопнул Бекки по заду. Старушке же с крашеными оранжевыми волосами сказал:

– Ваше счастье, что она не кусается. Прививок она не делала. Кто знает, чем заразить могла бы.

Бекки клацнула зубами на обиженную старую сучку за стойкой регистрации. Родж подхватил ее под локоток и повел по коридору с толстым белым ковром, у которого был такой вид, будто никто по нему ни разу ногами не ходил. Он вел ее мимо кирпичных арок, которые выходили на открытую веранду, построенную вокруг трех бассейнов (каждый на отдельной террасе), меж которыми плескались водопады. Парочки сидели на веранде в креслах-качалках между нагревателями, колонками загнанного в клетку огня. Ради праздников поставили пальмы, свисали гирлянды изумрудных рождественских огней, выглядевших как фейерверк, замерзший навеки в захватывающем сиянии. Бекки закрыла глаза, чтобы получше слышать мелодичное позвякивание льда в бокалах. Вовсе не обязательно пить, чтобы опьянеть. Ее пьянили уже сами звуки. Она не видела ничего вокруг, пока он не остановился у двери их номера.

Постель была застлана скользившим под рукой шелком цвета ванили, какой на тортах выводят морозные узоры. Ванна в громадном санузле была вытесана из куска застывшей в камень лавы. Он запер дверь на цепочку, пока Бекки сидела на краешке королевского матраса.

Принес свою сумку к кровати:

– Это только на ночь. Завтра утром все отправляется обратно.

Щелкнув замком, распахнув проволочные челюсти сумки, он вывалил на постель кучу сокровищ. Золотые обручи и неправильной формы жемчуга на серебряных шнурках, браслеты, усыпанные бриллиантами, и ожерелья, увешанные сверкающими камнями. Он будто выплеснул полную сумку света на отливающие молоком простыни. Был там еще и белый порошок в хрустальном флакончике вроде тех, какие наполняют духами. Его вполне можно было принять за растертые бриллианты. Родж приучил ее, и ей нравилось предварять секс понюшкой кокса. От этого ей становилось хорошо, она чувствовала себя развязной, словно бы опускалась до того, чтобы замыслить что-то преступное.

Она едва дышала при виде всех этих драгоценностей, всех этих сверкающих нитей.

– Сколько?.. – выдохнула она.

– Потянет на полмиллиона долларов. Давай. Примерь. Все это надень на себя. Хочу посмотреть, какова ты вся в золоте. Будто султанская наложница. Будто я купил тебя за все это. – Родж подбирал слова лучше всех, кого Бекки знала. Иногда он говорил, как возлюбленный в старом кино, небрежно проговаривая поэтический диалог в урезанном, безразличном виде, словно бы вести такой разговор было для него обыкновеннейшим делом.

В куче сокровищ лежал комплект из бюстгальтера и трусиков, золотая отделка которых искрилась горным хрусталем не хуже бриллиантов. Еще там лежала обернутая в золотистую фольгу длинная коробка, перевязанная серебристой ленточкой.

– Добыча должна вернуться в магазин завтра утром, – сказал он, подталкивая коробку к ней. – Зато это храни у себя.

Она схватила широкую скользкую упаковку. Подарки Бекки обожала. Частенько она жалела, что Рождество не приходит каждый месяц.

– Что это?

– Девушка не носит столько безделушек, – поучительно сказал ей Родж, – если только не знает, что может уберечь их.

Она сорвала обертку с ленточкой и открыла коробку. В ней лежал «смит-вессон» 357 с атласно-белой рукоятью, казавшейся перламутровой, со стволом из нержавеющей стали, гравированной цветами ириса и завитушками плюща.

Он бросил ей что-то, какую-то паутину из черных кожаных ремешков и пряжек, и на миг она подумала, уж не к садо-мазо ли дело идет в этот вечер.

– Это тебе на ногу, – пояснил он. – Если носишь оружие меж ног, то можно повсюду в юбке-дудочке ходить, никто и знать не будет, что ты вооружена. Я иду в душ. Ты со мной?

– Может, попозже, – сказала она, поднимаясь и вытягиваясь на цыпочках, чтобы поцеловать его. Она закусила нижнюю губу, а он взял ее спереди за пояс обтягивающих черных брюк и притянул к себе. Вел он себя спокойно, но уже успел возбудиться и толкался в нее сквозь свои хаки.

Душ шумел минут пятнадцать. Времени ей вполне хватило сбросить с себя одежду и облачиться в небольшое состояние. Револьвер шел последним. Ей нравилось, как кожаные ремешки облегали верх ее бедра, нравились серебряные пряжки и черные полоски на ее коже. Она сидела на кровати на коленях в цепочках, бриллиантах, сверкающих у нее меж грудей, с коротким и тугим ожерельем из серебра на шее и упражнялась, целясь из пистолета в свое отражение в зеркале.

Она ждала, когда он выйдет, обернутый в полотенце, со сверкающими капельками воды на груди. Подняла револьвер, держа его обеими руками.

– Сбрось полотенце, – приказала. – И делай в точности так, как я говорю, если жить хочешь.

– Целься куда-нибудь еще, – сказал он.

Она обиженно надула губки:

– Он не заряжен.

– Вот так все думают, вплоть до того момента, как чей-то член с резьбы не сорвет.

Она открыла барабан и – щелк-щелк-щелк – провернула его, чтоб он убедился, что тот пуст. Потом тычком вернула барабан в револьвер и опять нацелила на Реджа.

– Оголяйся, – приказала.

Ему все равно не нравилось то, что она навела на него «смит-вессон» (это она понимала), однако вид ее грудей, украшенных сверкающими бриллиантами, на него подействовал. Родж сбросил полотенце (жилистый член подпрыгивал у него впереди: вид и уморительный, и пробирающий до нутра) и пополз по кровати к ней. Поцеловал, пробуя языком на вкус ее верхнюю губу, и она сознавала, как ее самообладание, ее индивидуальность ускользают прочь под знакомым напором желания.

Он опрокинул ее на постель, ухватив в горсть золотую цепь и прядь ее волос – с силой, но не слишком грубо. Она сумела вложить револьвер обратно в кобуру за миг до того, как он развел ей коленом ноги. Должно быть, она чересчур свободно стреножила «смит-вессон». Под тяжестью его бедра рукоять револьвера уперлась ей прямо в лобок.

Правда была в том, что никогда она настолько сильно не заходилась в агонии, чем в те первые минуты, когда он целовал ее, а ее клитор терся о нежно-твердую резину на перламутровой рукоятке револьвера. Она разрядилась, словно пистолет. А собственно секс был уже всего лишь отдачей.

12 апреля 2013 г.

В конце дежурства Келлауэй решился зайти в службу безопасности, где его уже ждала заместитель шерифа, ухмыляющаяся латинка в таком же уродливом брючном костюме, какие любит Хиллари Клинтон, и с «глоком» на внушительном бедре. Белых копов теперь и не увидишь, теперь все – во имя растущего многообразия. После Ирака Келлауэй подал заявления о приеме на работу в полицию штата, местную полицию, администрацию шерифа и ФБР, но дальше собеседования дело не пошло. В полиции штата сказали, что он слишком стар, в администрацию шерифа его не взяли, потому что его из морской пехоты комиссовали, а фэбээровцы известили, что после психологического обследования возникли вопросы о его пригодности. В местной полиции не было ни одной вакансии, плюс там ему напомнили о неоплаченных штрафах за превышение скорости на девятьсот долларов. Вот такой итог. Черного, изъяснявшегося на афроамериканском жаргоне, могли взять на работу, просто если он закончил среднюю школу, не убив при этом никого, стреляя из автомобиля. Белому пришлось бы заручиться дипломом Йеля и поработать волонтером с ВИЧ-инфицированными сиротами, чтоб его хотя бы на порог пустили.

Когда Келлауэй вошел в приемную службы безопасности, то оказался по ту сторону стойки, что для посетителей, вместе с эдакой Чикитой Банан[38], служащей в органах.

Секретарь приемной, Джоани, находилась по другую сторону плексигласового окошка, сидя на неустойчивом катающемся конторском кресле. Там же находился и еще один охранник, Майк Даулинг, снявший свой ремень и вешавший его в шкафчик. Было похоже, что Майк решил, что уже очень поздно, и слинял с работы за десять минут до ее окончания.

– А вот и он, пристав Акоста. Я же вам говорила, что он не появится до самой последней минуты своего дежурства. Мистер Келлауэй очень пунктуален. Рэнди, это судебный пристав Акоста из администрации шерифа…

– Я знаю, откуда она, Джоан. В форме разбираюсь.

Из полицейского управления и администрации шерифа заходили постоянно. В августе ему показывали фото (фас и профиль) разыскиваемого опасного уголовника, обручившегося с девушкой, работавшей в закусочной торгцентра. В сентябре его предупредили, что на этой улице шляется известный педофил, и посоветовали держать с ним ухо востро.

Он уже думал, не связан ли нынешний визит с черным пареньком, который только начал работать в обувном магазине «БИГ». Неделю назад Келлауэй заметил его выходящим из магазина через служебный ход с коробками в руках. Коробки паренек погрузил в проржавевший допотопный «Форд Фиесту». Келлауэй велел ему встать к машине, положить руки на крышу, потому как подумал, что малец обувает магазин, таская из него обувку. Дело было за час до открытия, на мальце не было фирменной одежды, а в лицо Келлауэй его не знал, не знал, что он принятый на работу новичок, не знал, что мальцу поручили доставить некоторое количество модных кроссовок в филиал магазина на Дайтона-Бич. Естественно, теперь это выглядело, будто Келлауэй расист, а не просто по-честному ошибся.

Если то и в самом деле была ошибка. У мальца на бампере была наклейка, гласившая: «Узаконить геев и марихуану», – что очень походило на непристойно вздернутый средний палец, оскорбление тому миру, где ценятся законы. Келлауэй мог надеяться, что Акоста пришла уведомить его, что малец был известным наркоманом и что ей нужно было обыскать его «Фиесту» на наркотики и оружие. (И отчего это, гадал он, самая американская из американских автомобильных компаний называет свои машины «Фиестами», что по звучанию больше похоже на дежурное ресторанное блюдо? С другой стороны, наверное, завод, производящий эти машины, находится в мексиканской Тихуане, так что, в общем-то, название подходит).

Акоста еще заговорить не успела, а Келлауэй уже заметил отсутствующее выражение на бледном лице Майка Даулинга. Обратил он внимание и на то, что Джоани старательно не смотрела на него, делая вид, будто увлечена чем-то на дисплее ее древнего ноута… Это Джоани-то, которая встревала в любой разговор и для кого было невыносимо пропустить любых посетителей в кабинет без того, чтобы не заставить их ответить на дюжину бессмысленных вопросов вроде: что они натворили, откуда они родом, смотрели ли они сериал «Доктор Фил» на прошлой неделе. Келлауэй разом почувствовал недоброе, нечто вроде зловещего проблеска, психологического тождества занудной отдаленной зарницы.

– Вываливайте, – произнес он.

– Огребай, дорогой, – отозвалась Акоста и сунула ему в руки сложенную пачку бумаг.

Взгляд его скользнул по заглавным буквам: «ВРЕМЕННЫЙ СУДЕБНЫЙ ЗАПРЕТ ДЛЯ ЗАЩИТЫ ОТ БЫТОВОГО НАСИЛИЯ, УВЕДОМЛЕНИЕ О ЗАСЕДАНИИ СУДА и ПОВЕСТКА О ЯВКЕ И ДАЧЕ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ.

– Штатом Флорида вам предписано физически не приближаться к Холли Келлауэй по месту ее нынешнего проживания по Тортола-Вэй, дом 1419, либо по месту ее работы в кабельной сети «Тропические огни» по Киттс-авеню, либо приближаться к ее сыну…

– Нашему сыну.

– …Джорджу Келлауэю в учебном заведении Бушвик Монтесорри по Топаз-авеню. Если вас обнаружат в радиусе ближе пятисот футов[39] от места их проживания, места ее работы или школы вашего сына, вы будете подвергнуты аресту за нарушение этого судебного запрета – нас понятно?

– На каком основании?

– Вам придется спросить о том судью на заседании суда, дата которого…

– Я вас спрашиваю. На каком основании штат Флорида вправе решать держать меня подальше и не позволять видеться с моим собственным ребенком?

– Вы и вправду хотите обсуждать это перед своими коллегами, мистер Келлауэй? – спросила заместитель шерифа.

– Я эту истеричную сучку никогда пальцем не трогал. И мальчика тоже. Если она утверждает другое, то это ложь.

– Мистер Келлауэй, – сказала Акоста, – вы когда-нибудь целились в нее из пистолета?

Он не ответил.

Джоани фыркнула, будто уставшая лошадь, и яростно принялась стучать по клавишам, не отрывая взгляда от экрана своего компьютера.

– Если вам понадобится позвонить ей, – продолжила Акоста, – не звоните. Вам запрещено вступать в контакт с нею непосредственно. Захотите сообщить ей что-либо – возьмите адвоката. Поручите ему сообщить это. Все равно вам потребуется адвокат для судебного разбирательства.

– Значит, если я позвоню, чтобы пожелать спокойной ночи своему шестилетнему сыну, меня арестуют? Я что, адвоката должен нанимать, чтоб тот каждый день приходил читать ему сказки на ночь?

Акоста продолжала перечислять, будто и не слышала его:

– Вам вручена повестка о явке на судебное заседание. Дата и время указаны в судебном запрете. Если вы на заседание не явитесь, то вам следует ожидать, что судебный запрет будет оставаться в силе в течение неограниченного срока. Вы можете участвовать в судебном заседании с юридическим советником или можете тупить там в одиночку – решать вам. Сейчас, с тех пор как ваша жена ушла от вас, вы питаетесь замороженными обедами, и, возможно, они вам надоели. Так позвольте сказать вам, что они лучше всего имеющегося в меню в окружной тюрьме. Примите мой совет и глаз не кажите к своей бывшей, пока не увидите ее в суде. Поняли меня?

Ему стало муторно. Хотелось двинуть хромированной ручкой своего фонарика по ее жирной мужеподобной роже. У нее была мужская стрижка, с такой стрижкой ей только в морской пехоте служить.

– Это все? Мы закончили?

– Ни в коем случае.

То, как она произнесла это, ему не понравилось, не понравилась веселость в ее голосе.

– Что еще?

– Имеется ли у вас какое-либо оружие – здесь или в машине?

– Это еще с какого боку?

– Распоряжением штат Флорида вам предписано сдать все стрелковое оружие в администрацию шерифа, пока судья не вынесет решение о безопасности вашего владения им.