Читать книгу Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство - Джо Питерс - Страница 2

Гараж, где работал отец, был всего лишь небольшой мастерской на глухой улочке. Внутри была пара подъемников, предназначенных для машин, требующих осмотра механиков, и пара грязных комнаток, которые использовались под офис. Сбоку к ним примыкала комнатка для посетителей, стены которой были сплошь покрыты масляными отпечатками грязных рук. Мне нравились шум и запах этого места, особенно когда все были заняты делом.

Если подъемник был не нужен, папа иногда работал с машинами на обочине дороги, где Граэм хранил несколько старых драндулетов. Они были отполированы до блеска и выставлены на продажу за какие-то гроши. Отец любил работать на свежем воздухе, и мне это тоже очень нравилось – только он, я, автомобили и удивительный мир вокруг.

Я всегда просил папу сделать мне такое же испачканное лицо, как и у него, и просто визжал от восторга, когда он сначала проводил рукой по грязному мотору, а потом по моему носу и щекам, словно принимал меня в какое-то тайное общество механиков. Когда отец работал под машиной, он сажал меня в свой «капри», припаркованный на внешнем дворе, наказывая оставаться в машине и играть, пока он не закончит. А если он работал с мотором, то всегда приносил мне высокую табуретку и ставил ее рядом, чтобы я мог возиться под капотом вместе с ним. Обычно я больше мешал, чем помогал, но он никогда не злился, если я что-то портил, он только шутил.

Думаю, что одна из причин, по которой отец так любил работу, – это то, что она заставляла забыть о тяготах личной жизни. Ни один мужчина, пытающийся угодить сразу двум женщинам, не преуспеет в этом деле, тяжелом не только для него, но и для них, каким бы очаровательным он ни был. Конечно, отец сам заварил эту кашу, и ему приходилось расхлебывать ее каждый день. Дружеское подтрунивание коллег было для него настоящим спасением по сравнению с тем, что творилось в его семейной жизни.

На самом деле вряд ли что-то могло изменить мамин характер в лучшую сторону и сделать ее мягкой и приятной в общении женщиной. Если после смерти четвертого ребенка и краха своего первого брака она обозлилась на мир, то теперь была просто в бешенстве, обнаружив, что ее муж открыто спит с ее лучшей подругой и явно предпочитает ее общество. Не думаю, что папа скрывал свои чувства к Мэри, и маме трудно было с этим справиться. В то же время, хорошо зная мамин нрав, я сомневаюсь, что она предпринимала какие-либо попытки отвоевать папу обратно, используя обаяние. В отношениях других людей всегда трудно разобраться, а я был еще слишком мал, чтобы понять что-либо в урагане эмоций, бесновавшемся вокруг в первые пять лет моей жизни. Все, что я понимал, это то, что отец является моим защитником, в то время как мать всегда норовила меня побить без видимых причин, если он не присматривал за мной. Кто знает, быть может, мои старшие братья испытали на себе точно такие же методы воспитания, когда были маленькими, но рядом с ними не было отца, который мог бы их защитить. Главной заботой моего отца было оберегать меня от маминого гнева, и он справлялся, стараясь при любой возможности брать меня с собой.

Мама видела нас с отцом как единое целое, потому что мы всегда были вместе и он никогда не скрывал, как сильно любит меня. Она считала меня участником заговора против нее, членом команды папы и Мэри, частью ее унижения. Мать знала, что для отца я – самый любимый человек на свете, и она пользовалась этим при первой возможности. Мне рассказали, что однажды, когда я был еще младенцем, она высунула меня, держа за ногу, из окна на втором этаже. Папа как раз только вылетел из дома после очередной ссоры, и она крикнула ему из окна: «Может, прихватишь своего маленького ублюдка?»

Отец, конечно, испугался, увидев меня болтающимся над мостовой на почти пятиметровой высоте, и бегом вернулся домой. Почти выбив входную дверь, он помчался наверх, чтобы спасти меня. Видимо, он знал, что в таком состоянии мать была более чем способна бросить меня головой вниз. Когда он ворвался в комнату, она уже втащила меня обратно, добившись желаемой реакции от отца. Очевидно, после этого разразился настоящий скандал, в результате которого у мамы раздулась губа, а у папы появились синяки под обоими глазами. Он сказал, что никогда раньше не поднимал руку на женщину, но мать зашла слишком далеко, поставив под угрозу мою жизнь. Папа покинул дом, крепко прижимая меня к себе, поклявшись, что никогда больше не оставит меня с ней наедине.

Тогда мама позвонила в полицию и заявила, что отец похитил меня и ей нужна помощь стражей закона, чтобы вернуть сына. Она могла быть очень убедительной, разговаривая с полицейскими. А со следами побоев на лице ей тем более не составило никакого труда убедить их, что она – потерпевшая сторона, что она – хорошая и ответственная мать, которая заботится о благе ребенка, а отец – просто чудовище и бабник, которому нельзя доверить присмотр за детьми. Ударив ее и забрав меня, он невольно стал марионеткой в ее руках и помог ей создать образ невинной жертвы жестокого человека. В дело вмешалась полиция и приказала вернуть меня матери. Это означало, что отцу тоже придется вернуться, если он не хочет рисковать и оставлять меня с ней. Представляю, как это было мучительно для папы и, должно быть, заставило его еще сильнее невзлюбить маму.

Конечно, пока маме был нужен муж, ее план вполне себя оправдывал (согласно которому я использовался как средство воздействия: мой отец должен был бросить Мэри и остаться с мамой). Папа не хотел меня терять и был вынужден вернуться домой, зная, что мне нужна его защита. Мать играла на том, что меня он боится потерять больше, чем Мэри, и это сработало, хоть и ненадолго. Бедный отец, должно быть, чувствовал, что его словно разрывают на части. Он не желал бросать ни меня, ни Мэри, но боялся и предположить, что мама может предпринять дальше. Несмотря на то, что отец снова жил с ней, он нервничал, даже когда оставлял меня с ней в соседней комнате, он везде брал меня с собой, особенно на работу или к Мэри, когда больше не мог устоять перед соблазном быть с ней рядом.

Очень скоро мама поняла, что ее план провалился и чувства отца к Мэри слишком сильны, чтобы порвать с ней отношения. По крайней мере, пока он знал, что я в безопасности. Мамино самолюбие очень уязвляло то, что папа предпочитает быть с Мэри, и во мне она видела соучастника его преступления, еще одного врага, несмотря на то, что я был слишком мал, чтобы понять, что происходит между взрослыми.

Несмотря на взрывной характер отношений, мама и папа умудрялись настолько уладить все разногласия во время примирений, что мама беременела еще дважды, подарив жизнь девочке, названной Элли и рожденной через восемнадцать месяцев после меня, и мальчику Томасу, младше меня на три года. Наверно, в их отношениях была и настоящая страсть, помимо всего того гнева и ссор, посреди которых они продолжали играть в семью.

С самого рождения моя сестренка Элли стала маминой любимицей, ее маленьким ангелочком, и ей никогда не хотелось причинить ей вред или боль так, как мне. С Томасом мама обращалась плохо, но она не питала к нему такого глубокого отвращение, какое испытывала ко мне.

Согласно какой-то странной, извращенной логике, мать обвиняла меня в папиных проступках, но не Томаса и Элли. Может быть, потому, что я определенно был его любимчиком. Может быть, потому, что я был на него очень похож.

Люди, знавшие нашу семью в то время, рассказывали мне, что отец никогда не был так одержим моей сестрой и братом, как мной. Может быть, он считал, что они не были в такой же опасности, как я. Или что мать питает ко мне неприязнь, заходящую далеко за грани разумного. Или он специально держал двух других детей на расстоянии, в надежде, что она сильнее к ним привяжется, если они не будут напоминать ей о нем и Мэри. Возможно, папе просто нравилось быть со мной, потому что я был постарше и так преданно его любил. Когда у него появился сын, ставший его постоянным спутником, ему было больше нечего желать. Я не имею ни малейшего представления о том, что папа думал или чувствовал в первые годы моей жизни. Я только знаю, что он был моим героем, другом и защитником.

Вскоре после рождения Томаса папа и мама попытались исправить все раз и навсегда. Отец неохотно расстался с Мэри и постарался стать отцом всех шестерых детей (включая трех приемных), но не перестал бдитель но присматривать за мной. Испугавшись или получив от мамы, я прибегал и крепко хватался за него. И чем крепче я к нему привязывался, чем чаще искал у него защиты, тем больше это раздражало маму. Казалось, ее ненависть ко мне росла с каждым днем. Попытка воссоединения вскоре провалилась, и к моменту, когда мне исполнилось четыре года, мы с отцом практически постоянно жили у Мэри. Отчаянные попытки матери спасти свой второй брак рухнули, и она окончательно потеряла отца. Он подал на развод, и все что ей оставалось, – яростно обвинять нас при каждом человеке, готовом ее выслушать. Осмелюсь вас заверить, маме тогда многие сочувствовали. Но те, кто знал ее достаточно хорошо, нисколько не удивились бы тому, что отец выбрал Мэри.

Полный решимости освободить меня от власти матери, отец пришел в суд, чтобы заявить, что она никудышная мать и что меня опасно оставлять с ней. Были слушания в суде и разговоры со службами социального обеспечения, и папина сестра Мелисса как-то сказала мне, что начала верить в то, что отец слишком старается меня защитить и буквально помешан на этой идее. Никто в мире не мог представить, как мама на самом деле обращается со мной.

На каком-то этапе отношения моих родителей опустились до такого уровня, что отец убедил себя, будто Томас не его ребенок. Не думаю, что это правда, но кто-то, должно быть, рассказал, как видел маму с другим мужчиной. Отец стал недоверчив, и однажды эти подозрения так укоренились в его сознании, что он уже не мог от них избавиться. Наверное, он подсознательно хотел, чтобы мама тоже изменяла, – и ему не пришлось бы так переживать из-за собственного романа с Мэри. Или он надеялся, что мамина месть не заденет Томаса, если выяснится, что тот не его сын.

Я думаю, Мэри безумно любила отца, раз она терпела все происходящее и пыталась вернуть его даже после того, как моя мать родила ему еще двоих детей. Вернувшись к Мэри последний раз, теперь уже навсегда, папа пообещал развестись с мамой по причине нарушения ей супружеской верности, хотя я не представляю, как бы ему удалось это доказать. Мэри была очень взволнована, когда сообщила мне, что они с отцом собираются скоро пожениться и что мы втроем будем замечательной, счастливой семьей. Я был вне себя от радости и не мог дождаться момента, когда все уладится. Но всем взрослым, вовлеченным в эти перемены, пришлось пережить суровое и болезненное испытание.

Мэри вскоре тоже забеременела, добавив еще один этаж к зданию гнева и горечи в маминой голове. Эта последняя обида заставила ее преступить последнюю черту, и желание физической расправы над Мэри заняло все мамины мысли. И когда она нашла Мэри, то страшно ее избила, вкладывая в свои удары всю злость и обиду, как какой-нибудь головорез времен Дикого Запада. Я нисколько не преувеличиваю, рассказывая о том, какой сильной становилась моя мать, когда выходила из себя; тем, кому приходилось это видеть и испытывать на себе, казалось, что она одержима демонами.

Это избиение заставило Мэри переживать, она боялась перейти маме дорогу, равно как и разозлить ее еще сильнее. Иногда, оставаясь с Мэри, я по ошибке называл ее мамой, потому что видел ее именно такой – она гораздо больше была похожа на мою мать, чем кричащая и дерущаяся женщина, которая меня родила. Мэри тут же поправляла меня и просила называть ее «тетей Мэри». Она боялась, ведь если мама узнает об этом, то окончательно слетит с катушек, увидев еще одно доказательство того, что Мэри хочет украсть не только ее мужа, но и ее ребенка. Не то чтобы мама ревновала или хотела сама мной заниматься, она просто не желала, чтобы Мэри получала удовольствие и радость, забрав меня.

Пока бумаги по разводу медленно проходили по всем необходимым инстанциям, Мэри сменила фамилию на Питерс, чтобы мы стали настоящей семьей. Она даже стала носить обручальное кольцо, так как в то время большинство людей считали, что быть матерью-одиночкой – это позор.

Но тень маминого дикого, жестокого нрава всегда преследовала отца и Мэри, заставляя каждого переживать по-своему, постоянно оглядываться в ожидании внезапной атаки – оскорблений и драк. Мы с братом и сестрой были той неразрывной связью, которая не давала отцу окончательно сбежать от последствий глупой ошибки юности.

Однажды папе позвонила мама и сказала, что Томаса, которому еще и двух лет не было, забрали в больницу с многочисленными ожогами. После этого отец признал Томаса своим ребенком, потому что сразу помчался в больницу. Томаса поместили в отделение интенсивной терапии, половина его тела, от головы до талии, была обожжена.

«На плите стояла кастрюля с кипящей водой, – ответила мама на вопрос отца о случившемся. – Он сидел на полу, а Ларри задел кастрюлю и уронил ее на него».

Сомневаюсь, что папа поверил этому объяснению, как бы убедительно оно ни звучало, но он мало что мог доказать на тот момент. Позднее мой сводный брат Уолли признался, что на самом деле Томас плакал, не переставая, и мама в порыве гнева бросила его в ванну с кипятком. Как бы то ни было, у Томаса остались ужасные шрамы, и в последующие годы ему пришлось делать бесчисленное множество операций по пересадке кожи. Папа был уже достаточно зол, когда услышал мамину версию произошедшего, желая знать, почему она так плохо следит за маленьким ребенком. Услышав же рассказ Уолли, он немедленно забрал Элли к Мэри, а Томас боролся за свою маленькую жизнь и пока оставался в больнице. Может, отец не был так близок с Томасом и Элли, как со мной, но и не думал оставлять их женщине, способной сотворить такое с беззащитным ребенком.

Мама же не собиралась так легко отпустить отца к его драгоценной Мэри, постоянно приходила, яростно стучала в дверь, осыпала всех оскорблениями и требовала вернуть детей, набрасываясь при любой возможности на папу и Мэри с кулаками, обращаясь к работникам социальной опеки и в суд с просьбой позволить детям остаться с ней, а не передавать их под опеку «шлюхи» мужа. Спорить с мамой или ждать, что она просто сдастся и уйдет, было бесполезно, так что папа в конце концов согласился на компромисс и позволил Элли вернуться, потому что мама никогда не причиняла ей вреда. Когда Томаса, наконец, выписали из больницы, мама схватила его и забрала домой, и отец ничего не мог сделать. Но меня он отдавать не собирался. Какое-то время казалось, что мама смирилась с этим и прекратила схватки за меня, но это продолжалось недолго.

После того случая, когда мама забрала меня у тети Мелиссы, притащила домой и обожгла мне руку утюгом, папа сообщил обо всем органам социальной опеки, и их представители вскоре пришли поговорить с мамой. Ей вновь удалось убедить их, что это папа проявил жестокость, показав синяки, которые остались после их драки за меня. Она могла быть очень убедительной, когда хотела, как будто в ней жили две разные женщины: одна встречала окружающий мир милой улыбкой, а другая была монстром, вырывающимся на свободу, едва закроется входная дверь. Она блестяще убеждала любых людей, наделенных хоть какой-то властью, будь то учителя или социальные работники, что она – прекрасная мать, храбро сражающаяся с миром, воспитывая детей в одиночку. Она превосходно пользовалась удачно подобранной маской, а те, кто знал маму достаточно хорошо, были слишком напуганы, чтобы обличить ее, и позволяли сохранять видимость уважаемой женщины в глазах окружающих.

Мне не доставляло никаких проблем постоянное пребывание с папой, и, когда я был маленьким, его начальник с пониманием относился к моему пребыванию в гараже, даже когда из-за меня происходили неприятности. Например, однажды я снял папин «капри» с ручного тормоза, когда играл внутри. Я ясно помню, какой ужас выражало лицо папы, когда машина покатилась прямо на проезжую часть, а он отчаянно пытался ее остановить, умоляя меня открыть дверные замки, чтобы попасть внутрь. А я, полный счастья и радости от получаемого внимания, смеялся и прыгал в кресле. Мне тогда было три года или только исполнилось четыре.

«Хороший мальчик, – продолжал кричать папа. – Открой дверь! Открой дверь!»

Все это продолжалось, пока мы не выехали на дорогу, и я не осознал всю опасность ситуации, но к тому времени было уже поздно, и машина двигалась слишком быстро, чтобы я мог добраться до замка и открыть дверь. Люди бросались в разные стороны, слыша папины крики, и, к счастью, нам удалось пересечь дорогу, не задев ни одной машины или пешехода. В конце концов мы остановились у стены с живой изгородью наверху. От удара меня бросило вперед, и я сильно ударился головой о приборную панель. Я был немного потрясен произошедшим и не слышал папины уговоры открыть дверь, а он не хотел оставлять меня одного и идти за ключами, поэтому выбил стекло и сам открыл замок. Ему наконец удалось вытащить меня из машины. Он так крепко прижал меня к себе, что я с трудом мог вздохнуть. Отец буквально плакал от пережитого шока и даже не стал меня ругать. Возможно, тогда мне все слишком легко сошло с рук, но расстраиваться я уж точно не собирался.

Никто в автомастерской не был против того, что папа берет меня с собой на работу – он уже долго работал там и фактически был главным. Куда сложнее для его коллег было закрывать глаза на появление мамы, начинающей драки, пытающейся забрать меня, обвиняющей отца в похищении детей и кричащей о «шлюхе», с которой он живет. Я уверен, что мать хотела забрать меня только из корыстных побуждений, например из-за алиментов или страховки; или просто не хотела, чтобы у отца и Мэри было что-то, что, как она считала, принадлежит ей. Маме стало известно о происшествии с машиной, и она старалась использовать эту историю, чтобы доказать папину безответственность. В этой войне мама ничего не упускала.

Чаще всего она была пьяна, когда решала нанести очередной визит в гараж, и всегда лезла в драку с отцом, если удавалось его спровоцировать. Папа просил своих приятелей отвести меня в офис, видя, как мама, пошатываясь, входит в мастерскую, и мы наблюдали за их баталиями из окон кабинета. Тогда я уже понимал, что не люблю собственную мать. Я боялся ее и, наблюдая за сценой через грязное стекло, я все сильнее хотел остаться с отцом и Мэри.

«Иди к мамочке», – говорила мама и раздвигала руки в стороны, как будто ждала, что я радостно побегу в ее объятия. Но я не мог пошевелиться – страх сковывал меня даже от одного взгляда на нее. Даже зная, что отец рядом и может меня защитить, я все равно писался от испуга, когда мать на меня кричала. Казалось, что она всегда орала, нападая на всех и кидаясь гаечными ключами и другими инструментами. Если ей удавалось подобраться к отцу достаточно близко, она расцарапывала ему лицо и глаза, пока он старался обуздать ее.

Папа старался избегать драки с мамой и обычно звонил своей сестре Мелиссе, живущей неподалеку, чтобы пришла и помогла разобраться. Тетя Мелисса любила отца, как и все остальные, и была готова на все, чтобы защитить своего «маленького братишку». Она мгновенно оказывалась в мастерской, и на внешнем дворе между двумя женщинами происходила очередная грандиозная драка с тасканием за волосы, пощечинами и ударами что есть силы. Тетя Мелисса всегда побеждала, так что вскоре мама стала удирать, едва увидев ее на горизонте, ныряла в стоявшую под парами машину с очередным пьяным дружком из бара, который привез ее сюда. Они смывались так быстро, как будто только что ограбили банк. Думаю, маме нравилось устраивать подобные спектакли.

Агрессия продолжалась – мама постоянно звонила домой и на работу и появлялась в поисках конфликта. Она царапала папину машину, разбивала окна в доме Мэри и предпринимала много чего другого, что приходило ей в голову во время кампании мести и ненависти. В конце концов, Граэму, владельцу мастерской, пришлось сказать отцу, что постоянные сцены с участием мамы должны прекратиться, потому что это отпугивает клиентов и мешает бизнесу. Граэм не мог допустить подобные случаи в гараже, ведь клиенты попросту боялись заезжать внутрь. Он позвонил как-то вечером отцу и предложил встретиться на следующий день, чтобы обсудить план действий. Папу и Мэри занимали те же мысли.

– Джо не должен быть свидетелем подобных сцен, – говорила Мэри. – Тебе нужно оставить его со мной. Ему пять лет, скоро он пойдет в школу, а до тех пор я смогу за ним приглядывать.

– Нет, нет, – папа был непреклонен. – Лэсли сразу же придет сюда, чтобы забрать его. К тому же ему нравится бывать в мастерской.

Это был смелый шаг Мэри – предлагать присмотреть за мной, ведь она боялась мамы не меньше других. Ее не боялась только тетя Мелисса. Мама была крепкой женщиной, с желанием и возможностью сильно бить. Она могла вырубить взрослого мужчину с одного удара, что уж говорить о такой малышке, как Мэри. Отец и Мэри обсуждали все это ночь напролет, и в конце концов папа согласился, что я должен остаться дома хотя бы на следующий день, когда он будет разговаривать с Граэмом о сложившейся ситуации.

Так что на следующее утро я остался с Мэри, а папа ушел и вернулся во время ланча, чтобы взять инструменты, специальный набор инструментов, которым он очень дорожил и никому не позволял трогать, даже приятелям в мастерской.

– Я сказал Граэму, что добьюсь судебного запрета, чтобы она держалась от мастерской подальше, – сказал папа. – Но он считает, что если Джо какое-то время не будет приходить в мастерскую, то и она не станет появляться.

Я стоял и слушал их разговор, пока отец собирал свои инструменты. Перед уходом он обернулся и посмотрел на меня.

– Хочешь пойти на работу с папой? – спросил он, подмигнув.

– Нет, – сказала Мэри. – Что скажет Граэм, если узнает?

– Сегодня Граэма не будет в мастерской, – успокаивающе ответил папа. – Все в порядке. Еще разок. Джо это не повредит.

– Мне это не нравится, Уильям, – запротестовала Мэри. – Тебе не стоит рисковать своей работой.

– До этого никогда не дойдет, – настоял папа, и Мэри отпустила меня.

Тот день я не смогу забыть до самой смерти, потому что моя жизнь изменилась навсегда. Я могу вспомнить мельчайшую подробность самого незначительного события того дня, потому что детали настолько запечатлелись в моей памяти, что до сих пор являются мне в кошмарах. Взявшись своей ладошкой за большие папины пальцы, я пошел к машине, не имея ни малейшего представления о том, что моя жизнь, какой я ее знал, подошла к горькому концу.