Читать книгу Эхо Севера - Джоанна Рут Мейер - Страница 6

Мой отец и Дония появились дома раньше, чем собирались, а вскоре следом за ними прикатила грохочущая телега с пианино.

– Свадебный подарок от твоего отца! – пояснила мне сияющая Дония, пока два могучих грузчика втаскивали пианино в дом.

Я была потрясена. Я не могла поверить, что отец смог позволить себе купить такой дорогой инструмент. Пианино заняло почти половину нашей маленькой гостиной, и оказалось очень красивой вещью – резные ножки, пюпитр, а на внутренней стороне крышки – яркая картина, изображающая летящих по голубому небу ангелов.

Дония немедленно уселась за пианино и начала играть, а я едва сдерживала себя, чтобы не фыркать – если моя мачеха и умела когда-то играть, то теперь начисто забыла, как это делается.

Когда Дония окончательно запуталась в клавишах, не в силах отыскать нужную ноту, отец подмигнул мне. Я с радостью подумала о том, что ближайшие несколько дней проведу в книжном магазине и не буду слышать этот концерт.

После переезда отца и Донии в коттедж Родя тоже постепенно перестал там бывать, зато часто заглядывал в книжный магазин и интересовался, не пришел ли мне ответ из университета. Он извинялся за то, что у него не хватает времени ходить в коттедж. А потом, в один из тех дней, когда быстроногая весна уже убегала, уступая свое место лету, брат признался мне, смущенно опустив голову:

– Знаешь, Эхо, я терпеть не могу эту женщину.

– Ну, не настолько уж она плохая, – рассмеялась я.

– Лгунья, – указал на меня пальцем брат, отчего я засмеялась еще громче, не в силах отрицать правды.

Проводить вечера в коттедже становилось все сложнее и для меня. Дония оказалась великолепной кухаркой, но очень уж любила готовить из самых дорогих и лучших продуктов, а я постоянно – но безуспешно – пыталась уговорить ее покупать что-нибудь подешевле.

В тех редких случаях, когда отца и Донии не было дома, я подсаживалась к пианино и понемногу осваивала его. Самостоятельно выучила одну из пьес, с которой никак не могла сладить Дония, а затем совершила большую ошибку, сыграв ее как-то вечером после ужина для своего отца.

В нескольких нотах я ошиблась, однако в целом, по-моему, получилось очень даже здорово. Мне показалось, что отец остался мной доволен. А вот Дония буквально взбесилась.

– Что-то не припоминаю, чтобы я разрешала тебе прикасаться к инструменту! – Она подбежала к пианино и яростно захлопнула крышку над клавишами. Я едва успела убрать свои пальцы, чтобы она их не прищемила.

Сидя на вращающемся круглом стульчике, я постаралась успокоиться и не дать своей ненависти вырваться наружу.

– Простите, мачеха, – миролюбиво сказала я. – Вы так любите музыку… Я думала, вам приятно будет узнать, что я стремлюсь походить на вас.

Мой отец поднялся на ноги и подошел к нам:

– Дония, дорогая, по-моему, нет ничего плохого в том, что Эхо пробует научиться играть на фортепиано. Я думаю даже, что ты могла бы позаниматься с ней?

– Об этом и речи быть не может! – вспыхнула мачеха. – Ты слышал, как она запиналась и путалась в нотах? Слышал? У нее мозгов не хватит музыкой заниматься!

Я встала с крутящегося стульчика, направилась к двери и сказала, обернувшись возле нее.

– Я не буду учиться музыке. Это будет намного приятнее, чем слышать вашу бездарную игру.

Затем я поднялась в свою комнату, открыла статью о том, как следует обрабатывать и забинтовывать раны, и читала до тех пор, пока моя свеча не догорела дотла. И сколько бы ни стучал в мою дверь отец, сколько бы ни требовал, чтобы я вышла и извинилась, я ему не открыла.

Спустя несколько недель чувство вины все же заставило меня попросить прощения у Донии. Она в ответ лишь фыркнула и сказала, чтобы я никогда больше не прикасалась к ее вещам без спроса.

А пианино после этого в основном стояло без дела, собирая на себе пыль.

А спустя еще несколько недель начали приходить письма от отцовских кредиторов. В основном они поступали на адрес нашего книжного магазина, но некоторые доставлялись и в коттедж. Поначалу я не поняла, что это не обычные счета и уведомления, но потом разобралась. От отца требуют, чтобы он выплатил, причем немедленно, какие-то немыслимые суммы денег. При этом одни кредиторы угрожали ему огромными штрафами, другие – тюрьмой. Я пыталась поговорить об этом с отцом, но он только отмахивался от меня и повторял, что это все ерунда и кредиторы раздувают шум из ничего.

Но однажды утром я зашла в подсобку магазина, чтобы убрать туда несколько книг, и застала своего отца в тот момент, когда он вытаскивал спрятанную под половицами шкатулку с мамиными драгоценностями. Шкатулка была почти пуста, если не считать одного кольца с изумрудом и золотого ожерелья.

Отец виновато опустил голову и беззвучно заплакал. Желая утешить его, я опустилась рядом на колени, обняла за дрожащие плечи.

– Мы разорены, Эхо, – сказал он, когда немного успокоился и уже снова мог говорить. – Разорены полностью и бесповоротно.

– Это из-за новой мебели, да? И из-за пианино?

– Из-за дома. Я думал, что смогу справиться с платежами, и, наверное, даже смог бы, если бы наши дела шли немного лучше, но… – он тяжело вздохнул. – Мне просто хотелось, чтобы твоя мачеха была счастлива, и я взял в долг больше денег, чем смогу когда-либо вернуть.

– А что мы можем сделать?

– Вот, – отец достал из шкатулки кольцо и ожерелье. – Продадим ожерелье. Но это… – он протянул мне кольцо. – Я всегда хотел, чтобы это кольцо было твоим.

Я прикусила губу и осторожно надела кольцо себе на палец.

– Родя рассказал мне про университет, – добавил отец, сжимая мои руки в своих огромных ладонях. – Я думаю, это просто замечательно. Я горжусь тобой, Эхо.

– Но они мне пока что не ответили.

– Еще ответят, вот увидишь. Я знаю, что все будет хорошо.

Я обняла отца, поцеловала его в щеку и негромко спросила:

– Скажи, сколько ты на самом деле задолжал?

– Любовь моя, нам придется продать пианино, – сообщил Донии отец, когда мы сидели за ужином.

– Должны? Продать? – У мачехи задрожал подбородок.

Я стиснула зубы, запрещая себе напоминать о том, что она неделями не прикасалась к инструменту.

– Да, должны, – отец потянулся через стол и взял Донию за руку. – А еще какое-то время нам придется пожить намного скромнее, чем мы привыкли. Прости меня, моя дорогая, я не должен был покупать больше, чем мог бы заплатить.

– Конечно, ты не должен был, – шумно захлюпала носом мачеха.

– Но это же не он… – начала было я, но отец поднял руку, чтобы остановить меня, и, вероятно, очень мудро поступил, а то бы я такого сейчас наговорила!

– Это целиком и полностью моя вина, – перебил он меня. – Постарайтесь как-нибудь потерпеть, это продлится не слишком долго, всего лишь год или два.

– Год? Или два? – взвизгнула Дония.

– Но разве это срок для такой большой любви, как наша с тобой? – спросил отец.

В эту минуту я готова была возненавидеть его за то, что он так сильно любит Донию. Ведь она сама думает только о себе – о том, чтобы ей комфортно жилось.

Мы продали пианино и один из диванов. Понемногу, по кусочкам отец расплатился со своими кредиторами, заложив наш книжный магазин. К концу лета наш магазин уже полностью принадлежал банку, которому отец должен был выплачивать арендную плату из наших заработков. Честно говоря, наш магазин никогда не был слишком прибыльным, а тут еще неурожай случился, и люди совершенно перестали тратить деньги на книги – их едва-едва хватало на еду.

Арендную плату мы выплачивать больше не могли.

В первый день осени отец навсегда закрыл наш магазин, а за ужином рассказал мне, Роде и нашей мачехе о своих дальнейших планах.

Мы уже съели чечевичную похлебку, в которой плавало совсем немного ветчины, и теперь прихлебывали чай, сидя возле камина. Рядом со мной устроился Родя. Таким обеспокоенным, как сегодня, я его не видела еще никогда. Обучение у часовщика он должен был завершить к концу года, и мог бы попробовать открыть собственную мастерскую в каком-нибудь другом городке – если, конечно, местный часовщик не захочет оставить его у себя помощником. Но все шло к тому, что брат вскоре покинет нас и наш городок.

– Я решил отвезти в город свою коллекцию редких рукописей и древних карт, – сказал отец. – Если мне удастся найти на них подходящего покупателя, можно будет на долгое время забыть все наши тревоги.

– Почему же ты раньше об этом не подумал, Питер, дорогой? – поджала губы Дония.

Мой отец окинул ее долгим внимательным взглядом, прежде чем ответить.

– Потому что это наша самая последняя надежда. Кроме рукописей и карт у нас вообще ничего не осталось, моя дорогая.

Мы с Родей попытались уговорить отца, чтобы он разрешил вместо себя поехать в город одному из нас, но сделать этого не смогли. Отец остался непреклонен и сказал, что поедет сам. Он обещал написать Донии письмо, если дела задержат его в городе дольше, чем на три недели.

В тот вечер мы засиделись допоздна – разговаривали, пили чай перед камином. Пожалуй, впервые за все время я почувствовала, что мы четверо – настоящая семья. Мне очень не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался, но наконец встал и ушел Родя. Следом за ним отправились спать отец с Донией, а я осталась и задремала прямо на ковре перед камином. Утром в гостиную спустился отец. Он накрыл меня одеялом, поцеловал в лоб и сказал:

– Ничего, мой ягненочек, увидимся недели через три.

Я снова провалилась в сон и увидела в нем волка.

Через три недели отец не вернулся.

И письмо не прислал. Закончился месяц, как он уехал, и к этому времени Дония уже была сама не своя, места себе не находила. Меня все сильнее начинал охватывать страх.

Прошло еще две недели, и я отправилась в мастерскую часовщика, где нашла сидящего на табурете за рабочим столом Родю.

Какое-то время я наблюдала за тем, как брат чинит чей-то будильник – припаивает на шестеренку новый латунный зубчик вместо сломавшегося, затем снимает тонкую стружку, подгоняя колесико к механизму. Наконец, Родя установил зубчатку на место, и часы пошли.

– В последнее время дороги очень плохими стали, размытыми, – сказал он, поглядывая то на меня, то на тикающие у него в руках часы. – Сама понимаешь, Эхо, дожди. Вероятно, письмо где-нибудь застряло или вообще могло потеряться.

Брат старался успокоить меня, но я хорошо уловила скрытую тревогу в его голосе.

Родя поставил оживший будильник на стол, вынул лупу из своего глаза и добавил.

– Если не будет никаких вестей до конца недели, я напишу письмо в город – расспрошу об отце тамошних книготорговцев. Но я уверен, что с ним все в порядке, правда.

До конца недели никакой весточки от отца не пришло, и Родя отправил свои запросы. Но и тут ожидания оказались напрасными – оказалось, что никто из городских книготорговцев с нашим отцом не разговаривал и даже не видел его.

Заканчивалась осень. Наступал темный, сумрачный период предзимья с его непролазной грязью на дорогах. Ничего не поделаешь, теперь оставалось только запастись терпением и ждать весны.

В это время слегла в постель Дония, постоянно жалуясь на сердцебиение и невыносимые головные боли. Я поила ее чаем и взяла на себя готовку, что в нынешних условиях означало: в нашем и без того жидком супе теперь станет больше воды, а в чае – меньше сахара.

Я тщательно прибралась во всем доме, навела порядок на книжных полках в отцовском кабинете. Затем, в один из вечеров, когда за окном кружили первые снежинки, мне вдруг пришло в голову сделать доброе дело и навести порядок еще и на письменном столе Донии. К нему я раньше не приближалась. Стол был беспорядочно завален бумагами и конвертами, здесь же валялись давно высохшие пузырьки от чернил.

Я принялась методично опустошать ящики, перебирая бумаги. Нужно было решить, что следует оставить, а что – выбросить. Совать нос в личную переписку Донии я вовсе не собиралась, но одно из лежавших в столе писем упало на ковер. Поднимая его, я случайно наткнулась взглядом на первую строчку, и уже не смогла оторваться. Дочитала все до конца, сотрясаясь от гнева.

«Уважаемая госпожа Дония Алкаева!

Суздальский банк внес запрошенный депозит от Вашего имени в сумме 30 000 рублей с ежеквартальным зачислением процентов на Ваш счет. Для запросов на вывод средств или любых других операций, связанных с продажей имущества Вашего покойного мужа просим обращаться по указанному ниже адресу.

Благодарим Вас за выбор Суздальского банка.

Искренне Ваш,

Федор Новак».

К письму прилагалось несколько листочков с колонками цифр и краткими пометками рядом с ними. Судя по дате, письмо пришло примерно через месяц после свадьбы. Насколько я могла судить, от продажи пекарни Дония получила гораздо больше денег, чем требовалось на погашение долгов ее покойного мужа (если они вообще после него остались, эти долги). Во всяком случае, Дония располагала кругленькой суммой, размер которой буквально потряс меня. Почему же она скрыла эти деньги от нашего отца? Почему отпустила его в город вместе с драгоценными рукописными книгами, которые, как он считал, являлись нашей последней и единственной надеждой?

– Что ты здесь делаешь? – раздался вдруг голос у меня за спиной.

Я повернулась и увидела Донию, она белой медведицей угрожающе надвигалась на меня, глядя сверху вниз. На мачехе был парчовый домашний халат, нечесаные пряди волос спадали ей на плечи, а глаза покраснели, словно она плакала много часов. Эта деталь почему-то разозлила меня сильнее всего.

– Гадюка! – выкрикнула я, почти бросив письмо ей в лицо. – Вы втянули нас в долги, хотя могли спокойно заплатить за все сами! Почему вы скрывали это от нас? Почему от нашего папы это скрывали?

Она спокойно взглянула на письмо и бесстрастным тоном ответила.

– То, что я делаю со своими деньгами, вас не касается.

– Если вы убили его… – срывающимся голосом начала я. – Дония, если вы убили его, я никогда вам этого не прощу, ясно?

– Меня совершенно не волнует твое прощение, успокойся. Если что, его смерть не на моей совести.

– Зачем вы вообще вышли за него замуж? – Я скомкала письмо и швырнула его на пол.

– Просто мне захотелось пожить в свое удовольствие, и я знала, что твой отец такую жизнь мне устроит, – честно призналась Дония. – И на небесах, я думаю, меня ожидает награда за то, что я согласилась стать мачехой для ребенка, отмеченного самим дьяволом, – тут она окинула меня тяжелым взглядом, в котором таилась опасность, и добавила: – Кстати, о письмах. Я тут кое-что вспомнила.

Она полезла в карман своего халата, лениво вытащила из него конверт и показала мне его. Письмо было отправлено из города и на нем значилось мое имя. Печать на конверте уже была сломана.

Во мне вспыхнула надежда, смешанная с ужасом. Я потянулась за конвертом, но Дония проворно отскочила и вытянула свою руку так, что письмо зависло над пламенем камина.

– Отдайте мне письмо, Дония, – хрипло сказала я.

Она ухмыльнулась в ответ.

– Согласись, это справедливо, что я прочитала твое письмо точно так же, как ты посмела прочитать мое. Хочешь узнать, что там написано? Конечно же, хочешь, я знаю, – она вытащила из конверта лист бумаги, развернула его и прочитала вслух. – «Дорогая мисс Алкаева, мы будем рады принять Вас весной в наш университет при условии, что вы представите нам по прибытии три письменных рекомендации от лиц, известных своей деятельностью в избранной вами области наук и заплатите – частично или полностью – за первый семестр обучения…»

Я вскрикнула и бросилась за письмом, которое Дония неожиданно уронила в огонь.

Затем она схватила меня за руки и держала так, что я была вынуждена наблюдать за тем, как потрескивает бумага, чернея, скручиваясь и превращаясь в пепел.

– Ты же не думала, что я позволю тебе поступить в университет? – спокойно сказала Дония. – Ведь даже если бы тебе удалось наскрести где-нибудь денег, чтобы оплатить учебу, им достаточно будет одного взгляда на твое чудовищное лицо. Они сразу отправят тебя обратно в канаву, где тебе и место.

Какое-то время я в оцепенении молчала, устремив на нее пустой взгляд, прежде чем выдохнуть в ответ.

– Единственное настоящее чудовище здесь – это вы.

Не сказав больше ни слова, я схватила со стола зажженную керосиновую лампу, свой заплечный мешок, сдернула с настенного крюка меховую накидку и выбежала в непроглядную студеную ночь.