Читать книгу Полночь в саду добра и зла - Джон Берендт - Страница 4

Голос, ответивший из «спальни», указал мне дорогу в мое новое жилище в Саванне – второй этаж каретного сарая на Ист-Чарлтон-лейн. В моем распоряжении оказались две крохотные комнатки с видом на сад и двор жилого дома. Весь сад состоял из ароматных магнолий и маленького бананового куста.

Среди прочей обстановки в квартирке оказался старый капитанский глобус на подставке. В первый же вечер на новом месте я ткнул пальцем в Саванну – тридцать второй градус северной широты – и крутанул глобус. Под моим пальцем промелькнули Марракеш, Тель-Авив и Нанкин. Саванна располагалась на крайнем западе Восточного побережья, точно к югу от Кливленда. Саванна находится на девять градусов южнее Нью-Йорка, следовательно, луна видна отсюда под другим углом, решил я. Полумесяц будет слегка повернут по часовой стрелке, а это значит, что наш спутник станет напоминать больше букву U, нежели С, которую я только вчера видел в Нью-Йорке. Однако, может быть, я ошибаюсь? Я выглянул в окно, но луна как раз в это мгновение скрылась за облаком.

Я все еще занимался установлением своего точного местоположения во Вселенной, когда понял, что все время слышу какие-то звуки. Я напряг слух. Из-за ограды сада доносились веселые голоса, смех и звуки пианино. Под эту музыку приятный баритон пел «Сладкую загорелую Джорджию». Следующая песня была «Как это вышло, что мне нравится то, что ты творишь?». В квартале от моего пристанища вовсю шла веселая вечеринка, и я счел это добрым предзнаменованием. Музыка создавала приятный звуковой фон, может быть, несколько резковатый, и пианист был очень хорош. И неутомим. Последней песней, которую я слышал, засыпая, была «Лентяи». Вероятно, ее написал Джонни Мерсер.

Как только занялся рассвет, музыка зазвучала с новой силой. Первой утренней мелодией стала, если я правильно угадал, «Пиано-блюз», за которым последовали «Дарктаунские забияки». Музыка звенела, то возникая, то затихая на короткое время, весь день до позднего вечера. То же самое повторилось на следующий день и через день. Звуки пианино стали частью местной атмосферы, точно так же, как и нескончаемая вечеринка, если, конечно, это можно назвать вечеринкой.

Через пару дней я нашел место, откуда доносилась музыка, – Ист-Джонс-стрит, 16. То было желтое оштукатуренное здание, как две капли воды похожее на другие дома квартала. От них он отличался только нескончаемым потоком посетителей, которые группами и поодиночке валом валили туда и днем и ночью. Нельзя было определить, кто именно преобладал в этом потоке – там можно было встретить и молодых, и старых, и белых, и черных. Я заметил, что никто из них не нажимал звонок – люди просто толкали дверь и входили в дом. Незапертая дверь – необычно… даже для Саванны. Я решил, что со временем эта странность объяснится сама собой, а пока надо поближе ознакомиться с моим новым окружением.

Утопавшая в садах часть города с расположенными в строгом геометрическом порядке площадями кольцом охватывала историческое его ядро. Этот участок площадью в три квадратных мили был застроен еще до Гражданской войны. Позже, когда Саванна стала разрастаться к югу, отцы города махнули рукой на строительство новых площадей. Южнее исторического центра располагалась череда пышных викторианских зданий. После них начинался Ардсли-парк – анклав домов, выстроенных в начале двадцатого века и отличавшихся горделивыми фасадами, коринфскими колоннами, фронтонами, портиками и террасами. К югу от Ардсли-парка начинались дома поменьше. Там можно было увидеть бунгало, сооруженные в тридцатые и сороковые годы, ранчо – наследие пятидесятых и шестидесятых, и почти сельские районы южной части, которые невозможно было бы отличить от любого другого американского города, если бы не попадавшиеся кое-где напоминания о временах Дикси[6] – такие, как магазин «Двенадцать дубов» или кинотеатр «Тара».

Кое-что мне любезно разъяснила предупредительная женщина – библиотекарь Общества истории Джорджии. Оказалось, что в городе никогда не жила жестокосердная Ханна – такой дамы просто не существовало в природе. По-видимому, ее придумал какой-нибудь поэт-песенник, которому надо было что-то подобрать для рифмы. Библиотекарь со вздохом добавила, что неплохо было бы вообще переселить эту Ханну в Монтану, а у Саванны есть своя история и ей незачем гнаться за фальшивыми почестями. Знаю ли я, например, что Эли Уитни изобрел хлопкоочистительную машину на плантации Малберри в Саванне? Знаю ли я, что герлскаутское движение Америки было основано Джульеттой Гордон Лоу в каретном сарае на Дрэйтон-стрит?

Вслед за этим библиотекарь вдохновенно перечислила мне список великих исторических событий, которые действительно имели место в Саванне: первая воскресная школа Америки была основана в Саванне в 1736 году; первый сиротский приют – в 1740-м; первая конгрегация чернокожих баптистов – в 1788-м; первая школа гольфа – в 1796 году. Джон Уэсли, основатель методизма, был в 1736 году священником церкви Иисуса Христа в Саванне. Именно во время его священства написана книга гимнов, которые с тех пор поют в англиканских церквах. Один саваннский торговец финансировал строительство и первое плавание через Атлантику первого океанского парохода «Саванна». Это плавание из Саванны в Ливерпуль состоялось в 1819 году.

Такое внушительное перечисление достижений позволяло предположить, что сонный городишко со стопятидесятитысячным населением когда-то играл на исторической арене гораздо более важную роль, чем теперь. Финансировать в 1819 году первое плавание парохода через Атлантику – это то же самое, что в наши дни финансировать запуск космического корабля «Шаттл». По случаю того памятного трансатлантического вояжа Саванну в те дни посетил президент Джеймс Монро, настолько важным явилось это событие.

Я рылся в книгах, газетах и картах, сидя в читальне Общества истории – просторном зале с высокими потолками и стеллажами вдоль стен. В помещении явственно витал призрак Гражданской войны, а роль, которую сыграла в ней Саванна, может многое рассказать о самом городе.

Когда раздались первые залпы той войны, Саванна была ведущим хлопковым портом мира. Генерал Уильям Текумсе Шерман выбрал его конечной точкой своего триумфального марша к морю, поведя на город семьдесят тысяч солдат против десяти тысяч, защищавших Саванну. В отличие от своих коллег в Атланте и Чарлстоне, местные гражданские лидеры оказались практичными бизнесменами – их страстное стремление к отделению подверглось слишком сильному испытанию перспективой грядущих разрушений. Когда Шерман приблизился к городу, ему навстречу была послана делегация, предложившая без единого выстрела сдать город в обмен на обещание не сжигать его. Шерман принял условия сделки и послал президенту Линкольну знаменитую телеграмму: «ПОЗВОЛЬТЕ ПРЕПОДНЕСТИ ВАМ В КАЧЕСТВЕ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПОДАРКА ГОРОД САВАННУ ВМЕСТЕ СО СТА ПЯТЬЮДЕСЯТЬЮ ПУШКАМИ, ГОРОЙ АМУНИЦИИ И ДВАДЦАТЬЮ ПЯТЬЮ ТЫСЯЧАМИ ТЮКОВ ХЛОПКА». Шерман стоял в городе месяц, а потом двинулся в Южную Каролину, в Колумбию, и спалил ее дотла.

Из войны Саванна вышла обнищавшей, но за несколько лет сумела поправить свои дела, и вскоре это был опять процветающий город на побережье. Однако процветание оказалось временным, ибо та финансовая опора, на которой всегда зиждилось благосостояние города, постепенно подтачивалась. Рабочие с хлопковых плантаций уезжали на промышленно развитый Север; годы монокультурного выращивания хлопка истощили почву, и центр его производства переместился на Запад. К тому же во время финансовой паники 1892 года цена хлопка упала с одного доллара до девяти центов за фунт. К двадцатому году нашего столетия плантации вокруг Саванны окончательно захирели, добитые нашествием долгоносика. С того времени и начался упадок Саванны. Некогда пышные дома постепенно ветшали без ремонта, и леди Астор, бывшая в Саванне проездом в 1946 году, заметила, что город похож на «красавицу с вымазанным грязью лицом». Задетая за живое такой критикой, группа озабоченных местных патриотов принялась начиная с пятидесятых годов восстанавливать центр Саванны. Именно их усилиям город обязан сохранением своего исторического ядра.

Прежде чем покинуть гостеприимный читальный зал, я вздумал найти в адресной книге за 1914 год ту самую Сэди Джефферсон, которая танцевала танго по дороге в полицейский участок. Я ее не нашел, более того, в справочнике вообще не было ни одного Джефферсона. Библиотекарь посмотрела на старую газетную вырезку, которую я принес с собой, и сказала, что я, вероятно, посмотрел не в ту часть справочника.

– Из того, как написана заметка, можно предположить, что Сэди Джефферсон была черной, – наставительно произнесла она. – В тексте отсутствуют положенные по этикету «миссис» или «мисс». Такая уж была практика в те времена. К тому же черных помещали в отдельной части адресных книг, поэтому, наверное, вы не смогли найти Сэди Джефферсон.

В самом деле, я отыскал имя Сэди Джефферсон в той части справочника, которая была озаглавлена: «Цветные». Дама оказалась женой Джеймса Ю. Джефферсона, парикмахера, и умерла в семидесятых годах.

История черных в Саванне конечно же весьма и весьма отличается от истории белых. Рабство было запрещено в Джорджии в 1735 году (Оглторп называл его «ужасающим преступлением»), но в 1749 году, под давлением поселенцев, его вновь легализовали. Несмотря на долгую историю притеснений и угнетения черных, движение за гражданские права в шестидесятые годы в Саванне было практически не окрашено насилием. Лидеры движения ходили в закусочные, устраивая там ланчи, купались на пляжах и молились в церквях «только для белых», организовав, кроме того, пятнадцатимесячный бойкот сегрегированных магазинов. Напряжение росло, однако стремление к миру восторжествовало, благодаря не в последнюю очередь прогрессивно мыслящему мэру Малкольму Маклину и ненасильственной стратегии борьбы, принятой на вооружение местным лидером черного движения У. У. Лоу. В 1964 году Мартин Лютер Кинг объявил Саванну «самым десегрегированным городом Юга». По статистике, в 1980 году половину населения города составляли белые, половину – черные.

В анналах Общества истории имелось достаточное количество доказательств того, что в эпоху своего расцвета Саванна была пристанищем космополитов, а ее граждане – весьма светскими людьми. Мэр Саванны Ричард Арнольд, человек, мило общавшийся с генералом Шерманом в городе и вне его стен во время Гражданской войны, был типичным представителем этой славной породы. Врач, ученый, эпикуреец, тонкий знаток дорогих вин и джентльмен до мозга костей, весьма щепетильно и серьезно относившийся к этому званию. В одном из писем он отмечал: «Вчера я очень мило провел время с достопочтенным Хауэллом Коббом на дружеском обеде. Мы сели за стол в три часа дня, а встали только в половине десятого». Более чем шестичасовой обед мэра Арнольда лишь добавил вес всему, что я слышал о повальном увлечении саваннцев обедами и зваными вечерами, и напомнил о веселых посиделках, которые круглые сутки, словно непрерывный киносеанс, шли в доме 16 на Ист-Джонс-стрит.

Мое не слишком систематическое наблюдение за этим домом было вознаграждено в один прекрасный день совершенно неожиданным образом. У тротуара, пронзительно взвизгнув тормозами, остановилась машина, за рулем которой сидела опрятно одетая пожилая леди. Седые волосы, уложенные в ровную прическу, сверкали на солнце, словно снежный наст. Дама не сделала даже попытки припарковать машину к бордюру, вместо этого она загнала ее на тротуар, как будто подвела лошадь к привязи. Женщина вышла из автомобиля и решительно направилась к двери дома. Достав из сумочки молоток, она методично расколотила все окна, обрамлявшие дверь, невозмутимо сунула молоток обратно в сумочку и вернулась в машину. Люди, находившиеся в этот момент в доме, не обратили на происшествие ни малейшего внимания – пианино продолжало играть, смех не умолк ни на минуту. Стекла в окнах заменили только через несколько дней.

Как я и ожидал, все выяснилось довольно скоро. Как-то раз я поужинал довольно поздно и уже собирался лечь спать, как раздался стук дамских шпилек по ступенькам лестницы, ведущей к моему подъезду. Шаги стихли, и кто-то нерешительно постучал в дверь. Открыв ее, я увидел красивую женщину, освещенную лунным сиянием. Первое, что бросилось мне в глаза, – платиновое облако, окутывавшее ее голову. На женщине было надето розовое платье с глубоким вырезом, соблазнительно открывавшим полную налитую грудь. Женщина хихикнула.

– Вы что, не знаете? Они ушли и снова вырубили у Джо электричество.

– Кто это – они? – спросил я. – И кто такой Джо?

Женщина даже растерялась от такого вопиющего невежества.

– Как, вы не знаете Джо? Я-то думала, что его знают все. Между прочим, он ваш сосед. Я хочу сказать, почти сосед, Джо Одом. – Она махнула рукой в западном направлении. – Он живет в паре домов отсюда.

– Это не в том ли доме, где круглые сутки играют на пианино?

Мое невинное замечание вызвало у женщины взрыв неподдельного смеха.

– Угу. Вы попали в самую точку.

– И это Джо Одом играет на пианино?

– Это действительно он, – ответила женщина. – А я – Мэнди. Мэнди Николс. Я не хотела вас тревожить, но увидела, что у вас в окне горит свет, а у нас, как назло, кончился лед. Я очень надеялась, что у вас найдется немного льда.

Я пригласил ее войти. Проскользнув мимо, Мэнди обдала меня густым ароматом гардении. Теперь я узнал ее – она одна из многих посетительниц странного дома. Забыть такую даму или перепутать ее с кем-то решительно невозможно. Она обладала классической красотой, в ее нежном теле не было ни одного острого угла – сплошные округлости. Синие глаза обрамляла яркая косметика. Я достал из морозилки четыре контейнера со льдом, высыпал его в ведерко и сообщил Мэнди, что всегда живо интересовался, кто живет в том доме.

– Официально там живет Джо, – сказала Мэнди, – но иногда трудно бывает определить, кто там живет, потому что некоторые гости проводят там ночь или неделю, а если нужно, то и несколько месяцев. Например, я живу в Уэйкроссе, но шесть раз в неделю приезжаю в Саванну петь в клубе. Если я сильно устаю и у меня нет сил возвращаться домой, то ночую у Джо.

Мэнди поведала мне, что когда-то училась в Университете Теннесси, но это так, чтобы повертеться среди умных людей. Рассказала она и о том, что ее недавно короновали в Лас-Вегасе как Мисс БКЖ.

– Мисс БКЖ?

– Это означает Мисс Большая Красивая Женщина, – растолковала мне Мэнди незнакомую аббревиатуру. – Прекрасный конкурс для крупных женщин. Дают приз – журнал и штуку материи – целых девять ярдов. Правда, я не собиралась выступать, это подруги послали за меня заявку.

Я протянул ей ведерко со льдом.

– Эй, – вдруг опомнилась она, – а почему бы вам не присоединиться к нам и не выпить немного?

Я и без того был готов предложить ей то же самое, поэтому с готовностью согласился и последовал за Мэнди к подъездной дорожке. Женщина шла очень осторожно – мелкие камешки гравия, звонко щелкая, постоянно выскальзывали из-под ее высоких шпилек.

– И далеко ехать от Уэйкросса до Саванны? – спросил я.

– Полтора часа, – ответила Мэнди. – В один конец.

– Но это же так утомительно и скучно – ездить в такую даль изо дня в день, не правда ли?

– На самом деле не очень. За это время я успеваю справиться со своими ногтями.

– С ногтями?

– Да, а что в этом такого?

– Не знаю, просто для меня это сложновато, – ответил я. – Вы ухаживаете за своими ногтями и одновременно ведете машину?

– Это очень легко, особенно когда привыкаешь, – проговорила Мэнди. – Я кручу руль коленями.

– Коленями?

– Угу. Вообще-то ногти я приберегаю напоследок, а для начала накладываю косметику и причесываюсь.

Я присмотрелся к блистательной палитре цветов на лице Мэнди. То были не просто губная помада и тушь для ресниц, нет, то была сложная композиция с использованием чистых и смешанных тонов и оттенков – розовых, голубых, коричневых. Все это великолепие, весь этот праздник цвета венчала взбитая копна платиновых волос.

– Обычно я делаю начес, – пояснила Мэнди, словно читая мои мысли.

– С такими занятиями во время поездок вы наверняка привлекаете к себе всеобщее внимание, – предположил я.

– Бывает иногда, – согласилась Мэнди. – Вот, например, вчера я остановилась у бензоколонки, а следом подъехал грузовик, который прилипал ко мне всю дорогу. Водитель выходит и говорит: «Мэм, я еду за вами уже сорок пять минут и все время наблюдаю. Сначала вы красились. Потом причесывались. Потом чистили ногти. Ну я и решил посмотреть на вас поближе». С этими словами он подмигнул мне и заметил, что я очень хорошенькая, но потом стал серьезным и одним духом выпалил: «Можно вас кое о чем спросить? Вы каждые две минуты смотрите куда-то вбок, вроде как на место рядом с собой, и каждый раз чему-то потешаетесь. Что там было?» – «Там стоит мой телевизор, – ответила я. – Мне не хочется пропускать мыльные оперы».

В это время мы свернули с дороги в сад Джо Одома. В окнах погруженного во мрак дома мерцали огоньки свечей. У забора стояли, склонившись к земле, двое мужчин. Один держал фонарь, а второй, в больших резиновых перчатках, опустившись на колени, колдовал возле электрического счетчика громадными пассатижами, явно стараясь соединить два кабеля.

– Осторожнее, Джо, – предостерег мужчина с фонарем.

Над кабелем взлетел сноп искр, и в соседнем доме на мгновение погас свет. Потом он вспыхнул снова, и в доме Джо тоже осветились все окна. Из здания раздались ликующие крики. Джо поднялся.

– Ну что ж, на этот раз меня, кажется, не стукнуло, – констатировал он, – подождем следующего.

Он молча поклонился в сторону соседнего дома.

Джо Одом оказался седеющим усатым блондином. На нем была надета легкая синяя рубашка с открытым воротом, индейские штаны и ковбойские сапожки – коричневые с белым. На вид Джо было не более тридцати пяти, и выглядел он на удивление безмятежным, особенно для человека, который только что с риском для жизни совершил акт высоковольтного электрического воровства.

– Лед доставлен, – доложила Мэнди.

– И ледяной человек, кажется, тоже. – Лицо Джо осветилось смущенной улыбкой. – Обычно я не слоняюсь в саду по ночам, – добавил он, – но, видите ли, тут у нас возникли кое-какие проблемы, и пришлось немного повозиться. – Он стянул с рук резиновые перчатки. – Можно считать, что в этом деле я стал хорошим спецом. А еще я умею включать воду и газ. Запомните это – когда-нибудь вам может понадобиться моя помощь. Вот с телефоном дело обстоит хуже. Я могу подсоединить отрезанный телефон, но он после этого только принимает звонки. Позвонить самому по нему невозможно. Как я ни бился с ним, ничего не вышло.

Где-то под ступеньками щелкнул воздушный кондиционер.

– Какой приятный звук! – объявил Джо. – Почему бы нам теперь не пойти в дом и не выпить за это – за свет, посудомоечную машину, микроволновую печь, холодильник и за электрическую компанию города Саванны. Ну и за… – Он поднял воображаемый бокал и повел рукой в сторону соседнего дома. – За всех на свете.

Жилище Джо Одома было обставлено в такой манере, какой я не ожидал увидеть в столь ветхом доме. На первом этаже я заметил буфет старинной английской работы, на стенах висели писанные маслом портреты восемнадцатого века. Увидел я и антикварные канделябры. Украшал гостиную великолепный рояль «Стейнвей». Полы устилала пара-тройка восточных ковров. Установить точное их количество было невозможно, потому что во всех комнатах находились люди. Мне показалось, что это не званый вечер, а обыкновенная ночлежка.

– Я юрист, специалист по налогам, – говорил между тем Джо, – брокер по недвижимости и пианист. Когда-то работал в одной юридической конторе, но пару лет назад уволился и перенес сюда свой офис, чтобы сочетать бизнес и удовольствие в тех пропорциях, которые нравятся мне, а не хозяину. В то время от меня ушла третья жена. – Кивком головы Джо показал на молодого человека, прикорнувшего на кушетке в гостиной. – Это Клинт. Если вам понадобится съездить в Атланту, Клинт будет счастлив взять вас с собой. Он гоняет туда трейлеры и очень любит компанию. Однако должен вас предупредить, что он проделывает путь до Атланты меньше чем за три часа. Никто не отваживается с ним ездить больше одного раза.

На кухне сидела какая-то рыжая девица с конским хвостом и оживленно разговаривала по телефону. Джо сказал, что она – диск-жокей одной из Саваннских радиостанций. Потом добавил, что человек, с которым она встречается, недавно арестован за торговлю кокаином и за угрозы в адрес полиции. В столовой блондин в белой рубашке и белых брюках стриг какую-то даму.

– Это Джерри Спенс, – поведал мне Джо. – Он стрижет всех нас, а в настоящий момент стрижет Энн, мою первую и вторую жену. Мы с Энн были влюблены друг в друга еще в детстве. Первый раз мы поженились, когда я учился в юридическом колледже, а второй раз – в годовщину нашего первого развода. Вы уже, конечно, познакомились с Мэнди, так вот – она моя четвертая жена-в-ожидании.

– И чего же она ждет? – спросил я.

– Ждет окончательного прохождения всех формальностей с разводом, – ответил Джо. – Никто не может сказать, когда это произойдет, потому что ее адвокат – законченный лодырь и не в состоянии собрать все нужные бумаги. Но мне кажется, что нам грех на это жаловаться, потому что адвокат Мэнди – это я.

Центром общения в доме являлась кухня, окна которой выходили в сад. Там стояло пианино, и именно отсюда по всей округе разносились музыка, пение, веселые голоса и смех.

– Я заметил, что вы не запираете свою парадную дверь, – сказал я.

– Это верно, я ее не запираю, – подтвердил Джо. – Очень уж хлопотно каждый раз спускаться в прихожую и спрашивать, кто пришел. То было сущее наказание для моей третьей жены, – рассмеялся Одом.

– Для меня это тоже становится сущим наказанием, – капризно проговорила Мэнди. – Особенно с тех пор, как нас на прошлой неделе обворовали. Джо говорит, что ничего не было, но я знаю, что нас действительно обокрали. В четыре часа утра, когда мы оба уже спали, я проснулась от какого-то шума внизу и стала расталкивать Джо. «Джо, к нам забрался вор», – сказала я, но он и ухом не повел. «Это может быть кто угодно», – отмахнулся он от меня. Но я была уверена, что это воры. Внизу открывали шкафы, выдвигали ящики столов и вообще творили бог знает что. Я снова разбудила его и попросила: «Джо, спустись вниз и посмотри, кто там». И что вы думаете – этот мистер Кул[7] с трудом оторвал ухо от подушки и заорал на весь дом: «Энгус! Это ты, Энгус?!» Никто не отозвался, и вообще внизу наступила мертвая тишина. Тогда Джо сказал мне: «Ну что ж, если это вор, то его зовут не Энгус». С этими словами он опять уснул. Но это точно были воры, и счастье еще, что нас не убили.

В середине этой тирады Джо заиграл на пианино.

– Утром, – сообщил он, – мы подсчитали убытки – три бутылки виски и полдюжины стаканов. Для меня это не воровство, а вечеринка. Жаль только, что нас на нее не пригласили. Это единственное, что раздражает меня в этой истории. – Улыбка Джо ясно говорила, что вопрос закрыт, во всяком случае, для него. – Я ведь уже говорил, что стал оставлять дверь незапертой ради удобства, но потом я понял, что, если звонок все-таки раздается, значит, пришел тот, кого я не знаю. Звонок стал сигналом, что за дверью незнакомец. Я приучился не отвечать сам на подобные звонки, потому что, скорее всего, за дверью окажется шериф с какими-нибудь гнусными бумагами, и для него мне нет никакой нужды быть дома.

– Как и для старушек с молотками в руках, – ввернул я.

– С молотками? – изумился Джо. – Не думаю, что знаю хотя бы одну старушку, которая таскает с собой молоток.

– У той, которая разбила ваши окна, он точно был.

– Так это сделала старушка? – Джо выглядел совершенно озадаченным. – Мне правда и самому было интересно, кто это сделал. Мы думали, что кто-то просто слишком сильно хлопнул дверью. Так вы хотите сказать, что видели эту старушку собственными глазами?

– Да.

– Ну здесь, в Саванне, хватает маленьких старушек, – сказал Джо, – и, видно, одной из них я не принес счастья.

Было очевидно, что известие нисколько не опечалило Одома.

– Ну что ж, вы кое-что о нас уже знаете, а теперь расскажите нам о себе.

Я назвал себя, представившись писателем из Нью-Йорка.

– А, так, стало быть, вы тот самый новый янки, о котором я уже порядком наслышан. Видите, ничто не ускользает от нашего внимания. Саванна – по-настоящему маленький городок, здесь все знают друг о друге все, и подчас это воспринимается весьма болезненно. Но, с другой стороны, все знают наших переодетых копов, а это несомненный плюс. Что же касается лично вас, то должен отметить, что вы возбудили в городе большое любопытство. Люди думают, что вы пишете очерк о Саванне, и относятся к вам настороженно, однако не пугайтесь, втайне все они хотят попасть в вашу будущую книгу. – Джо рассмеялся и озорно подмигнул мне. – Саванна – очень своеобразное место, но если вы будете слушаться Братца Джо, то все будет в полном порядке. Но все же вам не помешает знать основные местные правила поведения.

Правило номер один: Всегда напрашивайся на следующую выпивку. Так делаются все дела. Именно там вы узнаете то, что хотели узнать.

– Думается, это правило мне подойдет, – заметил я.

– Правило номер два: Никогда не ходи южнее Гастон-стрит. Все настоящие саваннцы – КСОГи. КСОГ значит «к северу от Гастона». Мы предпочитаем сидеть в старой части города, не устраиваем здесь ярмарок и не выезжаем на юг, кроме тех случаев, когда принимаем приглашения богатых людей на пикники, которые устраиваются в Лендинге. Но для нас вообще все, что к югу от Гастон-стрит, – это уже северный Джексонвилл, и мы, как правило, туда не ходим, пусть живут как знают.

Правило номер три: Соблюдай большие праздники – день святого Патрика и день футбольного матча Флорида – Джорджия. Кстати говоря, в Саванне в день святого Патрика проводится третий по грандиозности парад в Америке. Сюда съезжаются гости со всего Юга. Все учреждения закрываются, кроме ресторанов и баров. Выпивку начинают продавать в шесть часов утра. Во время футбольного матча тоже пьют, но все сходство двух праздников на этом и кончается. Игра – это настоящая война между джентльменами Джорджии и флоридскими варварами. Мы запираемся в домах за неделю до матча, а после него требуется не меньше недели, а то и десяти дней, чтобы улеглись страсти. Мужчины Джорджии с молоком матери впитывают всю серьезность этой игры.

– Женщины тоже, – добавила Мэнди. – Можете спросить любую девчонку из южной Джорджии. Она скажет вам: «Надевать колготки можно только после матча Флорида – Джорджия».

Я почувствовал, что стремительно становлюсь другом Джо и Мэнди.

– Значит, так, – заговорил Джо. – Теперь, когда вы попали в наши ласковые руки, мы будем вас всячески опекать и очень расстроимся, если вам что-то будет нужно, а вы не попросите нас об этом, или если у вас будут неприятности, а вы не позовете нас на помощь.

Мэнди забралась на колени к Джо и пощекотала носом его ухо.

– Вы только поместите нас в свою книгу, – попросил он. – Вы, конечно, понимаете, что мы захотим сыграть самих себя в киноверсии, правда, Мэнди?

– Мммм, – прозвучало в ответ.

От избытка чувств Джо сыграл несколько тактов из «Ура Голливуду» (еще один мотив Джонни Мерсера).

– В этой вашей книге, если хотите, можете вывести меня под моим настоящим именем, или назовите меня «Сентиментальным джентльменом из Джорджии», потому что это – истинная правда.

Джо пел с таким победоносным шармом, что у меня вылетела из головы всякая мысль о том, что этот человек на моих глазах воровал у соседей электроэнергию и, по его же признанию, водил за нос служителей закона, увеличивая тем самым судебные издержки до бог знает каких сумм. Его заискивающие манеры превращали все, что он делал, в добродушную забаву. Позже, провожая меня к выходу, он шутил и балагурил с таким легким изяществом, что только придя домой, я понял: прощаясь, Джо ухитрился занять у меня двадцать долларов.