Читать книгу Полночь в саду добра и зла - Джон Берендт - Страница 7

За несколько недель моего знакомства с Джо поток посетителей его дома изрядно набрал темп. Возможно, то было лишь впечатление, поскольку теперь я сам стал частью этого потока и наблюдал его, если можно так выразиться, из глубины. Я часто захаживал к Джо после завтрака, когда аромат свежесваренного кофе перебивал противный запах вчерашних окурков. Джо к этому времени был чисто выбрит и выглядел вполне отдохнувшим после трех или четырех часов крепкого сна, а среди избранного общества, которым он наслаждался (бармены, записные бонвиваны, водители грузовиков, клерки), обязательно находилась личность, проведшая ночь на софе в гостиной. Даже в этот ранний час жизнь в доме била ключом. Люди ходили по комнатам, то и дело попадая в поле зрения, словно персонажи фильма «Сладкая жизнь».

Однажды утром Джо, сидя за большим роялем в гостиной, пил кофе, перебирал клавиши и беседовал со мной. Мимо нас прошли какой-то толстяк и девушка с косой, увлеченные разговором.

– А вчера она разбила машину своей матери, – сказала девушка.

– Надо же, а я думал, что это телевидение.

– Нет, телевидение было на прошлой неделе.

Они вышли в холл, откуда тотчас заглянул в гостиную лысый мужчина в строгом деловом костюме.

– Встреча состоится в два, – обратился он к Джо. – Как только все кончится, я тебе позвоню. Пожелай мне удачи.

Он исчез, но с кухни в этот момент вышла Мэнди, завернутая в белую простыню и похожая в этом наряде на богиню распутства. Она вытащила из нагрудного кармана рубашки Джо пачку, достала оттуда сигарету, чмокнула своего милого в лоб и, прошептав: «Кончай скорее с этими разводными бумажками», снова скрылась на кухне, где Джерри продолжил ее стричь. В столовой заходился от хохота молодой человек, читая вслух заметку Льюиса Гриззарда какой-то блондинке, которая вовсе не находила чтение забавным. Сверху раздавался дробный стук шпилек по полу.

– Однако уже полдесятого, – проворчал Джо, – а я все еще не скучаю.

Он сказал это не мне, а человеку, с которым в это время разговаривал по телефону, прижав трубку к уху плечом. Джо частенько вел такие расщепленные в пространстве разговоры, причем не всегда можно было понять, что он говорит с несколькими людьми сразу.

– Сегодня утром я проснулся в семь часов, – продолжал между тем Джо, – и обнаружил в постели рядом с собой здоровенный бугор, прикрытый одеялом. «Как странно, – подумал я, – ведь Мэнди сегодня ночует в Уэйкроссе и приедет не раньше, чем через час». Я лежал, смотрел на бугор и думал, что бы это могло значить и кто или что это? Куча была большая, я просто не знаю людей такой величины – у меня нет столь толстых знакомых… Потом пришла уверенность, что это человек, а не кипа белья, потому что бугор дышал. Затем я отметил одну странность в его дыхании – оказалось, что оно ощущается в двух разных местах. Тут только до меня дошло, что в этой компании я – третий лишний. Я слегка толкнул кучу, и она оказалась парнем и девчонкой, причем совершенно голыми. Кстати, я видел их впервые в жизни.

Джо минуту молчал, слушая, что говорит его собеседник на противоположном конце провода.

– Хе-хе, ты же прекрасно меня знаешь, Кора Бетт.

Потом он обратился к нам обоим:

– Короче, не успел я открыть рот, как парень спросил: «А ты кто такой?» Знаете, в моей собственной постели мне еще никто и никогда не задавал таких дурацких вопросов. «Я общественный директор этого заведения, и представляется мне, что мы с вами незнакомы». Я не знал, что мне делать дальше, но в этот момент зазвонил телефон и туристическая фирма огорошила меня известием, что, во-первых, без четверти час ко мне нагрянет очередная партия туристов, а во-вторых, мне придется приготовить ланч на всю эту компанию, поскольку поставщик продуктов заболел… Нет, вы представляете? Ланч на сорок человек!.. Все они члены какого-то танцевального клуба «Полька» из Кливленда. Вот так-то, хе-хе.

Посмеиваясь, Джо слушал, что говорит ему Кора Бетт.

– Но как бы то ни было, – продолжил он после небольшой паузы, – два моих новых голых друга начали одеваться. У парня на руках татуировка – на одной – флаг Конфедерации, а на другой – лист марихуаны. Он натянул на себя очень щегольскую футболку с надписью «Твою мать!». Сейчас и он и его девчонка вовсю готовят на кухне креветочный салат для этих сорока танцоров. Джерри тоже там – стрижет Мэнди. Поэтому-то я и говорю, что мне все еще не скучно – разве с ними соскучишься?

Джо сказал Коре Бетт «до свидания», но не успел положить трубку, как в гостиную буквально вплыл длинный, расписанный восточными узорами халат. Сверху его венчало круглое, улыбающееся лицо женщины лет семидесяти. На белом напудренном лице выделялись яркая помада, румяна и густо намазанные тушью ресницы. Черные, как вороново крыло, волосы были туго стянуты в огромный узел и украшали ее голову, словно тюрбан.

– Я уезжаю в Стейтсборо играть в клубе «Кивани», – промолвила она, помахав в воздухе ключами от машины. – В шесть у меня карнавал в Хайнсвилле. В Саванну вернусь в девять. Джо, если я вдруг запоздаю, прикрой меня в баре, ладно?

– Слушаюсь, мадам, – ответил Джо, и женщина удалилась, шелестя шелком и позвякивая ключами.

Одом кивком головы показал на то место, где только что она стояла.

– Вот, только что здесь была самая великая женщина Джорджии – Эмма Келли. Поедемте сегодня с нами, и вы увидите ее в действии. В своем кругу она известна как «Леди шести тысяч песен».

Последние сорок лет Эмма Келли, не зная отдыха, проводила все свое время, за исключением часов сна, колеся по городам и весям Джорджии, играя на фортепьяно везде, где ее ждали – на выпускных вечерах, свадьбах, митингах и церковных собраниях. Ее надо было только попросить – и она приезжала – в Уэйнсборо, Суэйнсборо, Эллабелл, Хейзлхерст, Ньюингтон, Джесуп и Джимпс. Она играла в каждой школе на вечерах старшеклассников в каждом городке в радиусе сотни миль от Саванны. В назначенный день она могла поехать в Меттер на показ женских мод, потом в Силванию, на съезд отставных учителей, а после этого мчаться в Ренс, на праздник по случаю дня рождения. Ближе к вечеру она возвращалась в Саванну, чтобы поиграть в каком-нибудь ночном заведении. Там она играла по понедельникам в клубе «Ротари», по вторникам в «Львах», у «Кивани» – по четвергам и в первой баптистской церкви – по воскресеньям. Эмма исполняла старые мелодии и шлягеры, блюзы и вальсы. Ее знали все и везде – в ее неизменных восточных халатах, развевающихся накидках и с высоким тюрбаном иссиня-черных волос, скрепленных двумя лакированными заколками.

Эмма происходила из старейшего английского рода, одним из первых прибывшего в Джорджию и Южную Каролину. С Джорджем Келли она познакомилась, когда ей было четыре года, а замуж за него вышла в семнадцать. К тому моменту, когда он умер, Эмма успела родить ему десятерых детей. «Не считая пяти выкидышей», – любила добавлять она.

Будучи набожной баптисткой, Эмма не брала в рот спиртного. Правда, один раз, после концерта в офицерском клубе Форт-Стюарта, ее остановили на дороге, подозревая в пьянстве за рулем. Полицейский, задержавший ее, посветил фонарем в салон и заявил, что она пьяна, поскольку последние несколько миль ее мотало на шоссе из стороны в сторону. Это была истинная правда, но дело заключалось в том, что Эмма вела машину и одновременно пыталась снять с себя корсет. Она зажмурилась от яркого света, запахнула расстегнутую одежду, не зная, как она сможет выйти из машины в таком виде, и стараясь убедить молодого офицера в своей трезвости. На счастье Эммы, она в свое время играла на выпускном вечере в училище, которое в тот год оканчивал этот офицер. Он узнал ее, и через несколько минут пианистка продолжила свой путь.

Большинство патрульных полицейских прекрасно знали машину Эммы, и, когда она поздней ночью проносилась мимо них со скоростью восемьдесят или девяносто миль, они обычно смотрели на это сквозь пальцы. Пианистка очень сочувствовала молодым полицейским, которые, случалось, останавливали ее, гудя сиреной и сверкая мигалкой. В таких случаях она опускала стекло и мягко говорила: «Ты, наверное, новенький». Она уже знала, какой разнос получит этот мальчик от сурового шерифа: «Ты соображаешь, что делаешь, парень? Ты же остановил Эмму Келли! Знаешь, что ты сейчас сделаешь? Нет? Так я тебе скажу. Ты поедешь впереди, и не дай бог, если с ней что-нибудь случится! Тысяча извинений, мадам. Подобное больше не повторится».

В Саванне поклонники Эммы обычно веселым караваном следовали за ней из одного ночного заведения в другое – из «Висперс» и «Пинк-Хауза» в «Фаунтин» и кегельбан «Живой дуб», а оттуда в аэропортовский отель «Кволити». Приезды Эммы были очень выгодны владельцам баров. Блюда и напитки живо разбирались, пока Эмма играла, но стоило ей уехать, как торговля тут же скисала. Много лет дети Эммы просто умоляли ее открыть свой пиано-бар и перестать мотаться по дорогам. После того как она задавила на шоссе девятого оленя, дети перестали умолять и начали просто настаивать.

– Это разбивает мое сердце, – горестно причитала Эмма, – ведь я так люблю животных, да и ремонт машины стоит недешево.

Она обещала детям подумать об открытии пиано-бара в самое ближайшее время.

Джо Одом знал Эмму всю свою сознательную жизнь и частенько ездил слушать ее игру, где бы она ни выступала. Вскоре после его прихода Эмма исполняла «Сентиментальное путешествие». Это был сигнал. Эмма давала знать Джо, что ей хочется отдохнуть, и Одом на несколько минут с удовольствием занимал ее место за инструментом.

В ту ночь, когда Эмма задавила своего десятого оленя, «Сентиментальное путешествие» зазвучало сразу, как только Одом появился в дверях зала.

– Посмотри, что стало с моей машиной, ладно, Джо? – попросила она. – Я не вынесу ее вида.

Шесть месяцев спустя они с Джо открыли в стоявшем на берегу реки старом хлопковом складе пиано-бар и назвали его «У Эммы».

Зал бара был длинным и узким, уютным, как уставленный книжными полками рабочий кабинет. Крошечная танцевальная площадка умещалась в изгибе большого рояля. Витражное окно выходило на реку, по которой то и дело проплывали баржи. Полки вдоль противоположной стены украшала масса фотографий родных и друзей, а альков у входа целиком посвящался памяти Джонни Мерсера. Да и как могло быть иначе, если именно Мерсер наградил Эмму прозвищем «Леди шести тысяч песен». Согласно подсчетам Джонни, именно столько песен она знала. Как-то раз они с Эммой пролистали кипу песенников, и Мерсер лично проверил, сколько песен Эмма может пропеть от начала до конца. Через три года этой нелегкой работы Мерсер смог наконец грамотно оценить запас лирики в голове Эммы и выдал итог: шесть тысяч песен.

Когда я впервые переступил порог бара и скромно занял место, миссис Келли посмотрела в мою сторону и спросила:

– Какая ваша любимая песня?

Я не ожидал такого вопроса и смутился. Мне показалось, что у меня нет любимой песни, но в этот момент я заметил за плечом Эммы изображение огромного сухогруза.

– «Корабль!» – выпалил я. – «Мой корабль плывет под шелковыми парусами».

– О, это очень милая песенка, – одобрила мой выбор Эмма. – Курт Вейль, тысяча девятьсот сорок первый год.

Она сыграла эту мелодию, и с тех пор, стоило мне показаться в баре, как в зале тут же начинал звучать «Мой корабль».

– Владельцы всех прочих баров различают своих завсегдатаев по напиткам, которые те заказывают, – говаривала Эмма, – а я различаю своих по тем песням, которые им нравятся. Когда такой завсегдатай входит в бар, я сразу принимаюсь играть его любимую мелодию. Это приятно щекочет их самолюбие, и они сразу чувствуют себя как дома.

Бар Эммы посещали многие завсегдатаи. Были четыре леди из Эстила, из Южной Каролины. Они наезжали в бар несколько раз в неделю – одни или с мужьями. Был агент по недвижимости Джон Торсен, который имел обыкновение прогуливать перед сном собаку. Иногда он гулял несколько дольше обычного, и собака приводила его к бару. Дорогого гостя – в пижаме и купальном халате – вместе с собакой сажали на привычное место. Как только Торсен устраивался, Эмма тут же начинала играть «В такие моменты» – то была его любимая песня. Была Ванда Брукс – самозваная радушная хозяйка. Она носила щегольские шляпки, а на ее груди красовалась брошь гигантских размеров, на которой фальшивыми бриллиантами были выложены цифры номера ее телефона. Когда-то Ванда была директором школы, а теперь продавала лежаки для соляриев Южной Каролины и прибрежных районов Джорджии. Обычно она приветствовала возгласом «Эй!» совершенно не знакомого ей человека, усаживала его за столик и занимала дружеской беседой. Потом приглашала нового приятеля потанцевать и переключала внимание на других посетителей. Весело болтая, Ванда вечно рылась в сумочке в поисках зажигалки, извиваясь всем телом и прижимаясь к соседу. Дело неизбежно кончалось тем, что вечная сигарета выпадала изо рта или из пальцев и, взрываясь снопом искр, падала на колени злополучного собеседника, который вскакивал, пытаясь стряхнуть с одежды горящие угольки. Когда Ванда заходила в зал, раздавалась мелодия песни «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Заведение Эммы пользовалось популярностью, но не смогло оправдать всех возлагавшихся на него надежд – миссис Келли продолжала свои неутомимые путешествия по Джорджии. Она моталась из конца в конец штата, возвращаясь каждый день в Саванну, где играла до самого утра. Иногда после закрытия она оставалась ночевать в каретном сарае Джо Одома, но чаще придумывала какой-нибудь предлог и направлялась домой в Стейтсборо. По субботам она возвращалась непременно, потому что воскресные дни в Стейтсборо начинались у нее очень рано, а заканчивались очень поздно, в чем мне пришлось убедиться не понаслышке. Эмма пригласила меня пойти вместе с ней на утреннюю службу в церковь, а потом провести с ней остаток дня, и вот что из этого вышло…

Миссис Келли подъехала к стоянке возле первой баптистской церкви Стейтсборо в двадцать минут девятого. Напоминаю, было воскресное утро. На Эмме красовалось пурпурное шелковое платье и синяя накидка с капюшоном. Веки женщины были щедро выкрашены в бирюзовый цвет, на щеках – слой румян.

– Итак, посмотрим, – сказала она. – «У Эммы» закрыли в три часа утра, а до дома я добралась в четыре. Обычно я по дороге съезжаю с шоссе и сплю минут пятнадцать под эстакадой в Эш-Бранче, но на этот раз мое место занял своим здоровенным грузовиком какой-то тип. В результате я легла спать в половине пятого, а в четверть восьмого мне позвонила тетушка Аннализа. Ей девяносто лет, и она следит, чтобы я не опаздывала в церковь. – Эмма поправила лакированные заколки. – Я вполне обхожусь двумя часами сна, но иногда это бывает заметно – глаза немного припухают.

Мы вошли в церковь.

Священник читал проповедь на тему «Искушение и внутренний соблазн». Потом выступил дьякон с рассказом о предстоящих на неделе проповедях; главной должна была стать проповедь «Воспрянь, Америка! Бог любит тебя!». Видимо, дьякону показалось, что аудитория не спешила просыпаться в ответ на его пламенные призывы, и он провозгласил: «В Америке сто восемьдесят миллионов людей забыли о Боге. Два миллиона из них живут в Джорджии. Да что там говорить – только в Стейтсборо таких наберется не одна тысяча».

Потом к собравшимся снова обратился священник.

– Нет ли среди нас сегодня гостей?

Эмма шепнула, что мне надо встать. В мою сторону тотчас повернулись сотни голов.

– Добро пожаловать, – сердечно произнес священнослужитель. – Мы рады, что вы смогли присоединиться к нам.

После службы мы с Эммой пошли в часовню, где собирались старики на еженедельное собрание. Правда, нас задержала дюжина особенно дружелюбных прихожан, которые захотели лично поприветствовать меня в церкви, а заодно спросить, откуда я пожаловал.

– Из Нью-Йорка! – воскликнула одна женщина. – Надо же! Между прочим, мой кузен как-то ездил туда.

В часовне Эмма сняла туфли на высоких каблуках и села за орган. Она играла, пока народ неспешно собирался на свою стариковскую сходку. Люди первым делом подходили к Эмме, здоровались с ней, а потом шли ко мне, чтобы сообщить, как они рады моему приходу. Первым к собравшимся обратился мистер Грейнджер.

– Я хочу сказать вам, что жена неплохо себя чувствует. Я знал, что у нее рак, но доктор подтвердил диагноз только во вторник, поэтому я вам ничего и не говорил. У меня на сердце большая тяжесть, но жену хорошо лечат, насколько я могу судить.

С задней скамьи раздался голос какой-то женщины.

– Энн Маккой лежит в саваннском госпитале святого Иосифа. У нее сильные боли в спине.

– Умерла сестра Салли Пауэлл, – произнес кто-то.

– Кто еще? – спросил мистер Грейнджер.

– Клифф Брэдли, – отозвались сразу несколько человек.

– Клифф распрощался со мной вчера вечером и был в добром здравии, – удивился мистер Грейнджер.

– Голди Смит нуждается в наших молитвах, – проговорила еще одна женщина. – У нее что-то случилось с желудком. Ей, правда, сделали протез.

Дама с губами, накрашенными розовой помадой, и в очках в золотой оправе поднялась, чтобы дать всем добрый совет:

– В нашей семье тоже не все было гладко, пока я не посмотрела на себя и не увидела у себя в груди обиталище Господа. У нас у всех в груди обиталище Господа, обратитесь же к Иисусу, следуйте моему примеру.

Собрание закончилось, и мы с Эммой, выйдя из часовни, вместе с дюжиной других женщин направились в воскресную школу, где миссис Келли снова представила меня всем присутствующим. В ответ дамы прочирикали и промурлыкали свои приветствия. Староста объявила, что намерена провести беседу на тему «Божьи люди в изменчивом мире», но, может быть, кто-то хочет вначале сделать важное объявление?

– У Миртл Фостер все еще кровоточит рана, – сказала женщина в очках и светло-зеленом костюме. – Я вчера вечером говорила с Рэпом Нелби – так они сами не знают, когда ее выпишут.

– Нам надо включить ее в список и помолиться за нее, – решила староста.

Тогда заговорила леди с фиолетово-седыми кудряшками:

– Луиза видела Мэри в галантерейном магазине в пятницу. Кажется, обе чувствуют себя неважно, нам надо помолиться и за них.

В течение следующих пяти минут члены конгрегации обсудили здоровье еще нескольких человек, и список пополнился тремя фамилиями.

Покончив с формальностями, староста начала беседу: «Иисус никогда не попросит сделать то, чего не стал бы делать сам», а Эмма достала из книжечки маленький манильский конверт, на котором крупными буквами было написано: «Эмма Келли. 24 доллара». Она тихонько встала и положила пакет в картонную коробку, где уже лежали конверты других женщин. Сделав мне знак следовать за собой, она на цыпочках вышла в холл, захватив с собой коробку. В дверях кто-то дернул меня за полу пиджака.

– Надеюсь, вам понравилось у нас, – прошептала леди, сидевшая у входа. – Приезжайте к нам еще.

Эмма вывела меня в холл.

– Теперь мы поднимемся на два этажа выше и пойдем к маленьким деткам, – пояснила она.

Но первым делом она завернула в небольшую комнатушку без окон, где отдала коробку двум мужчинам, сидевшим за столом, заваленным манильскими конвертами.

– Утро доброе, мисс Эмма, – приветствовали они миссис Келли.

Наверху Эмму уже ждали. Двадцать детишек сидели полукругом возле открытого пианино. Она играла мотив «Вперед, солдаты Христа!», а дети пели заголовки книг Нового Завета: «Ма-атфей, Ма-арк, Лу-ука и Иоа-анн, Де-еяния и Послание к Ри-имля-анам…» Потом Эмма дважды сыграла «Иисус – наш возлюбленный учитель».

– Теперь мы можем идти, – сказала мне Эмма. Мы миновали пролеты уже знакомой лестницы и вышли на стоянку. – Тут есть еще одна леди, которая обычно играет в приюте. Когда ее нет, это делаю я. Но сегодня она на месте.

Таким образом, вместо того чтобы ехать в приют, мы направились в клуб «Деревня на лесном холме», где Эмма, взяв в буфете пару куриных ног и бросив их на тарелку, пошла к роялю и два с половиной часа играла негромкую музыку, скрашивая досуг посетителей, которые целыми семейными группами подходили к ней поздороваться и засвидетельствовать свое почтение.

В половине третьего Эмма встала и попрощалась. Мы сели в машину и проехали по раскаленному ярким полуденным солнцем шоссе до Видейлии – родины знаменитого сладкого лука, куда Эмму пригласили поиграть на свадьбе в ресторане Клуба здорового образа жизни. По прибытии Эмма тотчас же поспешила в дамскую комнату переодеться – она вышла оттуда в развевающемся золотисто-черном кимоно. Хозяйка клуба – крупная блондинка с пышной прической – провела нас по своему водно-оздоровительному заведению, особо обратив наше внимание на открытый и закрытый бассейны с подводными гротами, которыми дама невероятно гордилась. Из церкви стали приезжать гости, однако жениха с невестой не было. Поговаривали, что они заехали по дороге в «Севен-элевен» прихватить шампанского, которое они попробовали в машине.