Читать книгу До чего же довёл меня блюграсс. Блюзы и монстры, которые разрушали мою жизнь - Джон Фэи - Страница 10

Эдди не было пятнадцати, когда он понял, что ему надо ехать и поступать в колледж.

Патриот и лидер от природы, он любил свой край, но в городишке вроде нашего мог быть самим собой по-настоящему, только наряжаясь девочкой на Хэллоуин. Он мог засунуть сзади швабру, типа это начёс, и мотать головою туда-сюда, совсем немного, потому что он и так был прекрасен. В нашем городишке он не мог реализовать себя полностью, чтобы ходить и крушить и ломать всё подряд, рвать, разбивать, колошматить, выдёргивать всё подряд, колоть и кромсать всё подряд, выламывать, драть, демонтировать всё подряд, дербанить, курочить и портить…

Вы догадались, почему.

Почему он не мог делать два дела сразу? Громить что ни попадя, изображая девочку внутренне и внешне. Как ему совмещать оба дела в одном месте одновременно? Успевая руководить юношеским клубом, голосовать за республиканцев, развозить газету.

Поэтому, отработав пару-тройку лет в супермаркете, Эдди в конце концов поступил в Техасский Сельскохозяйственный и поселился в студенческой общаге. Надо отметить, что в Штате Одинокой Звезды о его тайных пристрастиях знали не больше, чем там, откуда он приехал. Так что днём он спокойно зубрил экономику, а потом, прошмыгнув в местный педрайон, бесновался до восхода солнца.

Годы спустя я навестил его в Хьюстоне, куда он успел переехать. Он только-только заразился СПИДом, который в ту пору все называли голубым раком.

Он не хотел, чтобы я знал, ему не хотелось причинять мне боль. Он так и остался заботливым вожаком нашей шайки. Старым добрым Эдди.

Поэтому мы в основном говорили о прошлом, а это невесёлая тема. Он сообщил, что живёт в Хьюстоне с восемьдесят какого-то: «мятежное было время».

Он всегда изъясняется таким манером – вроде бы конкретно о себе, но расплывчато и обобщённо, посему подробностей «мятежа» я из его слов не почерпнул.

Теперь он служит детским консультантом в хьюстонской системе образования, иными словами, всё тем же вожатым.

Он не меняется и не станет другим никогда.

Добро.

Меня его выдержка восхищает.

– Ты не поверишь, но я занимаюсь с чёрными детьми, – сообщил он мне, провожая в забитую антиквариатом гостиную.

– Ирония судьбы, – вырвалось у меня. – Учитывая идеологию вашего клуба. Кстати, твой братец Мелкий Лэрри тоже ведёт младший класс для чёрных, я его тут видел.

– Ну, ведёт. А что ещё ты можешь предложить? – парировал он.

– Да тоже особо ничего.

Я стал разглядывать старьё и безделушки, которыми был набит его таунхаус. В том числе и неотразимо прекрасный, под два метра абажур в стиле ар нуво. Остальное, правда, не запомнилось, кроме зеркала тридцатых годов, перед которым я едва сдержался, однако промолчал.

Эх, если бы тот торшерчик…

Он пока ещё выглядел здоровым, даже не начал худеть.

– Ты жил намного насыщенней, чем я, – заметил он.

– Подумаешь, – возразил я. – У китайцев это проклятье – «чтоб ты прожил насыщенный год».

– Впервые слышу.

– Говорю тебе – мне просто приходится вкалывать. И чтобы такое занятие было увлекательным, необходимо находиться в идеальной физической форме. А я не люблю возиться с гантелями. Надоедает. Понял мою мысль?

– Понял твою мысль.

Мы обсудили его истощённое состояние. Он описал мне все симптомы, какие его мучают, включая слизи в кишках.

Он говорил, что это рак.

– Голубой рак, – уточнил я.

– Как ты.? – вспылил было он, но не докончил фразу.

– Мне до всего есть дело. Я в курсе этой болезни. Ты не единственный среди моих знакомых, кто её подхватил.

– А ты-то.?

– Не волнуйся, такие вещи не в моём репертуаре. Я даже не знаю как.

– Тогда слава богу. Я никогда не хотел будоражить соседей. Особенно тебя, памятуя твой тогдашний возраст, да и всех остальных тоже.

Он надолго замолчал. Я тоже. В надежде, что он не вернётся к этой теме.

– Бобби Симан подрочил мне в седьмом классе. С этого всё и началось.

– Я знаю.

– Откуда?

– Ты сам тогда всем рассказывал. Всё было известно с самого начала.

– Вот как? Значит, я забыл.

– Прикольно.

Кто, как не Эдди научил меня этому слову – «прикольно».

– А ты в курсе, – начал я, – что папа у Бобби Симана был вампиром. То есть – педофил. Надеюсь, ты ещё помнишь наши кодовые названия. Бьюсь об заклад, что мистер Симан не давал своему Бобби покоя чуть ли не с пелёнок. Вот когда это началось.

– Очень может быть, – задумчиво вымолвил он, глядя на меня с любопытством, явно потрясённый моей осведомлённостью.

Постепенно разговор наш сделался ни о чём. Время от времени мы пытались его оживить, но как правило тщетно. Шутки не помогали. Наша встреча походила на диалог двух членов совета директоров.

Настроение падало, становилось пасмурно-серым. Бледнее некуда, почти бесцветным, беседа безнадёжно буксовала, делать было нечего.

Голос его долетал издалека, как во сне.

– Это было так давно, так давно, что…

Он разрыдался. Слёзы хлынули внезапно. Взрыв. Следом расплакался и я.

Какое-то время мы плакали вместе. Как в детстве.

Эдди должен умереть.

Мы понимали это оба. Но мы оплакивали не только его смерть. Мы оплакивали боль всего мира. А в этом мире столько страданий. А ещё мы горевали обо всех надеждах и неудачах. В особенности о собственных.

Чёрт его знает, как мы дошли до жизни такой? Так далеко от дома, и от самих себя, и той жизни, что была у нас впереди, пока мы были молоды.

Теперь все надежды иссякли. Полностью. Как широко мечталось нам о будущих подвигах, которые не за горами! Горы позади, а подвигами не пахнет.

Провал, провал. Сплошной провал.

– Я хотел стать хозяином усадьбы в южном стиле, – изрёк он сквозь слёзы.

– Это я помню, – поддакнул я. – А ещё ты мечтал стать крупным политиком. То есть мы все носились с этим постоянно – играли в политиканство. Сам-то не забыл?

– Конечно, помню, – в голосе Эдди была тоска.

– И всё это были игры, придуманные тобой. Как вожатый ты был грандиозен.

– Грандиозен? Ты в самом деле так считаешь, Берг?

Он до сих пор говорит мне «Берг», но это нормально. Ведь мы давние друзья и ценим друг от друга. И скоро он умрёт. Хочет говорить «берг» – пусть говорит «берг», это уже не имеет значения.

– Ты был великим вожаком, Эдди. Следил, чтоб чего не вышло. Вожатые как правило сачкуют. А ты следил.

– Старался. Где и как только мог.

– И небезрезультатно, – не унимался я. – Никто из мальчиков не пострадал. И всё это благодаря твоей заботе. Потому и я, сменив тебя на этом посту, тоже следил, чтобы не было какой беды. И её не было. Все остались целы и невредимы.

– И знаешь, что ещё?

– Что?

– У меня бы тоже не получилось, если бы ты не сделал это раньше меня. Я всегда восхищался тобой, ценил и уважал тебя, Эдди.

– Ты? – удивился он.

– Конечно. И давай попробуем взглянуть на прошлое иначе. Даже если ты не совершил никаких других подвигов, в чём я, честно говоря, сомневаюсь, вожатый ты был что надо, и твоё благотворное влияние на всех нас воистину бесконечно. То есть, я влияю на одних, они влияют на других и так до бесконечности. Вот что значит авторитет, Эдди.

– Я никогда не думал об этом в таком разрезе, Берг. Ни разу.

– Смотри, Эдди, ты изменил к лучшему судьбы многих людей. А это дело важнее всего остального. Гораздо важнее банковских операций, или чем ты там ещё пробовал заниматься. Вся эта канитель уже не имеет значения.

Тебе надо смотреть на это под таким углом зрения, потому что так оно было, так оно есть и так будет всегда. Ты останешься жить в жизнях других на веки вечные. Возможно, это звучит банально, но это правда. Поступай, как знаешь – дело твоё. Только не отвергай, потому что не отвергнув, ты сможешь прочувствовать это по-новому. Ты сможешь осознать себя покорителем, победителем, героем, реально повлиявшим и на отдельных личностей и на всё человечество.

Итак, ты скоро умрёшь. Что с того? Вечных чемпионов не бывает. Рано или поздно придётся сойти с дистанции. Ты сам меня этому учил, и так оно и есть.

Ты делал всё, что от тебя зависело, лучше кого-либо из тех, кого я знал. Кроме шуток, поверь, – с пылом закончил я.

– Сколько ребят было у вас в шайке, Берг? – вяло поинтересовался Эдди.

– О, не так много. Человек девятнадцать, может двадцать. Меньше, чем в твоей, Эдди. Но я не давал им делать глупости. Совсем как ты, Эдди, совсем как ты.

– А не ты ли собирался стать гитаристом, Берг?

– Ни черта подобного. Так сложилось само собой. Надо было чем-то зарабатывать на жизнь.

Мне хотелось как-то оживить этот наш полуденный трёп, хотелось поднять настроение Эдди, и в какой-то мере это мне это удалось. Я старался как мог, поскольку я мог только стараться.

– Я совсем не уверен, что меня влекла жизнь вдали от дома. Напротив, мне хотелось обосноваться с какой-нибудь девушкой где-нибудь в Хайеттсвиле или Ривердейле. Растить детей, становясь помаленьку мудрее. Не отставая от старых друзей. Ну и всё в таком духе.

– Только они, – продолжал я, – не дали мне добиться даже этого. Получилась колоссальная ошибка и недоразумение. Ситуация полностью вышла из-под контроля, и я никак не мог повлиять на ход событий. Некоторые вещи чертовски сильнее и крупнее нас. Ты-то сам как с ними управлялся?

– Вроде бы да, а на самом деле – нет, не до конца, – признался Эдди.

– Понял тебя, мне ли не знать, ещё как, – кивнул я.

В тёмной гостиной, где мы с ним сидели, воцарилось молчание.

– Я бы заглянул к тебе ещё завтра, – нарушил я тишину. – Ненадолго.

– Заходи, – одобрил он. – Хотелось бы увидеть тебя до отъезда, пока здоровье позволяет.

– Добро, – ответил я. – Зайду.

– И ещё кое-что, – спросил он. – Ты как, всё воюешь? Атакуешь их ценности, цели, машины, этих психических вампиров с их контролем над мыслями… – тут он совсем запутался.

– Ты имеешь в виду эту их ахинею, верхоглядство, бесплодие, набожность, всё то, что они – садисты, – любили вымещать на детишках вроде нас? Да, воюю. И ты знаешь, я даже не заметил, как вступил с ними в бой. Меня ослепили, и я действовал вслепую. Потрепали меня, и я из года в год не мог понять, что происходит. А потом я вернул себе зрение. Как ты меня научил. И продолжаю сражаться. И не сдамся никогда.

– Тогда всё в порядке, – он стал напевать гимн клуба «Пенис», Азалия-сити.

Теперь он снова был самим собой. Это я его привёл в норму, и это было здорово, я был несказанно счастлив.

Пришла пора расстаться. И я уходил от него с тою же песней. На сей раз совершенно серьёзно.

Потому что всё обошлось.

Я успел навестить его несколько раз. В Хьюстоне ему становилось всё хуже и хуже. Затем он подался к сестре – умирать на Восточном Побережье.

Он был так слаб, что уже не мог позаботиться о себе сам. Вот почему он перебрался к сестре, прежде чем умереть. Ну а сестра когда-то была моей няней, сидела со мной, и какая-то связь между нами осталась. Поэтому когда стало ясно, что скоро конец, она пригласила меня по телефону, потому что он умирает.